ДЕМОКРАТИЯ (от греч. demos — народ и …кратия), форма государственно-
политического устройства общества, основанная на признании народа в
качестве источника власти. Основные принципы демократии — власть
большинства, равноправие граждан, защищенность их прав и свобод,
верховенство закона, разделение властей, выборность главы государства,
представительных органов. Различают непосредственную, (новые решения
принимаются непосредственно всеми гражданами на собраниях или посредством
референдумов) и представительную (решения принимаются выборными органами)
демократию. Термин «демократия» употребляется также применительно к
организациям и деятельности политических и социальных институтов (напр.,
партийная демократия, производственная демократия).

Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия
http:// www.km.ru.
Альтернативные представления о назначении демократии
Идея о том, что демократия направлена или должна быть направлена на
общее благо, находит свое классическое выражение в « Общественном договоре»
Ж.-Ж. Руссо, прежде всего в его утверждении о том, что процедуры принятия
решения должны стремиться к выявлению всеобщей воли, которая олицетворяет
собой общее благо. Вот знаменитое, хотя и туманное описание этого у Руссо.
Мы берем, пишет он, «сумму изъявлений воли частных лиц», вычитаем из них
«взаимно уничтожающиеся крайности», и «в результате сложения оставшихся
рождений получиться общая воля»[1]. Попытки осмыслить данную формулировку
породили два потока литературы: литературу агрегативную, нацеленную на
выяснение того, каким именно образом осуществлять соответствующие подсчеты,
и литературу делиберативную[2], озабоченную тем, как побудить людей
стремиться к общему благу, причем последнее понимается как нечто более
сложное, нежели простая сумма фиксируемых извне предпочтений.
Концепции общего блага: агрегативная VERSUS делиберативная
Значительная часть появившейся в XXв. литературы об агрегировании
индивидуальных предпочтений фокусирует внимание на сложности логически
последовательного решения этой задачи. Сторонники агрегативной концепции
исходят из того, что демократические процедуры принятия решений призваны
выявить нечто вроде всеобщей воли, которую в наши дни принято обозначать
как функцию социального благосостояния. Вслед за К. Эрроу они часто
отмечают, что даже небольшие разногласия обрекают попытки ее обнаружения на
неудачу, и приходят к заключению о нереализуемости демократии. Возможность
голосования « по кругу» говорит о том, что всякий данный итог может быть
искусственным порождением процедуры принятия решения либо того, кто
контролирует повестку дня, а не чем-то поддающимся осмысленной
идентификации в качестве народного волеизъявления. В связи с этим появилось
огромное количество специальной литературы о сравнительных достоинствах
различных правил принятия решения либо как агрегативных процедур, а также
об ограничениях, которые должны налагаться на предпочтения, дабы избежать
появления циклического большинства. Такого рода литературе посвящено
множество обзоров, и потому она не будет обсуждаться[3]. Достаточно
заметить, что если назначение демократии в том, чтобы обретать функции
социального благосостояния, то при многих обстоятельствах оно может
оказаться иллюзорным[4].
Делиберативная концепция озабочена трансформированием, а не
агрегированием предпочтений. Такая позиция, по существу, не является
руссоистской. Тем не менее, эта концепция в чем-то восходит к его
требованию, чтобы, голосуя, люди исходили не из своих индивидуальных
предпочтении, а из собственных представлений о благе для общества в
целом[5]. Цель – вывести нас «за пределы демократии противоборства»
[Mansbrige 1980]. Против разнообразных недугов, которые, как считается,
одолевают современную демократию, предлагается применять корректирующие
средства из делиберативного инструментария. Низкое качество разработки и
принятие решений, политика вербальных приманок, невысокие уровни
политического участия, падающая легитимность правления, а также
неосведомленность граждан – вот некоторые из наиболее часто упоминаемых
недугов. Идея состоит в том, что если мы сможем избавить себя от мыльной
оперы добывания электоральных преимуществ, то результатом станет более
вдумчивый и эффективный политический выбор[6]. Общим импульсом, лежащих в
основе этих проектов, является предположение, будто люди изменяют свои
представления о том, что должно предпринять общество, обсуждая этот вопрос
с другими. Смысл демократического участия состоит в том, чтобы в процессе
такого участия его обнаружить[7]. Исходные посылки заключаются в том, что,
во-первых, люди будут чаще приходить к согласию, если достаточно долго
станут разговаривать в соответствующей обстановке, и, во-вторых, что
достижение согласия есть нечто позитивное.
Оба положения спорны. Обсуждения может выносить разногласия на
поверхность, расширяя, а, не сужая расхождения. Но даже когда обсуждение
позволяет достичь согласия, последнее не всегда желаемо. Люди могут не
хотеть урегулирования некоторых разногласий. Они, как полагают современные
теоретики «различия», способны получать удовлетворение от того, что
отличаются друг от друга. И наоборот, им может представляться, что
консенсус ведет к посредственности, как того опасались Дж. Ст. Милль и А.
де Токвиль. Жизненно важным для свободы, по мнению таких теоретиков,
является состязание идей – спор, а не обсуждение, — и, как сказано ниже,
институциональные воплощения этой мысли лежат в основе многих непременных
ныне атрибутов демократии. Здесь же достаточно резюмировать, что обсуждение
не обязательно ведет к согласию, а когда ведет, это не всегда бывает
достоинством.
Управление властными отношениями
Делиберативный подход критикуют еще по тем соображениям, что
выдвигаемая его приверженцами цель – содействие согласию – основывается на
чрезмерно оптимистических посылках относительно власти. Согласие одного
есть гегемония другого, и хотя ненавязанный консенсус и может быть достижим
в некоем идеальном мире или «речевой ситуации»[8], в мире реальном властные
отношения пронизывают собой поистине всякое людское взаимодействие.
Тезис о вездесущности властных отношений двояким образом искажает
ситуацию: он не проводит различие между отдельными способами осуществления
власти и смешивает верное наблюдение о пронизанности властью всей
коллективной жизни с неправомерным утверждением, будто вся коллективная
жизнь сводима к властным отношениям. Признание вездесущности власти не
равнозначно согласию с тем, что вся власть одинакова или что какие-то
способы сосуществования с нею не могут быть лучше других. И говорить о том,
что властными отношениями полнятся столь разные сферы деятельности, как
работа, семья и церковь, не значит отрицать, что во всех этих сферах,
помимо осуществления власти, происходят и другие вещи. Часто, а, пожалуй, и
неизбежно, с властными отношениями бывает сопряжено производство товаров и
услуг, равно как и близкие отношения, привязанность, образование и духовное
служение. Но сами по себе эти виды активности не есть властные отношения.
Важные проблемы встают перед теоретиками демократии в связи с
поисками механизмов, которые бы позволили как можно лучше регулировать
властные аспекты взаимодействия людей и при этом бы сводили к минимуму
вмешательство в другие формы человеческой активности. Вместо того чтобы
видеть в демократии средство обнаружения или выработки общего блага, ее,
таким образом, можно понимать как механизм для управления властными
аспектами той деятельности, в которую вовлечены люди, придерживающиеся
собственных – индивидуальных или совместных – представлений о благе. В этом
смысле демократия есть подчиненное или обуславливающее благо, а творческий
вызов состоит в том, чтобы найти способы демократически структурировать
властные отношения, одновременно максимально ограничивая вмешательство в те
виды блага высшего порядка, к которым стремятся люди. Для решения этой
задачи требуется, как минимум, усилить вовлеченность в процесс принятия
решений тех, кого затрагивают его результаты, а также открыть простор для
значимой – пусть даже «лояльной» — оппозиции со стороны тех, на ком
неблагоприятным образом сказываются принимаемые решения. Совершенных
принципов принятия решений не существует, и некоторая доля навязывания
присутствует во всех коллективных решениях. Именно потому у проигравших
могут быть основания стремиться достичь иного результата в будущем. Из
этого следует, что, хотя теоретики демократии уделяют правам оппозиции
недостаточное внимание[9], эти права обладают для демократической политики
самостоятельной ценностью, не зависящей от ценности широкоохватного
участия. В той мере, в какой приверженность данному принципу основывается
на идее общего блага, его суть лучше всего выражает определение Н.
Макиавелли, который видел в нем то, что безраздельно признается всеми теми,
кто хочет избежать чьего бы то ни было господства над собой[10].
Понимание демократии как системы, призванной структурировать властные
отношения, имеет четыре преимущества. Во-первых, оно помещает нормативные
вопросы о демократии в рамки уточнения «в сравнении с чем?», ибо демократия
оценивается теперь не на основании ответа на альтернативный вопрос:
порождает ли она функции социального благосостояния или же ведет к
согласию, — а исходя из того, насколько успешно она позволяет людям
управлять властными отношениями (мерилом тут выступают поощрение
широкоохватного участия и минимизация господства). А этот вопрос носит, по
сути, компаративный характер. Во-вторых, упор на властных отношениях
побуждает нас отказаться от еще одной разновидности дихотомичного мышления:
о самой демократии. Способы управления властными отношениями могут быть
более либо менее демократичными. При таком подходе требуется определить,
сколько демократии возможно и желательно в данной конкретной ситуации, что
особенно важно в условиях, когда цена демократизации властных отношении
выражается в других благах. Одно из главных достоинств далевской идеи о
полиархии заключается в том, что она переводит вопросы о демократии из
разряда таких которые требуют ответа «да» или «нет», в разряд требующих
ответа «больше» или «меньше»[11]. В-третьих, при ориентированном на
властные отношения подходе преодолевается разрыв между нормативными
теориями демократии и эмпирической политологической литературой по этим
сюжетам. Теоретики демократии зачастую обращали слишком мало внимания на
эту литературу, отрывая свои рассуждения от земных реалий и в итоге,
заставляя большинство других себя игнорировать.
Даже если теоретики и поднимают первые два вопроса, невнимание к
теоретическому опыту способно привести к искажению результатов. К примеру,
Дж. Бьюкенен и Г. Таллок, отвечая на вопрос «сколько демократии?»,
указывают, что ее преимущества должны взвешиваться относительно другого
полезного времяпрепровождения. Требования высокой степени согласия, пишут
они, позволяют людям защищать свои интересы, но это отнимает время, которое
могло бы быть затрачено на другую деятельность. В связи с этим они
предлагают скользящую шкалу: чем важнее для вас вопрос, тем скорее вы
начнете поддерживать право вето, настаивая на единогласии или чем-то
близком к нему. В вопросах же, которые значат меньше, разумнее пойти на
риск поражения в любом конкретном голосовании, согласиться с принципом
большинства и снизить издержки принятия решений. Демократия, таким образом,
лучше всего подходит для проблем, которым придается умеренное значение.
Проблемы, имеющие высокую значимость, должны быть выведены за ее пределы,
тогда как решение второстепенных вопросов нужно было делегировать
администраторам. Однако Бьюкенен и Таллок – не приводя ни каких тому
доказательств — исходят из того, что люди больше всего дорожат стандартным
набором либеральных гарантий. Именно его, по их мнению, и следует оградить
от изменений – посредством правила квалифицированного большинства или даже
единогласия. Если поставить данный постулат под сомнение, сомнительными
окажутся и все их субстантивные (сущностные) заявки.
Но издержки пренебрежения реальной политикой еще серьезнее, в чем
можно убедиться, если более тщательно проанализировать вопрос «в сравнении
с чем?»[12]. Даже если бы нам было известно, какие проблемы люди считают
самыми важными, то с какой же стати полагать, что они захотели бы вывести
данные проблемы за пределы демократии, настаивая на принципе
квалифицированного большинства или единогласия? Это может иметь смысл лишь
в случае, если принять, как то делают Бьюкенен и Таллок, надуманную
посылку, предположив некоторую дополитичекую ситуацию, где отсутствует
коллективное действие, а затем попытаться определить, какой принцип
принятия решений выбрали бы люди, дабы свести к минимуму вероятность того,
что их предпочтения окажутся в будущем до такой степени нарушены, что они
согласятся отойти от дополнительного состояния. Но, как отмечали Б.Бэрри,
Д. Рей и др., при отказе от этих надуманных допущений нет никаких оснований
рассматривать принцип единогласия в качестве статус-кво[13]. В реальном
мире текущей политики – если я исхожу из того, что моя готовность равно
отвергнуть или поддержать некую конкретную политическую меру не связана со
степенью ее соответствия со статус-кво, — логично предпочесть принцип
большинства или нечто близкое к нему. Прежде чем говорить о желательности
создания условий, благоприятствующих сохранению, а не изменению
существующего положения вещей, следовало бы, по меньшей мере, выяснить,
кому оно выгодно и кому оно приносит ущерб[14].
Подход к оценке демократии в логике вопроса «в сравнении с чем?»
предполагает и более прагматичный вопрос – не о том, «быть или не быть
коллективному действию», а о том, «какого рода коллективное действие?». То
есть, мы рассматриваем властные изменения различных режимов, предполагающих
коллективное действие, сопоставляя их между собой. Либертарно настроенные
комментаторы – возможно, в силу своей привычки мыслить в терминах
общественного договора – часто пишут так, словно отсутствие коллективного
действия есть вариант общественного выбора в обществах, где, между тем,
имеются частная собственность, принудительное обеспечение соблюдения
договоров и классический набор негативных свобод. Как, однако же,
подчеркнули недавно С. Холмс и К. Санстайн, все это – дорогостоящие
институты и для их функционирования необходим эффективный коллективный
контроль. Либертарный конституционный проект – это основанный на
коллективном действии режим, который поддерживается государством и
финансируется за счет непропорционального скрытого налога на тех, кто
предпочел бы альтернативное устройство.
Четвертое преимущество «властно – ориентированного» подхода
заключается в том, что он открывает обнадеживающую перспективу решения
данной головоломки о соотношении демократии и гражданства. Часто
утверждают, что теория демократии бессильна, когда речь заходит о ее
собственных рамках. Демократия зависит от правила принятия решений, коим
обычно бывает какая-то разновидность принципа большинства, но это
предполагает, что вопрос «большинство кого?» уже решен. Если же состав
участников не определяется демократически, то в какой тогда степени
являются подлинно демократическими результаты, полученные в ходе
демократического принятия решений? Как отмечается в работе, написанной
Шапиро в соавторстве с К. Хакером-Кордоном, «в самой сердцевине демократии
таится проблема курицы и яйца. Вопросы, касающиеся границ и контингента, по-
видимому, в каком-то существенном смысле предшествуют демократическому
принятию решений, но парадоксальным образом сами остро нуждаются в
демократическом вердикте»[15].
Если демократия имеет дело с управлением властными отношениями, то
отпадает необходимость рассматривать вопросы о гражданстве как нечто
принципиально отличающееся от вопросов в любом другом благе высшего
категориального порядка, обусловленном демократическим принуждением.
Соответственно, право на демократическое участие в принятии коллективных
решений, идет ли речь о гражданах или нет, опирается на казуальный принцип
наличия релевантного интереса, который данное решение затрагивает. Ведь и
участников Американской революции объединял лозунг: «Никакого
налогообложения без гражданства!» Могут быть уважительные причины для
ограничения гражданства, но это не означает, что не-гражданам надо
отказывать в праве на голосование по вопросам, в которых затрагиваются их
релевантные интересы, например, тогда, когда в Калифорнии принимается
решение лишить детей нелегально проживающих в стране иностранцев

доступа к
бесплатному образованию[16] или когда «гастарбайтеры» претендуют на участие
в принятии законов, которые управляют ими. Казуальный подход лежит в основе
ряда приводившихся в последнее время доводов в пользу снятия принципа
гражданства как ведущего при определении права на демократическое участие и
замены его системой перекрещивающихся юрисдикций, когда разные группы
суверенны при принятии разных классов решений, как это практикуется в
Европейском Союзе. Оперативная мысль здесь та, что соответствующий демос
достигает согласия, продвигаясь от решения к решению, а не от группы к
группе[17].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Даже если демократия в принципе способна действовать где угодно, это
не означает, как явствует из литературы, исследующей проблему её прочности
как строя, будто демократию легко учредить или что ей, раз уж она
установлена, суждено выжить. Данные сюжеты тоже относятся к числу тех, по
которым трудно получить подкрепленные добротным эмпирическим материалом
обобщения. Литература об обретении и удержании демократии, подобно
литературе о её назначении и электоральном инжиниринге, наводит на мысль,
что она обширная, ветреная и по преимуществу пустынная «как штат Вайоминг»
(Шапиро). Беспорядочное развитие этой гуманитарной дисциплины показывает:
кое-что, зная об экономических предпосылках жизнеспособной демократии, мы,
вопреки самонадеянным заявлениям некоторых комментаторов, в основном
пребыванием в неведении относительно влияющих на ее жизнеспособность
культурных и институциональных факторов. Мало что известно о том, какие из
институциональных установлений демократии являются наилучшими. Здравомыслие
подсказывает, что было бы разумно постараться привить приверженность
демократии тем, кто в ней задействован. Но далеко не ясно, настолько это
важно и как этого достичь.
При урегулировании сталкивающихся притязаний, связанных вопросом о
том, чьи релевантные интересы затрагивают то или иное конкретное решение,
неминуя будут возникать трудности. Но сколь острой не была полемика по
этому поводу, дискуссии о том, кто имеет законное право притязать на
гражданство, вряд ли менее остры.
ТАКИМ ОБРАЗОМ, механизмы, возможно, несовершенны, но они должны
оцениваться в соотношении не с идеалом, которого нет нигде, а с другими
несовершенными механизмами коллективного принятия решении, существующими в
реальном мире.
————————
[1] Цит. по Руссо 1998: 219.
[2] От лат. Delibero – взвешивать, обсуждать, обдумывать.
[3] Наиболее полным, хотя и устаревшим является обзор Мюллера [Muller 1989:
ch.6; см. также Shapiro 1996: ch.2; Przeworski 1999].
[4] Здесь следует провести различие между замечанием, что цикличность
предпочтений населения делает итоги применения демократических правил
принятия решений случайно, и утверждение о том, что оными итогами можно
манипулировать. Данное различение важно, ибо с точки зрения властно –
управленческого подхода, который рассматривается ниже, могут быть основания
признать легитимными решения, которые, будучи в соответствующем смысле
случайными, не обусловлены манипуляцией.
[5] Для Руссо голосование было средством дисциплинировать частный интерес,
побуждая людей сосредотачиваться на том, что является наилучшим для
общества в целом.
[6] Убедительные аргументы в пользу этой позиции приведены, в частности, в
[Gutmann, Thompson 1996]; критику см. [Marcedo 1999].
[7] И действительно, теоретики делиберативного подхода иногда пишут так,
словно активность поиска общего блага сама есть общее благо. Обсуждение
этой проблемы см. [Shapiro 1994: ch.4].
[8] Habermas 1979; 1984
[9] Исключение составляют Р.Даль[Dahl 1971], Р. Бэрт [Burt 1992], Ф. Петтит
[Pettit 2000], а также автор статьи Шапиро [Shapiro 1999].
[10] См. высказываемое им в «Рассуждениях» соображение относительно
римского довода о том, что стражами свободы должны быть простые люди, ибо,
в отличие от аристократии, стремящейся господствовать, они хотят лишь того,
чтобы над ними никто не господствовал [Machiavelli 1970: 1, 5].
[11] Даль выделяет восемь показателей, определяющих степень соответствия
(конкретного режима) требованиям полиархии. Эти требования касаются четырех
периодов: периода голосования, когда побеждает вариант выбора, получивший
наибольшее число индивидуальных голосов; период перед голосованием, когда
члены политической системы имеют равные возможности для представления
альтернатив и информации о них; период после голосования, когда победившие
в ходе голосования лидеры и курсы сменяют лидеров и курсы, набравшие
меньшее число голосов, и избранные должностные лица занимают свои посты; и
межвыборный период, когда принимаемые решения подчинены принятым во время
выборов – например, сенатор, занимающий свое место в межэлекторальной
период, заменяется одержавшим победу на очередных выборах [Dahl 1956: 71-
76, 84-89].
[12] Имплицитное довершение компаративного по своему смыслу вопроса о том,
насколько успешно демократия позволяет людям управлять властными
отношениями; см. двумя абзацами выше.
[13] При нечетном числе голосующих оптимальным принципом принятия решения
является принцип большинства (n больше двух плюс половина); при четном –
либо правило большинства (nбольше двух плюс один), либо правило
большинства минус один (просто n больше двух). В общем плане см. об этом
[Mueller 1989: 96-111].
[14] Можно показать, что даже при использовании метафоры «договора» логика
защиты Бьюкененом и Таллоком принципа единогласия тут же разрушается, как
только начинают учитываться фактор времени и внешние обстоятельства см.
[Rae 1975: 1270-1294].
[15] Shapiro, Hacker-Cordon 1999: 1.
[16] Такая законодательная инициатива в виде проекта резолюции 187 была
поставлена на голосование в Калифорнии в ноябре 1994г. и прошла, набрав 59%
голосов против 41%, а затем была отменена федеральным судом как нарушающая
конституционное право на образование, которым люди обладают, не смотря на
иммиграционный статус. Суд также указал, что иммиграционное право относится
к федеральному ведению, а не к компетенции штата.
[17] См. Pogge 1992; Antholis 1993; Wendit 1994.
Другие аргументы, показывающие, что определение контингента участников не
должно рассматриваться как предваряющее процесс демократического принятия
решений, см. Shapiro & Hacker-Cordon 1996b: ch. 6,10,12,15.