Предлагаемый
в данном очерке спектр научных концепций не претендует на исчерпывающую
полноту. Это лишь примерный теоретический минимум, знакомство с которым, по
нашей мысли, должно облегчить для читателя настоящего пособия первоначальную
ориентацию в проблематике. В работе рассмотрены и систематизированы воззрения
ученых тех направлений и школ, которые, по мнению автора, являются наиболее
важными и интересными, идеи и достижения которых использованы на страницах
работы.

Прежде
всего, необходимо установить значение фундаментальных понятий. Определить, что
же такое «общественное сознание», что мы условимся понимать под этим термином.

Начнем
с контекстуального, «неявного», зато более образного. Каждому не раз
приходилось, наверно, слышать суждения наподобие следующих: «немцы —
педантичны»; «русской культуре свойственна « литературность» — особое
отношение к книге»; «итальянцы эмоциональны как все южане»; «в Греции
распространено православие»; «сегодня в общественном транспорте атмосфера была
на редкость нервозной»; «студенты исторического факультета — повесы»; «в нашем
классе модно ходить в рваных джинсах»; «американские индейцы — свободолюбивый
народ, сделать их рабами не удалось», «в годы нашей молодости молодежь была
воспитаннее» — что объединяет столь разные высказывания? При всех различиях:
истинности и ложности, предвзятости и объективности, их объединяет то, что
сделаны они по поводу явлений, которые относятся к общественному сознанию.

Так
что же такое общественное сознание? Попробуем дать более точное и строгое
(явное) определение.

Общественное
сознание – совокупность психологических свойств, присущих обществу,
рассматриваемому как самостоятельная целостность, система, не сводимая к сумме
составляющих его индивидов.

Практически
любой социум, независимо от своих размеров, устойчивости и степени
интегрированности обладает тем или иным сознанием (некоторые черты его можно
обнаружить и у очереди в магазине). Историческая реальность, отражаясь в умах
людей, порождает общественные настроения, идеологии, социальные психологии,
национальные характеры и проч. Те, в свою очередь, оказывают действенное
влияние на реальность. Общественное сознание служит основой культурной
деятельности и оказывает влияние на индивидуальную психологию каждого человека,
входящего в социум.

Внимание
ученых приковано к общественному сознанию уже давно. За это время сложились
несколько традиционных ракурсов его рассмотрения, соответствующих разным
отраслям науки. Например:

Взгляд
на общественное сознание как на один из важнейших механизмов жизни общества,
включенный в протекание всех социальных процессов; выяснение особенностей
действия этого механизма и его зависимость от типа социума является
традиционным для социологии.

Взаимосвязь
индивидуальной и социальной психологии, механизм их взаимодействия в процессе
онтогенеза, степень вариативности психики в рамках социально заданных пределов,
эволюция психики в процессе антропогенеза, структура социальной психологии —
обычный спектр проблем психологии.

Взаимосвязь
социально-психологического склада общества с принципами и структурными
особенностями знаковых систем, принятых в нем, ввели общественное сознание в
сферу интересов семиотики.

Социально-психологические
характеристики этносов «территория совместного ведения» этнологии и
этнопсихологии.

Историческое
изменение общественного сознания (неизбежно следующее из исторической
изменяемости самого общества), без учета которого невозможно понять ни функций
социальных институтов, ни политики, ни культуры иных эпох и стран, привлекли к
проблемам общественного сознания исследователей-гуманитариев: историков,
литературоведов, культурологов.

Таким
образом, наметилась определенная систематизация. Конечно, выделенные области
исследований не изолированы друг от друга. Они являются лишь полюсами, точками
схода обширных сфер проблематики. Для наших целей этого вполне достаточно.

Социология.
Социологам, наряду с этнологами принадлежит честь первооткрывателей
общественного сознания. Первыми на серьезной научной основе о нем заговорили
именно они. Неоценимую роль в этом сыграл знаменитый французский социолог Эмиль
Дюркгейм, оказавший огромное влияние на развитие социологической науки.
Отправной пункт его теории — это требование рассматривать социальные факты «как
вещи». Т.е. не пытаться искать объяснения общественным институтам внутри
индивидуального сознания, а смотреть на них как на независимую от личности
исследователя реальность, «не проницаемую для ума» и не сводимую к другим ее
видам. По отношению к индивиду социальные факты есть явление внешнее и, хотя,
конечно, общества состоят из отдельных людей, но законы, по которым они
существуют, это уже не те законы, которыми управляется жизнь и психология
каждого отдельного человека. Используя выражение самого Дюркгейма, «у них
другой субстрат, они развиваются в другой среде и зависят от других условий».
Общество — реальность sui generis. Целое не сводимо к частям.

Следуя
общему принципу, Дюркгейм применяет это правило и к явлениям психологического
порядка. «Состояния коллективного сознания по сути своей отличаются от
состояний сознания индивидуального, это представления другого рода. Мышление
групп иное, нежели отдельных людей, у него свои собственные законы». В открытии
этого очевидного ныне для большинства факта заключается главная заслуга
основателя французской социологической школы. Он утвердил за социально-психологическими
феноменами право считаться самостоятельным предметом изучения, не сводимым к
индивидуальной психологии. Несмотря на кажущуюся простоту, шаг этот дался науке
непросто. Об этом свидетельствует шквал критики, обрушенный на Дюркгейма
современниками. Господствовала точка зрения, что психика может быть только
индивидуальной.

По
мнению Дюркгейма индивидуальная и социальная психология обладают не более чем
«сходством». Им намечены основные направления изучения общественного сознания.
Критикуя современную ему психологию, он пишет: «…нужно было бы посредством
сравнения мифологических тем, народных преданий и традиций, языков исследовать,
каким образом социальные представления нуждаются друг в друге или несовместимы
друг с другом, смешиваются между собой или различаются и т.д.».

Психология.
Этнопсихология. Культурно-историческая психология. Психоанализ. Помимо
социологов, какуже говорилось, одними из первых к изучению феноменов
общественного сознания обратились исследователи, которых можно назвать
одновременно и психологами и этнологами. Их труды, психологические по сути,
опирались на богатый этнографический материал и были посвящены прежде всего,
этнопсихологии. Даже когда речь шла о психологии древнего человека, в качестве
модели использовались данные о современных авторам «диких» племенах.

То,
что внимание к проблемам социальной психологии было привлечено именно
этнографическим материалом вполне закономерно. Разница между сознанием
«цивилизованного» европейца и «примитивного» туземца слишком бросается в глаза,
чтобы ее не заметить. Огромный багаж полевых наблюдений, накопленный к концу
XIX века, позволял делать широкие обобщения. Кроме того, читающая публика
скорее могла согласиться признать, что душа человеческая не есть constanta,
если ей рассказывали об иностранцах или об экзотических дикарях. В то время
господствовало убеждение, что в беспрестанно меняющемся подлунном мире только
«сущность» человеческая и остается неизменной. Поколебать его было трудно.

Одним
из первых опытов этнопсихологии считаетсякапитальный труд Вильгельма Вундта по
психологии народов. Исследуя сюжеты мифов, фольклор, Вундт утверждал, что
существует особый «народный дух», который, будучи субстанцией нематериальной и
мистической, данной этносу изначала, влияет на его историческую судьбу и
общественное развитие.

Идея
субстанционального существования «сверхиндивидуальной души», «народного духа»
ныне не пользуется популярностью, тем не менее, вклад В.Вундта трудно
переоценить. Метод выяснения особенностей общественного сознания через анализ
народной культуры не может считаться устаревшим и сейчас.

Не
менее важен для изучения общественного сознания вклад французского ученого
Люсьена Леви-Брюля. Он показал историческую изменчивость общественного
сознания, сделал первый шаг к разрушению представления о неизменности
психологического облика человека.

Леви-Брюль
исходит из двух основных положений. Первое заключается в том, что из законов
индивидуальной психологии, таких, например, как популярный в то время «закон
ассоциации идей», невозможно объяснить верования, коллективные представления,
возникающие в каком-нибудь народе или обществе, как явления социальные. Эти
коллективные представления возникают в результате социальной жизни народа. Они
являются общими для всех членов группы. Передаются индивиду уже в сложившемся
виде, а не вырабатываются в нем самом. Они ему предшествуют и переживают его.
Подобно тому, как и язык имеет такое социальное, независящее от отдельного
человека существование. Говоря словами Л.С. Выготского, Леви-Брюль определяет
не человечество по человеку, а человека по человечеству. «Особенности
примитивных народов он не считает возможным вывести из психологических законов
индивидуальной жизни, а, наоборот, самую психологию индивида он пытался
объяснить из характера коллективных представлений, возникающих в этих группах,
из типа структуры того общества, в котором эти люди живут».

Вторая
исходная точка рассуждений этого исследователя, по мнению Выготского,
заключается в том, что «разным типам общества соответствуют различные типы
психологии человека, отличающиеся друг от друга подобно тому, как отличается
психология позвоночных и беспозвоночных животных».

На
основании этих двух постулатов Леви-Брюль сравнивал «первобытного» и
«культурного» человека. Исходя из того, что индивидуальная психика во многом
определяется психологией социума, он первым попытался показать, что
психологический механизм мышления древнего или, как его тогда называли,
«примитивного» человека не совпадает с механизмом мышления человека,
воспитанного в европейской культуре. Результатом сравнения стала теория
изменения психологического портрета homo sapiens в процессе антропогенеза. По
мнению Леви-Брюля, сознание примитивного человека можно охарактеризовать как
дологическое и мистическое. Дологическое сознание, (которое нельзя путать с
антилогическим и алогическим) характеризуется, во-первых, нечувствительностью к
противоречиям и, во-вторых, «законом соучастия», когда одна и та же вещь может
участвовать в нескольких совершенно различных формах бытия.

В
русской психологической науке идеи Л.Леви-Брюля развил Л.С.Выготский. В своей
книге «Этюды по истории поведения» он показал процесс становления современного
человека как результат трех линий развития: эволюционного, исторического и
культурного. Особый интерес у исследователя вызывает историческая линия. В
отличие от эволюционной изменчивости рода человеческого и возрастного развития
отдельного человека, изученных достаточно полно, «историческое развитие
психологии человека изучено значительно хуже». Причина этого в том, что «наука
располагает гораздо меньшим материалом относительно исторических изменений
человеческой природы, чем относительно детского и биологического развития.
Огромный и разнообразный мир животных, застывший на разных ступенях
происхождения видов, дает как бы живую панораму биологической эволюции и к
данным сравнительной анатомии и физиологии позволяет добавить данные
сравнительной психологии. Развитие ребенка есть процесс, совершающийся у нас на
глазах многократно. Он допускает самые разнообразные способы изучения. Только
процесс исторического изменения человеческой психологии поставлен в значительно
худшие условия изучения. Исчезнувшие эпохи оставили документы и следы
относительно своего прошлого. По этим документам и следам легче всего может
быть восстановлена внешняя история человеческого рода. Психологические
механизмы поведения не отразились при этом сколько-нибудь объективным и полным
образом. Поэтому историческая психология располагает значительно меньшим
материалом».

С
последней мыслью согласиться сегодня, на современном этапе развития науки, уже
нельзя. При правильном подходе из исторических источников можно добыть
интересующую психолога информацию. Впрочем, такой пессимистический взгляд на
возможности служителей Клио вполне характерен для эпохи, когда писал свои труды
Л.С.Выготский. Антропологически ориентированная история, как и исторически
ориентированная психология находились еще в стадии становления и их пути не
пересекались. Идеи еще только витали в воздухе. Поэтому, оставшись без
поддержки истории, Л.С.Выготский находит другой выход: «одним из богатейших
источников этой [исторической — В.Д.] психологии является изучение так
называемых примитивных народов», — пишет он. При этом Выготский прекрасно
отдает себе отчет в условности соотнесения «примитивного» человека с древним.
Он отмечает: «примитивного человека в собственном значении этого слова не
существует сейчас нигде, и человеческий тип, как он представлен в этих
первобытных народах, может быть назван только относительно примитивным».
Анализируя этнографические данные, Выготский приходит к заключению, что
сущность исторического развития человеческой психики заключается в
совершенствовании культурных приемов пользования собственными психологическими
способностями. При этом органические характеристики человека остаются
неизменными (в отличие от процесса биологической эволюции). Так, например
развитие памяти идет не за счет расширения возможностей эйдетической
(непроизвольной, природной, фотографической) памяти, а за счет использования
все более и более разработанных способов запоминания, мнемотических приемов,
главным из которых является использование знака. «Историческое развитие памяти
начинается с того момента, как человек переходит впервые от пользования своей
памятью, как естественной силой, к господству над ней < …> Человек на
известной ступени своего развития приходит впервые к созданию искусственного
знака, этот момент есть поворотный момент в истории развития его памяти». В
качестве знаков, ставших «подпоркой» органической памяти, Выготский выделял
мнемотические (рисунки, узелковое письмо) и письменность. «В этом переходе от
естественного развития памяти к развитию письма, от мнемы к мнемотехнике
заключается самый существенный перелом, который и определяет собою весь
дальнейший ход культурного развития человеческой памяти. На место внутреннего
развития становится развитие внешнее. Память совершенствуется постольку,
поскольку совершенствуются системы знаков и способы их использования».

Аналогичные
процессы наблюдаются и в других сферах психического. Мышление взаимосвязано с
развитием системы знаков — языка, счет — числа и т.п. Т.е. развитие психики
человека лежит в области культуры, развития социума, а не биологии.

Немало
интересного можем мы найти и в психоаналитических теориях. Интересная концепция
возникновения культуры содержится уже в трудах основателя этого учения Зигмунда
Фрейда.Концепция Фрейда отличается большой оригинальностью. Согласно его
теории, наиболее близкой моделью психологического развития общества является
путь индивидуального становления человека, больного неврозом. Невротические
комплексы и внутренние запреты, которые невротик «городит» внутри себя — аналог
культурных норм, возникших в человеческом обществе в момент его выхода из
состояния стада. Наиболее полно Фрейд излагает свою идею в книге «Тотем и
табу». В ней он рисует воображаемую картину становления цивилизаций. В
человеческой «орде», где самец-отец владеет большим гаремом и регулярно
прогоняет прочь подрастающих сыновей, происходит следующая коллизия:
сыновья-братья, объединившись, решают покончить со своим угнетенным состоянием,
и для этого убивают и съедают отца. После этого они, точно так же как невротик,
испытывают борьбу смешанных чувств: ведь отца они не только ненавидят, но еще
любят и восхищаются им. Поэтому, утолив свою ненависть, они устанавливают на
будущее два запрета: впредь отцов не убивать и с матерями в кровосмесительные
связи не вступать. Кроме того, они учреждают праздник, на котором поедают мясо
искупительной жертвы. Так появляется культура, цивилизация и все ее основные
элементы: мораль, религия и устойчивая семья.

Теория
эта, облеченная в столь фантастические образы, ценна тем, что раскрывает роль
коллективного бессознательного в становлении и развитии культуры.

Немало
для изучения истории превращений человеческой психики сделано и последователями
З. Фрейда. Особенно примечательно, что историко-психологические разработки
берутся в расчет не только в теоретических построениях, но и в терапевтической
психоаналитической практике. Например, у В. Франкла читаем, что вытеснение в
подсознание подавленных сексуальных импульсов, служившее основным
невротизирующим фактором во времена Фрейда, в настоящее время, после пережитой
обществом сексуальной революции, не столь актуально. Общественное сознание
изменилось. На первое место в культурном контексте эпохи выходят проблемы
смысла жизни, своего назначения в обществе и проч.

Семиотика.
Из изложенной нами концепцииЛ.С.Выготского, связывающей развитие психики с
развитием культуры использования знаков, прямо вытекает, что особенности
общественного сознания определяются принципами и структурными особенностями
знаковых систем, принятых в обществе.

В
России основы семиотического подхода были заложены еще известным религиозным
философом и ученым П.А.Флоренским. Но особую известность в области
семиотического изучения культуры снискала тартуско-московская школа семиотики.

Исследуя
тексты, (в самом широком смысле) ученые этого направления всегда уделяли
большое внимание системе внетекстовых связей, общекультурному контексту, без
воссоздания которого текст, созданный в иную эпоху, не может быть воспринят
адекватно. Из этого следовало, что для правильного понимания необходимо как
можно полнее воссоздать общественное сознание того времени, к которому текст
относится. Иначе, по мнению Ю.М. Лотмана, идейного руководителя школы,
перенесение инокультурных текстов в мир собственных бытовых представлений
является постоянным источником ошибок и недоразумений. Поэтому необходимо ясно
представлять себе сферу осознанных и неосознанных представлений, весь комплекс
культурных условностей и стереотипов, т.е. мировоззрение, мироощущение с
которым жили люди эпохи. Системой, моделирующей сознание, Ю.М.Лотман считал
язык. В том числе и так называемый «вторичный язык», т.е. «коммуникационная
структура, надстраивающаяся над естественным языком (миф, религия)». Проявляет
себя моделирующая функция и в естественных языках. Ю.М.Лотман показывает это на
примере древнерусского языка (тоже своеобразного текста, согласно семиотическим
воззрениям). «Всякий язык есть не только коммуникативная, но и моделирующая
система, вернее обе эти функции неразрывно связаны. Это справедливо и для
естественных языков. Если в древнерусском языке XII в. “честь” и “слава”
оказываются антонимами, а в современном синонимами, если в древнерусском
“синий” иногда синоним “черного”, иногда – “багрово-красного”, “серый” означает
наш голубой (в значении цвета глаз), “голубой” же наш “серый” в значении масти
животного и птицы, если небо никогда не называется в текстах XII в. голубым или
синим, а золотой цвет фона на иконе видимо для зрителя той поры вполне
правдоподобно передает цвет небес, если старославянское: » кому сини очи,
не пребывающим ли в вине, не надзирающим ль кьде пирове бывают?» , следует
переводить: » у кого багровые (налитые кровью) глаза, как не у того, кто
высматривает, где бывают пиры» , то ясно, что мы имеем дело с совсем иными
моделями этического и цветового пространства». Следовательно, чтобы понять
господствующий в обществе тип мировоззрения, а значит и социальную психологию,
частью которого он является, следует расшифровать знаковую систему,
используемую в текстах. Путей для этого много. Наиболее содержательным
предметом в этом отношении Ю.М. Лотман считал точку зрения текста. «Понятие
« точки зрения» аналогично понятию ракурса в живописи и кино. Понятие
« художественная точка зрения» раскрывается как отношение системы к
своему субъекту (« система» в данном случае может быть
лингвистической и других, более высоких уровней). Под « субъектом системы»
(идеологической, стилевой и т.п.) мы понимаем сознание [курсив наш — В.Д.]
способное породить подобную структуру и, следовательно, реконструируемое при
восприятии текста».

Структурная
антропология. Идея осмысления культуры как своеобразного языка роднит
семиотическое направление со структурной антропологией и вообще
структурализмом, весьма авторитетным учением в социо-гуманитарном знании ХХ в.

Первоначально
метод структурного анализа применялся в лингвистике. За пределы
узкоспециального использования его вывел известный французский ученый Клод
Леви-Стросс. Он занялся поиском структур в других областях культуры, а именно
применил метод для анализа культурной и ментальной жизни первобытных племен.
Подходу К.Леви-Стросса свойственен антипсихологизм и, тем не менее, парадоксальным,
на первый взгляд, образом, его труды о первобытном мышлении считаются классикой
исторической психологии и не могут быть обойдены при разборе проблем
общественного сознания. Внимание Леви-Стросса сосредоточено на том, что было
общим для мышления всех людей, т.е. его интересует в большей мере не различное,
а сходное в структуре общественного сознания разных культур. Основной
инструмент анализа, используемый К.Леви-Строссом — бинарные оппозиции.
Например: горькое — сладкое, темное — светлое, жизнь — смерть и т.п. С их
помощью он выделяет устойчивые совокупности отношений между элементами сознания
и культуры, сравнивает их и истолковывает как своеобразные сообщения на особого
рода языках, которыми являются мифы, ритуалы, традиционные обычаи и проч.

Методы,
отработанные Леви-Строссом были использованы другими исследователями не только
первобытных, но и современных социальных организмов.

В
целом, метод структурного анализа, суть которого в наиболее общем виде
заключается в разложении изучаемого объекта на составные части и выявлении
соотношения или иерархии между ними, использовался и отечественными учеными.
Так, например, видным представителем этого направления в советской науке
являлся В.Я.Пропп. Его «Морфология русской сказки» считается классической
работой с использованием структурно-аналитического метода.

Исторические,
историко-культурные подходы. Сюжеты, связанные с изучением вопросов
общественного сознания в отечественной историографии Древней Руси рассмотрены
во введении. Задача настоящего очерка — более широкий взгляд на подходы,
практикуемые историками к интересующей нас проблеме.

Мировая
историческая наука пришла к необходимости исследования вопросов, связанных с
общественным сознанием несколько позже русской в надежде найти выход из
сложившегося к началу ХХ в. кризиса, связанного с обособлением отдельных
исторических дисциплин и потерей общего смысла истории. Экономические отношения
рассматривались без связи с культурными, а те, в свою очередь, мыслились
совершенно оторванными от политики. Вернуть изначальную целостность,
соответствующую единству самой жизни, т.е. произвести синтез слишком далеко
ушедших по пути специализации отделов единой науки был призван новый подход.
Основателем его по праву считается Школа «Анналов», начало деятельности которой
было положено в 1929 году Марком Блоком и Люсьеном Февром.

В
качестве области синтеза был выбран Человек и его сознание. В них, по мысли
анналистов, должны были найти отражение все стороны бытия. Следовательно,
именно Человек мог послужить тем «камнем свода», в котором возможно было
объединение усилий всех историков, работающих над различными участками
постижения минувшего. История, таким образом, превращалась из науки о прошлом в
науку о Человеке и его сознании. Причем, в сознании особенно интересовали ученых
не столько индивидуальные, сколько типичные для исследуемого общества и эпохи
черты, т.е. явления общественного сознания.

Особенно
характерен для Школы «Анналов» интерес к скрытым, потаенным уровням
общественного сознания, не выраженным четко и не формулируемым эксплицитно, для
которых был изобретен термин, получивший в дальнейшем самое широкое
распространение — ментальность (mentalite). Ментальность стала одним из главных
научных понятий Школы, а история ментальностей, «т.е. « разлитых» в
определенной социальной среде умонастроений, неявных установок мысли и
ценностных ориентаций, автоматизмов и навыков сознания, текучих и вместе с тем
очень устойчивых внеличных его аспектов» — главным и наиболее интересным
аспектом ее деятельности. О продуктивности изучения ментальностей как о пути
синтеза до сих пор идут споры, но в ценности проникновения в мир человека
прошлого, который стал возможен благодаря методологии Школы «Анналов», вряд ли
можно сомневаться.

Так
что же такое ментальность? В понимании этого термина самими французскими
учеными и их последователями — М.Блоком, Л.Февром, Ж. Ле Гоффом, Ж.Дюби,
Ф.Броделем (который, впрочем, внимания ментальности уделяет мало),
А.Я.Гуревичем, Ф.Арьесом и др. нет единства. В отечественной историографии
предпринималось не мало попыток разобраться в этом вопросе. Мы попробуем, не
вникая в подробности, представить некую обобщенную характеристику понятия
ментальности. Представленные тезисы можно воспринимать как очередное
определение понятия. Итак, как будет пониматься термин ментальность в рамках
данной работы:

Итак,
ментальность характеризуется следующими признаками:

Это
скрытая, глубинная, безотчетная, неотрефлектированная часть общественного
сознания.

Субъектом
ментальности является не индивид, а социум. Это сфера коллективного
бессознательного (то, что бессознательное является частью общественного
сознания не противоречие, а изъян традиционной терминологии). Она в той или
иной мере присуща всем его членам.

Содержанием
ее являются латентные ценностные ориентации; мыслительные, поведенческие,
эмоциональные стереотипы; картины мира и восприятие себя в мире; всевозможные
автоматизмы сознания; распространенные общественные представления или, иначе
говоря, расхожие мнения и т.п.

Ментальность
противопоставлена идеологии как безотчетная, неотрефлектированная часть
общественного сознания осознанной и теоретически обработанной. Четкой границы,
однако, нет. Ментальность и идеология вернее всего могут быть представлены в
виде противоположных полюсов общественного сознания, между которыми находится
череда переходных форм.

Ментальность
отражает пройденный обществом исторический путь и может быть рассмотрена как
часть культуры. Более того, понимание ее особенностей дает ключ к глубокому
проникновению в скрытую от поверхностного взгляда «механику» культуры, ее
«тональность», делает понятными потаенные взаимосвязи между явлениями.
«Культура и традиция, язык, образ жизни и религиозность образуют своего рода
« матрицу» , в рамках которой формируется ментальность. Эпоха, в
которую живет индивид, налагает неизгладимый отпечаток на его мировосприятие,
дает ему определенные формы психических реакций и поведения, и эти особенности
духовного оснащения обнаруживаются в « коллективном сознании» ».

Ментальность,
как любой социальный феномен, исторически изменчива (хотя меняется очень
медленно).

Кроме
разработки темы ментальности Школа «Анналов» привнесла в историческую науку
новые методы изучения источников и новые правила построения концепций.
Общефилософской основой их методологии стало неокантианство. «Именно здесь были
продемонстрированы все сложности, которые порождает соотношение познающего
субъекта и познаваемого объекта». Исторический источник как «вещь в себе» может
быть совсем не равен тому, как он представляется исследователю. Поэтому нельзя
идти наповоду у мистического «исторического факта», который якобы в готовом
виде содержится в документах и коллекциях. Необходимо занять активную позицию
по отношению к источнику. Ведь хочет того исследователь или нет, он всегда
выделяет (сам или по примеру других) из нерасчлененного потока жизни те или
иные, важные на его взгляд, кусочки, сам придавая им значение и наименование
фактов. Необходимо отдавать в этом отчет. Поэтому «исследование начинается не
со « сбора материала» , как часто воображают, а с постановки, четкой
формулировки проблемы и с вдумчивой разработки предварительного списка
вопросов, которые исследователь желает задать источникам».

Указанный
подход требует от исследователя предварительного определения теоретических
основ производимой им работы. Противники метода возражают, что подобная
«предубежденность» непременно приведет к искажениям в восприятии материала. Но
на практике, даже на стадии сбора фактов, «непредубежденного» в полном смысле
слова сознания, tabula rasa, быть не может, как бы этого не хотелось. В самом
выборе из общей массы «фактов» уже проявляется определенная предрасположенность
и интуиция. Следовательно, речь может идти только об осознанных и неосознанных
предварительных рабочих моделях. Первое, естественно, предпочтительней, т.к.
может быть поставлено под контроль разума.

Важной
частью интеллектуального вклада Школы «Анналов» является тотальная история,
основывающаяся, по сути, на абсолютизации синхронического метода. Остановившись
на ленте времени, исследователь делает широкий срез состояния общества, его
культуры, на какой-нибудь один момент. Во-первых, это позволяет, благодаря
всестороннему, широкому сопоставлению единовременных событий и фактов вернее
представить себе их взаимосвязь и истинное значение. Во-вторых, рождает некий
эффект присутствия, «путешествия» в прошлое, наполненное живыми красками и
образами.

Итак,
можно выделить следующие узловые моменты методики Школы «Анналов»:

Сосредоточение
внимания на исторически изменяющемся человеческом сознании, в котором смыкаются
все социальные феномены от экономики, структуры общества, до верований и
политических кризисов. Выход через общественное сознание к постижению общества
как целостности.

Осмысленный
подход к теоретическим предпосылкам исследования и предварительная разработка
вопросов к источникам.

«Тотальная
история».

Наследие
французской школы трудно переоценить. Идеи ее были восприняты многими
историками во всем мире, в т.ч. и в России. Но в отечественной историографии
имеются и совершенно самостоятельные работы, во многом перекликающиеся по теме
и идеям с трудами французских историков, но возникшие совершенно независимо и
имеющие черты глубокой оригинальности.

К
вопросам, связанным с изучением общественного сознания русские исследователи
стали обращаться еще в дореволюционное время. В качестве одного из аспектов
герменевтики проблема психологического истолкования источников разрабатывалась
А.С.Лаппо-Данилевским. «Историк должен, например, воспроизводить состояния
чужого сознания, иногда очень далекие от привычных ему состояний, и
ассоциировать между собой идеи, кажущиеся его современникам чуждыми друг другу,
он должен обладать богатым и страстным темпераментом для того, чтобы
интересоваться разнообразнейшими проявлениями человеческой жизни, ярко
переживать то, что его интересует, глубоко погружаться в чужие интересы, делать
их своими и т.п. Он должен быть также способным вообразить себе более или менее
смелую гипотезу, пригодную для объяснения фактов или для построения из них
целых групп и серий». Как видим, здесь есть и внимание к психологии человека
прошлого и активное отношение к источникам.

Своими
трудами по этнической психологии, герменевтике и культурологии известен
Г.Г.Шпет.

Одним
из ученых, предвосхитившим возникновение антропологически ориентированной истории
был Л.П.Карсавин. Занимаясь культурой средневековой Европы и историей
религиозности, он демонстрировал подходы, очень близкие тем, которые стали так
популярны в последнее время благодаря западной историографии. Исследуя
религиозные представления XII — XIII вв., повседневную жизнь и материальную
культуру, он стремился проникнуть в «психическую стихию» средневекового
общества, вскрыть связь социального и социально-психического, определить
общекультурный контекст, без которого, по его мнению, невозможно было
приблизиться к пониманию средневековой истории. Трудам Л.Н. Карсавина присуща
черта, по которой сразу можно узнать исследователя того круга, о котором идет
речь. М.Блок сравнивал историка с людоедом, который ищет, «где пахнет
человеком». Подобно ему Л.Н. Карсавин в своей книге «Культура средних веков»
писал: «Если мы за цифрой не воспринимаем, хотя бы смутно, человека, цифра —
бесполезна». Поэтому средневековый европейский католицизм предстает в его
книгах не абстрактной схемой, а формой сознания, проявлявшейся в повседневной
практике социумов и индивидов. Предметы материального быта, вписанные в широкую
картину жизни, выступают не мертвыми экземплярами коллекций, а свидетельствами
психологических процессов. То же можно сказать о трудах О.А.Добиаш-Рождественской,
посвященных западноевропейскому средневековому искусству и другим вопросам
истории и культуры средневековой Европы. Характерной чертой работ названых
ученых является стремление рассматривать предметы материального быта,
искусства, особенности культа и др. не сами по себе, а в контексте опутывающих
их социальных связей. Это позволяло определять их место и роль в жизни общества
и каждого конкретного человека.

Следует
отметить, что в целом для русской традиции изучения общественного сознания
свойственен интерес, прежде всего, к культурному аспекту проблемы.

Много
внимания уделяется тому, как официальная, верхушечная культура воспринимается
низами. В какие формы отливаются идеологические конструкты, попадая в профанный
мир. Как функционирует та часть духовной культуры, которая не оставляет следов
в основной массе письменных источников. Это тоже отличает отечественное
направление исследований (включая труды последователя французской Школы
А.Я.Гуревича) от собственно французского. В этом последнем, культурологическая
линия, заданная Л.Февром, сосредоточена, в основном, на анализе элитных страт
духовной жизни. А для линии, которую условно можно назвать линией М.Блока,
ментальность — прежде всего механизм функционирования общественных институтов.

Высшим
проявлением обозначенного нами подхода являются труды М.М.Бахтина. В них
содержится самая, пожалуй, оригинальная, смелая и обаятельная
социально-психологическая концепция средневековой культуры в отечественной
историографии. Существование в нашей науке М.М.Бахтина позволяет оценить ее
уровень не ниже европейского (несмотря на отмечаемую некоторыми учеными
слабость позиций в этой области).

По
мнению М.М.Бахтина, в средневековой Европе помимо официальной, «серьезной»
культуры, продуцируемой, в основном, церковью, существовала культура
«несерьезная», смеховая, карнавальная. «Несерьезная» культура, простонародная
по преимуществу, свойственна была отнюдь не только простонародью. В той или
иной мере, подспудно, в нее было погружено все общество. В том числе и авторы «серьезных»
идеологий, в произведениях которых она иногда дает себя знать. Но лучше всего
слышен смех средневекового человека в романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и
Пантагрюэль». Услышать этот смех, причем не ушами ученого ХХ века, а изнутри,
так, как он был слышен современникам — такую задачу ставит перед собой
М.М.Бахтин.

В
целом, наследие М.М.Бахтина это не просто историческая концепция, это
изначально философия. «Возможно, что в замене философии на литературоведение
сказались и национальная привязанность к художественному слову, и судьба
гуманитария в сталинской России, где эстетические штудии давали прибежище
независимым мыслителям. Как бы то ни было, Бахтин выступает создателем
своеобразной версии герменевтического понимания — диалогизма».

Впрочем,
в сугубо индивидуальном, философическом, на грани науки и художественного
творчества методе Бахтина есть и определенные минусы — он вряд ли поддается
повторению, его не перенять. Попытки предпринимались, но приводили они, скорее,
к созданию собственных концепций, чем к развитию бахтинской.

Опыт
изучения смеховой культуры М.М.Бахтиным обратил внимание к этой теме многих
исследователей. В особенности, конечно, литературоведов. Во многом под влиянием
идей М.М.Бахтина появился «Смех в Древней Руси» Д.С.Лихачева (в соавторстве с
А.М.Панченко и Н.В.Понырко). В работе авторы дают собственную концепцию функции
комического в сознании и поведении средневекового человека. По сути, подход
историков литературы схож с подходом уже рассмотренной нами семиотической
тартуской школы (недаром первый вариант книги был так высоко оценен
Ю.М.Лотманом и Б.А.Успенским). Они восстанавливают «общекультурный контекст».
Без него не могут быть правильно поняты произведения древнерусской литературы,
не может быть верно оценено поведение исторических персонажей. Особую ценность
в упомянутой книге представляет детальный разбор поведенческих аспектов
ментальности древнерусского человека в свете намеченных особенностей понимания
им комического. Поведение и внутреннее самоощущение юродивых, нищих, и, парадоксальным
образом, самого царя Ивана Грозного (Парфения Уродивого).

По
мнению Д.С.Лихачева «в эпохальном отношении древнерусский смех принадлежит к
типу смеха средневекового< …> Одной из самых характерных особенностей
средневекового смеха является его направленность на самого смеющегося.
Смеющийся чаще всего смеется над самим собой, над своими злоключениями и
неудачами. Смеясь, он изображает себя неудачником, дураком< …> В
скрытой и открытой форме в этом « валянии дурака» присутствует
критика существующего мира, разоблачающая существующие социальные отношения,
социальную несправедливость. Поэтому в каком-то отношении « дурак»
умен: он знает о мире больше, чем его современники».

Не
менее интересны и другие книги Д.С.Лихачева. Прежде всего, «Человек в
литературе Древней Руси». В ней проанализированы способы изображения человека в
древнерусской литературе с X — XVII вв. Нет нужды говорить, что проблема эта не
чисто литературоведческая. То как изображали,напрямую зависит от того, как
понимали (хотя, совпадение, наверно, неполное), а это, в свою очередь напрямую
связано с общим строем коллективного сознания. В книге дана оценка системе
ценностей, образы идеального представления о различных социальных группах,
восприятие возраста, представления о психологической структуре личности,
характере, эмоциональности и еще о многом таком, что делает эту работу
чрезвычайно интересной для исследователя ментальности.

По
словам литературоведа А.С.Демина «одна из важных заслуг Д.С.Лихачева состоит в
том, что он буквально все темы истории и теории древнерусской литературы связал
с социальными исследованиями». В целом, методология академика Д.С.Лихачева и
его последователей, как было сказано выше, родственна методологии тартуской
школы семиотики. Основу ее составляет установка на анализ возможно более
широкого круга текстов для выяснения «культурного контекста». Понимание его, в
свою очередь, позволяет адекватно воспринимать каждое конкретное произведение.
«Особым вниманием сейчас пользуется изучение того, как общество, внеписательская
масса относится к литературе и воздействует на нее. Создается история русского
читателя, в том числе средневекового».

Это
направление, в самом общем виде, можно было бы назвать
историко-литературоведческо-семиотческим (в том смысле, что все указанные
составные части в нем присутствуют в равной мере). В качестве предшественников
к нему могут быть причислены писатель и ученый Ю.Н.Тынянов, О.М.Фрейденберг,
П.Г.Богатырев, и, отчасти, историк, речь о котором уже шла во введении —
Б.А.Романов.

Совершенно
особое место в отечественной школе изучения социальной психологии и
общественного сознания принадлежит историку Б.Ф.Поршневу.

После
трудов Л.С.Выготского в русской науке не появлялось ничего по-настоящему нового
и интересного относительно общественного сознания понимаемого как свойство
социума, не сводимое к индивидуальной психологии и сосредоточенное в культуре
(т.е. так, как оно было нами определено в самом начале). Над умами довлел тезис
патриарха отечественной психологии С.Л.Рубинштейна: «Проповедовать особую
историческую психологию, это по большей части не что иное, как защищать
любезную сердцу реакционеров « социальную психологию» , являющуюся,
по существу, не чем иным, как попыткой психологизировать социологию, т.е.
протащить идеализм в область изучения общественных явлений». Почти век спустя
после трудов Э.Дюргейма Б.Ф.Поршневу приходилось доказывать правомерность
существования понятия коллективной психологии как важного элемента понятийного
аппарата науки. Примерная логика противников исследований в области
общественного сознания такова: «Психология изучает душевные процессы,
протекающие в индивиде, в личности, а всякое представление о коллективной душе
или о коллективном духе мистично и, тем самым, антинаучно < …> Ведь нет
же никакого коллективного мозга вне индивидуального черепа < …> Мозг
может быть только индивидуальным, значит, психология может быть только
психологией личности».

Правда,
со временем «Социальная психология» как раздел общей психологии все же
появилась. Стали даже издаваться учебники. Но это была та же психология
индивида, хотя и в условиях коллектива. Никакого историзма, никакого
культурного контекста. Впрочем, такое понимание предмета социальной психологии
свойственно и некоторым представителям американской науки. Разница в том, что в
зарубежной историографии равное право развития получили и другие направления
психологических исследований, в т.ч. и культурологическое. У нас же психологи,
по указанной причине, тематики этой старались не касаться. Очевидно, по этому
ею занялись историки. Когда, повинуясь общим тенденциям мировой науки, мысль
все же выбилась из-под спуда, ей с самого начала были свойственны некоторые
особенные черты. В полной мере они дают себя знать в замечательной книге
Б.Ф.Поршнева «Социальная психология и история».

Трудность
была в том, что необходимо было утвердить саму возможность существования нового
подхода. Задача сводилась не столько к тому, чтобы доказать, а, в большей мере
к тому, убедить оппонентов, заранее отмести подозрения в неортодоксальности.
Успокоить, что нет отхода от марксистской методологии и материализма. Это
привело к связанности ученого ненужными ограничениями и постоянным реверансам в
сторону воображаемых «их» — строгих блюстителей «чистоты» советской науки от
«буржуазных уклонов». Видимо поэтому в книге практически нет апелляций к
достижениям западной науки. Рассуждения начинаются с нуля, хотя, как будет
видно в дальнейшем, полученные, в конечном итоге, выводы, весьма близко
перекликаются с выводами Э.Дюркгейма, достижениями Школы «Анналов» и других
западных исследователей. От них, однако, Б.Ф.Поршнев, «от греха подальше»
отмежевывается. С одной стороны это, конечно, плохо. Но с другой, очевидно во
многом благодаря отмеченной закрытости, работа обрела большую основательность
и, в некоторой мере, самодостаточность и независимость. Она, наряду с трудами
Л.С.Выготского, может служить отправной точкой для развития самостоятельной
русской традиции изучения явлений общественного сознания. У Поршнева можно
найти и отличающуюся от западной систему терминологии и теоретические выкладки
по важнейшим вопросам. Кроме того, безусловную ценность представляет широкий
общегуманитарный подход, свойственный его трудам.

Итак,
Б.Ф.Поршнев обосновывает принципиальную возможность существования социальной
психологии путем поставления на место понятий «я», «ты», «он» «более коренных,
исходных « мы» , « вы» , « они» ». На примере
первобытного мышления и поведения маленького ребенка он доказывает, что понятия
«они — мы — вы» имеют гораздо более древнее происхождение, чем «я — ты — он».
Следовательно, они являются глубинными, первичными формами самосознания
человека. Реальная группа не осознает себя таковой, пока не столкнется с другой
группой. Тогда появляются «они». Относительно «их» определяются «мы». Затем,
при более плотном контакте с «ними» появляются «вы», и уже только после этого
«он», «ты», «я». Следовательно, общности существуют в сознании, Поэтому
«социальная психология, как видим, имеет полное право пользоваться понятием
« общность» , « коллектив» , « группа» , не
переставая быть от этого психологией. Более того, социальная психология
начинается именно с абстрагирования научной мыслью общности как таковой от
бесконечного многообразия — простой единицы, отдельной клетки и т.п. Общая
теория социальной психологии и является ничем иным как всесторонним
психологическим анализом этого центрального понятия». Т.о. Б.Ф.Поршнев
выдвигает на первое место в качестве объекта научного анализа социум вместо
индивида. Но не то же ли самое имел в виду Э.Дюркгейм, призывая смотреть на
социальные факты как на «вещи». Главное отличие от Дюркгейма в том, что для
Поршнева первенство социальной реальности не только теоретическая абстракция,
но и конкретно-исторический факт. Тем не менее, сходство очевидно. Явственно
прослеживается параллель и с воззрениями Л.Леви-Брюля.

Утвердив
в качестве объекта психологии общества, Б.Ф.Поршнев, тем самым, постулировал
наличие у них психических свойств. Они были названы «социальной психологией».
Вместе с идеологиями, теориями и пр. психология являлась частью «общественного
сознания».

Для
проверки правильности нашего понимания того, что имел в виду Б.Ф.Поршнев под
«общественным сознанием» разберем структуру этого явления, как она представлена
в его работах. Оно распадается на две большие части. Первая — теоретически
обработанная, отрефлектированная. В нее он включает «идеологии, т.е. теории,
мировоззрения, системы». Вторая — «социальная психология». Ее характеризуют
«безотчетность, инстинктивность и неосознанность настроений и действий,
вытекающих непосредственно из жизненных потребностей и интересов». При этом
«психология» и «идеология» тесно взаимосвязаны. «Общественная психология и
идеология находятся в некотором противоречии между собой, но не существуют друг
без друга». «Идеологии» соответствуют понятия сознательности, научности.
«Психологии» — стихийность, бессознательность. Интересный результат дает
сопоставление «социальной психологии» Поршнева и «ментальности» Школы
«Анналов». Достаточно сравнить приведенное выше определение социальной психологии
с тем, как определяет ментальность А.Я.Гуревич: «Это разлитые в определенной
социальной среде умонастроения, неявные установки мысли и ценностные
ориентации, автоматизмы поведения и навыки сознания, текучие и вместе с тем
очень устойчивые внеличные его аспекты». Схожесть очевидна. То же можно сказать
и об их положении в структуре общественного сознания. Мы уже видели, какое
место занимает социальная психология в системе Поршнева. А вот что пишет о
ментальности А.Я.Гуревич: «Ментальность, способ виденья мира, отнюдь не
идентичен идеологии, имеющей дело с продуманными системами мысли, и во многом,
может быть, в главном, остается неотрефлектировенной и логически не выявленной.
Ментальность — не философские, научные, или эстетические системы, а тот уровень
общественного сознания, на котором мысль не отлична от эмоций, латентных
привычек и приемов сознания». Т.е. бессознательность, безотчетность,
«разлитость в социуме», автоматизм в поведении, противопоставленность идеологии
— вот черты, свойственные в равной мере и «социальной психологии» и
«ментальности». Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что феномен, определенный
разными терминами анналистами и социальными психологами отечественной школы —
один и тот же. «Ментальность» примерно равна «социальной психологии».

Роль,
отводимая ей столь же велика. По Поршневу, человек — существо, в котором социум
определяет гораздо больше, чем принято считать. Если психология как наука
ставит целью изучение человека вообще, а не современного европейского
локального его варианта, то она должна быть, во-первых, историчной, во-вторых,
социальной. Логика исследования подталкивает ученого к тому, чтобы утвердить
всеобщность социальной психологии (в данном случае уже как науки, обладающей
всеми вышеперечисленными качествами). По его мнению, она имеет более общий
характер, чем собственно «общая», т.е. индивидуальная и вневременная. Однако
данное переосмысление лишь предложено читателю в виде вопроса. Впрочем, ответ
на него для самого автора очевиден.

В
то же время, по мнению Б.Ф.Поршнева, не только в психологии должна
присутствовать история, но и в истории психология. «История без психики — это
история без живых людей». В этом убеждении Б.Ф.Поршнев совершенно не
обосновано, как уже было показано, считал себя одиноким: «конечно, спорадически
встречаются в сочинениях историков штрихи специфической психологии тех или иных
групп, той или иной эпохи. Но, как правило, психологический анализ касается
лишь отдельных исторических персонажей и речь уже тут идет не о психологической
науке, а о психологическом портрете». Даже если считать, что слова эти
относятся только к отечественной науке, они не могут быть признаны
справедливыми.

Чтобы
окончательно утвердить важность изучения «социальных психологий» и затушевать
неприятные реминисценции с вундтовским нематериальным «народным духом», их
необходимо было вписать в общую схему марксистского мировоззрения. Б.Ф.Поршнев
сделал это, связав их с сакральным положением исторического материализма «бытие
определяет сознание». «Социальным психологиям» было определено место в
механизме осуществления этого закона как «нечто на первый взгляд не уловимое,
но занимающее необходимое место в этом механизме».

Далее
Б.Ф.Поршнев дает характеристику общностям и классификацию
социально-психологических явлений, которые он подразделял на «психический
склад» и «психический сдвиг». Под первым он понимал устойчивые, формируемые
через посредство обычаев, привычек, жизненных порядков, воспринимаемых от
старших поколений и от среды, тесно увязанные с культурой и языком
характеристики социально-психологического облика классов, сословий, профессий,
народностей, наций (ср. у Леви-Брюля, стр. 32 настоящей работы). Под вторым —
общественные настроения (например, мода, которой дан интересный анализ),
подвижные, непосредственно реагирующие на жизнь. В книге также содержится много
интересных и ценных соображений по проблемам этнопсихологии. Разработана теория
психологических механизмов возникновения и существования обществ. Рассмотрены
проблемы общения как одного из важнейших факторов жизни человека. Роль языка и
культуры как «материальных» носителей социальных психологий и многое другое.

Выводы.
Теперь подведем итоги. Каков полезный груз, вывезенный нами из путешествия по
историографии? Имеющийся материал располагает к определенным обобщениям, к выделению
того, что кажется наиболее важным, а главное общим для всех представленных
подходов. Это будут в некотором смысле предикаты к понятию «общественное
сознание», с манифестации которого была начата глава.

Субъектом
общественного сознания является социум, а не индивид. Индивид способен
изобрести идеологию или дать толчок некому явлению социальной психологии, но в
общественное сознание оно станет лишь тогда, когда «овладеет массами».

Его
структура: оно состоит из двух частей-полюсов «Идеологии» — осознанной,
теоретически обработанной, отрефлектированной. «Социальной психологии» или
«ментальности», которая является сферой коллективного бессознательного,
характеризуется сокрытостью, глубинностью, стихийностью. (Следует отметить, что
«социальной психологией» часто называют также особую отрасль знания на стыке
психологии, культурологии и социологии. Неопределенность существующей
терминологии привела к тому, что термины «социальная психология» и
«историческая психология» используются часто как взаимозаменяемые).

При
этом, «общественная психология и идеология находятся в некотором противоречии
между собой, но не существуют друг без друга» и взаимно проникают друг в друга.

Общественное
сознание это часть культуры в широком смысле слова.

Сохраняясь
в культуре общества, социальная психология / ментальность отражает пройденный
им исторический путь. «Менталитет отдельной личности определяется принципами и
структурными особенностями языка и культуры, обусловившей ее развитие и
становления< …> Язык и культура, в свою очередь, складываются в ходе
исторического развития определенного народа. Таким образом, исторический опыт,
переработанный и отложившийся в языке и культуре, влияет затем на формирование
глубинных особенностей психики человека, осваивающего мир через язык и
культуру. Образ мышления может поэтому рассматриваться как интериоризированный
опыт языковой и культурной истории». Об этом писал известный историк
П.Н.Милюков: «Национальный характер сам есть последствие исторической жизни».
Сказанное в данном случае об этносе может быть, на наш взгляд, распространено и
на другие виды социумов.

Существование
в культуре различных частей общественного сознания различно. Идеология требует
специального развития, культивирования, фиксации (т.к. основывается на
теоретическом, научном мышлении) и сосредоточена в силу этого в цельном виде в
умах немногих. Существование социальной психологии / ментальности в большей
мере стихийно (хотя существуют способы управления, манипуляции), она присуща
всем членам общества.

Содержанием
полюса идеологии являются теории, научные, религиозные, философские системы и
учения, сознательное мировоззрение. Содержанием полюса стихийной, безотчетной
социальной психологии / ментальности являются мыслительные, поведенческие,
эмоциональные стереотипы; латентные ценностные установки; картины мира и
восприятие себя в мире; всевозможные автоматизмы сознания; общественные
представления и пр.

Механизм
сохранения и передачи социальной психологии / ментальности, а также усвоение ее
каждым новым членом общества похожи на механизм жизни живых естественных
языков. Через среду (языковую или, соответственно, ментальную) и от старших
поколений — младшим. «Культура и традиция, язык, образ жизни и религиозность
образуют своего рода « матрицу» , в рамках которой формируется
ментальность. Эпоха, в которую живет индивид, налагает неизгладимый отпечаток
на его мировосприятие, дает ему определенные формы психических реакций и
поведения, и эти особенности духовного оснащения обнаруживаются в »
коллективном сознании» ».

Общественное
сознание исторически изменчиво. Идеология может смениться мгновенно, хотя для
ее широкого распространения всегда нужно время. Что касается ментальности, то
представители Школы «Анналов» всегда отмечали медленность происходящих в ней
изменений. Б.Ф.Поршнев в своей «социальной психологии» выделяет более-менее
стабильный «психический склад» (например, национальный характер) и динамичные
«психические сдвиги», общественные настроения (например, мода).

Для
постижения общественного сознания необходим анализ возможно более широкого
культурного контекста: текстов и предметов «материальной культуры», системы
социальных связей и взаимоотношений, быта и истории повседневности. В обратной
связи: понимание ментальности и идеологии социума поможет правильно оценивать
все происходящие в нем процессы, адекватно воспринимать поведение его членов и
глубже понимать выработанные им культурные феномены, что и является, в конечном
итоге, основной целью данной работы.

Список литературы

Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://journalistic.narod.ru/