1. Введение

Во
второй половине XVIII в. в России продолжалось укрепление сословного строя,
основанного на крепостничестве и самодержавии. Дворянство, добившееся
освобождения от обязательной военной или иной государственной службы (Указ
Петра III 1762 г.), превращалось в паразитическое сословие, стремящееся
упрочить и расширить свои привилегии, особенно исключительное право
собственности на крепостных крестьян. Российские купцы и владельцы мануфактур в
своих пожеланиях не шли далее предоставления им права покупать крепостных к
фабрикам и заводам. Усиливались эксплуатация и угнетение крепостного
крестьянства, все чаще вспыхивали его волнения, нарастала крестьянская война.
На страже феодальных отношений стояло самодержавное государство.

В
результате очередного переворота, осуществленного дворянской гвардией, в 1762
г. на российском престоле оказалась Екатерина II. Ее правление – период
“просвещенного абсолютизма”, для которого характерны активная деятельность
самодержавного государства, направленная на законодательное закрепление
крепостничества, усиление привилегий дворянства, расширение границ государства,
покровительство развитию промышленности и торговли, жестокое подавление
народных волнений, а также резкое противоречие между либеральной официальной
идеологией и реакционной феодально-крепостнической политикой.

Во
второй половине XVIII в. завершалось законодательное оформление
крепостничества, которое в России не отличалось от рабства. Крепостным было
запрещено жаловаться на помещиков, последним – предоставлено право ссылать
крепостных в Сибирь. Крестьянская война 1773–1775 гг. против помещиков была
жестоко подавлена правительством. Завершением крепостничества было прикрепление
к земле крестьян Украины (1783 г.).

Политико-правовая
идеология образованных классов этого периода развивалась под сильным влиянием
идей Просвещения Западной Европы, особенно Франции.

§ 2. Идеология “просвещенного
абсолютизма”

Первые
годы правления Екатерины II ознаменованы разработкой новой официальной
идеологии, использующей для апологии самодержавия и крепостничества ряд идей
Просвещения. Усвоение либеральной фразеологии и контакты с просветителями
(переписка с Вольтером и Даламбером, приглашение в Россию Дидро и др.) имели
цель не только оправдать в глазах просвещенной Европы незаконное воцарение
Екатерины II, но и повысить общеевропейский престиж Российской империи,
обосновать активную и независимую внешнюю политику.

Порицая
“вред предыдущего самовластия”, Екатерина II не скупилась на обещания “учредить
добрый порядок и утвердить правосудие в любезном нашем отечестве”. В 1767 г.
была созвана Комиссия для сочинения проекта нового Уложения (Уложенная
комиссия), в которой были представлены все сословия, кроме крепостных крестьян.
Екатерина II подготовила для этой Комиссии обширный “Наказ”, большая часть
текста которого (примерно три четверти) воспроизводит фразы, идеи, тексты
западноевропейских просветителей, преимущественно Монтескье и Беккариа;
первоначальный текст “Наказа” по желанию императрицы более чем наполовину
сокращен ее приближенными.

В
“Наказе” содержится ряд декларативных положений, не осуществимых в
самодержавно-крепостнической стране: равенство граждан, состоящее в подчинении
общим для всех законам, свобода как зависимость только от закона, уверенность граждан
в своей безопасности, ограничение государственной власти пределами, ею же
положенными, власть законов и др. Декларативные положения “Наказа” должны были
свидетельствовать о “просвещенности” российского монарха и способствовать
приобщению России к числу ведущих цивилизованных держав.

“Россия
есть европейская держава”, – провозглашается в самом начале “Наказа”. Екатерина
II стремилась дать обоснование самодержавного правления в духе идей
Просвещения. Для этого используются ссылки на особенности географического
положения страны: “Российская империя есть столь обширна, что кроме
самодержавного государя всякая другая форма правления вредна ей… Пространное
государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным
правит… Всякое другое правление не только было бы России вредно, но вконец
разорительно”.

Воспроизводя
в “Наказе” тексты книги Монтескье “О духе законов”, Екатерина II местами
существенно их искажает, заменяя слово “деспотизм” словом “самодержавие”.
Искажена и запутана в “Наказе” концепция разделения властей как гарантии
политической свободы; оно подменено разграничением компетенции различных
ведомств и государственных органов, представляющих “протоки, через которые
изливается власть государева”. Самодержавное правление, говорится в “Наказе”,
стремится не лишить людей “естественной их вольности”, а направить их действия
к “общему благу”. В этих целях оно поддерживает промышленность и торговлю,
развивает просвещение; в “Наказе” даны торжественные обещания издать законы,
улучшающие положение народа. “Самодержавных правлений намерение и конец есть –
слава граждан, государства и государя”.

Либеральные
жесты начала царствования Екатерины II были, помимо сказанного, своеобразным
зондированием чувств и настроений дворянства, примеркой к общественному
сознанию господствующего класса ограниченно-либеральных идей с перспективой
определения политики самодержавного государства; к числу таких положений
“Наказа” относились содержавшиеся в его первоначальном тексте предположения
определить законом порядок выкупа крепостных либо наделить их участками земли.
Именно эти разделы “Наказа” вызвали пристальное внимание екатерининского
окружения и подверглись наибольшим сокращениям.

В
окончательном тексте “Наказа” крепостничество (“рабство”, “неволя”) берется как
факт, не подлежащий критике; для его обоснования приспосабливаются даже
отдельные высказывания западноевропейских просветителей. Беглое замечание
Монтескье о беспорядках, связанных с освобождением сразу большого количества
рабов в Древнем Риме, в “Наказе” превращено в рассуждение о невозможности
законодательной отмены крепостного права: “Не должно вдруг и через узаконение
общее делать великого числа освобождение”.

В
некоторых статьях “Наказа” предлагались отдельные меры по стимулированию труда
земледельцев; было сформулировано положение: “Законы могут учредить нечто
полезное для собственного рабов имущества”.

Это
положение “Наказа” весной 1768 г. стало поводом к острой дискуссии в Комиссии.
Депутат Коробьин высказал мнение, что причиной крестьянских побегов являются
разорение и чрезмерное притеснение крепостных помещиками; для предупреждения
побегов и для подъема земледелия он предложил определить законом размер
крестьянских повинностей и вообще “какую власть имеют помещики над имуществом
своего крестьянина”. С поддержкой мнения Коробьина выступило несколько
депутатов. Никто из выступавших не предлагал отменить или ослабить господскую
власть помещика над крепостным; эта власть, заявлял Коробьин, “остается полная,
как и ныне”. В процессе обсуждения крестьянского вопроса было даже выдвинуто
новое обоснование помещичьей власти как особой государственной службы,
заменившей отмененную обязанность службы военной или статской: “Всякий помещик,
– рассуждал депутат Козельский, – как член тела или общества, помогая главному
правительству, должен по закону быть обязан наблюдать за своими крестьянами,
чтобы они прилежнее работали, принуждая ленивых”. Однако само лишь обсуждение
проблемы отношений между помещиками и крепостными больно затронуло чувства и
интересы основной массы крепостников; с яростными выпадами против Коробьина
выступили князь Щербатов и другие депутаты.

Противодействие
дворянства вызвало проводимое тогда же (1766–1768 гг.) Вольным экономическим
обществом обсуждение конкурсной темы о целесообразности “ради общего
благоденствия” предоставить крестьянам право какой-нибудь собственности, темы,
постановка которой была воспринята как проблематичность крепостного права
вообще. Первой премии было удостоено сочинение под красноречивым девизом: “В
пользу свободы вопиют все права, но есть мера всему”. Противопоставляя ужасам
рабства блага свободы, автор сочинения, член Дижонской академии Беарде де
л’Абей обосновывал реакционный вывод: “Следует подготовить рабов к принятию
вольности ранее, чем им будет дана какая-либо собственность”.

Однако
даже и это обоснование крепостничества, гибко сочетающее его оправдание на
практике с чисто теоретическим порицанием, не заняло ведущего места в идеологии
“просвещенного абсолютизма”. Большинство поступивших на конкурс произведений
было написано в откровенно рабовладельческом духе.

Настроение
основной массы дворянства нашло выражение в сочинениях по крестьянскому вопросу
А.П.Сумарокова. По поводу конкурса Экономического общества он писал: “Прежде
надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям
свобода?”. Для обоснования незыблемости крепостного права Сумароков в духе
времени использует ряд модных идей Просвещения. Россия – с точки зрения
географии и народонаселения – большая страна с редким населением; поэтому
России не нужна промышленность: “Там полезны заводы, где мало земли и много
крестьян”. Просвещение не коснулось крестьянства, “наш низкий народ никаких
благородных чувств еще не имеет”. Сумароков стремится опровергнуть “мнимое
естественное право, что все человеки равны”. Различные воспитание и просвещение
обусловливают неравенство людей; “да и ничего на свете равного нет”. Общее
благоденствие, рассуждает Сумароков, требует сохранения без изменений
крепостного права и сословного строя. Интересы сословий не совпадают, но каждое
из них имеет в обществе свое место и свое назначение; поскольку “земли все
собственные дворянские”, благоденствие общества тождественно интересам
дворянства. “Если сделать русских крепостных людей вольными”, все придет в
упадок и разрушение. “Будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами,
для усмирения которых потребуются многие полки, и непрестанная будет в
государстве междоусобная война… – заключает Сумароков. – Свобода крестьянская
не только обществу вредна, но и пагубна”.

В
результате обсуждения крестьянского вопроса выявилось, что дворянство в целом
крайне болезненно воспринимает любое порицание и какой бы то ни было намек на
возможность изменений и реформ, касающихся собственности и власти помещиков над
крепостными; поэтому деятельность Уложенной комиссии была прекращена, а Вольное
экономическое общество ориентировано на составление инструкций о способах
повышения доходности помещичьего хозяйства.

Встревожившие
дворян толки о возможности государственного облегчения крестьянских тягот,
обуздания произвола злых и расточительных помещиков сменились официальной
точкой зрения, что таких помещиков нет, поскольку в отличие от крестьян Запада
крестьяне в России “в большинстве случаев довольны своими помещиками” (князь
Щербатов). Идея “общего блага” как цели самодержавия, провозглашенная в начале
правления Екатерины II, вскоре обернулась казенным оптимизмом:

“А
это примечено, что помещик крестьян, а крестьяне помещиков очень любят”
(Сумароков); “неоспоримо, что лучше судьбы наших крестьян у хорошего помещика
нет во всей вселенной” (замечание Екатерины II на книге А.Н. Радищева); “наши
налоги так умеренны, что каждый русский крестьянин может есть курицу, когда ему
вздумается. В последнее время они, впрочем, предпочитают курице индюшку” (из
письма Екатерины II Вольтеру); “во всеобщем благоденствии мы первенствуем”
(маршал Уложенной комиссии Бибиков).

Твердый
курс самодержавия на защиту и укрепление крепостного права, соответствующий
интересам основной массы дворянства, предрешил и отказ от правовой реформы.
Деятельность Уложенной комиссии была прекращена не только из-за нежелательных
прений по крестьянскому вопросу, но и из-за выявившейся ненадобности для
самодержавия общей реформы права, приведения в порядок запутанной и противоречивой
правовой системы.

Поначалу
в “Наказе” ставилась задача создать Уложение, все законы содержащее,
определяющее, чего желать должно, а чего не должно желать; однако в России
сложился тип полицейского государства иной, чем государство феодально-прусского
образца с его тотальной и детальной правовой регламентацией всех сторон жизни и
дотошным чиновничьим контролем за соблюдением правил и норм полицейской опеки.
Обширность территории Российской империи, невысокий уровень культуры
господствовавших дворян-помещиков, традиционное почтение к меняющимся велениям
носителей высшей власти в ущерб авторитету права, сложность, архаичность,
запутанность законодательства создавали условия для иного типа
самодержавно-полицейского государства. Его политический режим состоял не
столько в детальном правовом регулировании отношений личной и общественной
жизни, сколько в почти неограниченном, произвольном вторжении в жизнь и
отношения низших сословий со стороны облеченных властными полномочиями
помещиков, чиновников, полиции самодержавного государства, объединенных общим
классовым интересом, покорностью велениям верховной власти, угодничеством перед
высшими чинами. Именно поэтому, прекратив деятельность Уложенной комиссии,
Екатерина II через официозный журнал (1769 г.) пояснила: “Пока новые законы
поспеют – будем жить, как отцы наши жили”.

В
целом для эпохи и идеологии “просвещенного абсолютизма” характерно противоречие
между словом и делом, попыткой воспринять передовые для того времени идеи и
стремлением укрепить и усилить реакционные феодально-крепостнические
учреждения. Во второй половине XVIII в. уже раздавались голоса о невыгодности
земледелия, основанного на подневольном труде; еще со времен Петра I общим было
порицание продажи крепостных в розницу, без семьи и без земли; нередки были
сетования на расточительных и жестоких помещиков. Однако защитить крепостного
от помещичьего произвола можно было, только ограничив право собственности и
господскую власть помещиков, на что самодержавие не пошло именно из-за его
органической связи с крепостничеством; в период завершения строительства
военно-бюрократического аппарата феодально-абсолютистскому государству нужны
были не столько помещики – “рачительные хозяева”, сколько полновластные
надсмотрщики над многомиллионными массами подневольного крестьянства.

В
процессе и в результате “примерки” к общественному сознанию господствующего
класса освободительных идей выработался особенный тип вольтерьянца-крепостника,
знающего новинки просветительской литературы Запада, восхищающегося свободой античных
республик, конституционными порядками Англии и Голландии, сочувственно
следящего за борьбой народа Соединенных Штатов, осуждающего торговлю неграми в
Америке, но непримиримо враждебного к самой мысли о признании человеческого
достоинства принадлежащих ему крепостных, предоставлении им хоть каких-нибудь
прав, ослаблении его господской власти и собственности на людей. Если
официальной доктриной “просвещенного абсолютизма” были либеральные идеи
Просвещения, то подлинной его идеологией стал макиавеллизм: “Во всем должно
иметь и лисий хвост и волчий рот”, – поучала Екатерина II своих высших
сановников.

3. Политико-правовая идеология
феодальной аристократии

Политика
абсолютизма, отвечавшая интересам дворянства в целом, порой не вполне
соответствовала настроениям и пожеланиям части верхушки класса феодалов.
Родовитая знать была недовольна самодурством самодержцев, заносчивостью и
произволом фаворитов-временщиков. Гвардия, бывшая своеобразным представителем
господствующего сословия, надежно охраняла общие интересы дворянства; однако
отстраненность вельможной знати от замены одного самодержца другим,
неупорядоченность этого процесса, его стихийность и случайность, “вознесение”
некоторых фаворитов порой с самых низов феодальной иерархии на ее вершины, наглость
выскочек и пренебрежительное отношение к родовитым феодалам порождали нечто
вроде аристократической реакции на чрезмерную самостоятельность абсолютистского
государства. Родовитая знать чувствовала себя обойденной в государственных
делах, почестях и назначениях; из ее среды раздавались жалобы на дерзость и
нахальство временщиков, раздраженные сетования на то, что “знатность
затмевается фавором”, что действует “более сила персон, чем власть мест
государственных”, что даже и “престол зависит от отворения кабаков для зверской
толпы буян, охраняющих безопасность царской особы”.

Особенностью
феодально-аристократической идеологии были попытки использовать передовую
идеологию Просвещения для критики становящегося реакционным абсолютизма с еще
более реакционных позиций. Ссылки на естественность свободы и равенства
причудливо соединялись с обоснованием крепостничества и привилегий родовой
знати, осуждение с позиций “общего блага” деспотизма служило обоснованием
требования “основать политическую свободу для одного дворянства”. Во второй
половине XVIII в. продолжалось составление проектов, суть которых сводилась к
тому, чтобы “ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями”,
создать ограниченную по образцу Швеции монархию, реформировать Сенат и (или)
учредить при монархе императорский совет, установить в России “законы
непреложные, законы фундаментальные, непременные государственные законы”
(проекты Н.И.Панина, Д.И.Фонвизина и др.).

Наиболее
видным идеологом родовитой аристократии был князь Михаил Михаилович Щербатов
(1733–1790 гг.) – депутат Уложенной комиссии, автор многих произведений. В них
Щербатов часто ссылался на идеи Просвещения, но стремился доказать
“химеричность равенства состояний”, о котором пишут “новые философы”. Люди,
рассуждал Щербатов, имеют разные способности; это естественное неравенство
связано и с сословным неравенством, которое возникло исторически, в процессе
возникновения государства и разделения труда. В естественном состоянии все были
свободны. “Люди свою вольность уступили для общей пользы”. Эта общая польза
обеспечивается сохранением и укреплением сословного деления.

Особенное
внимание Щербатов уделял положению дворянства. Поскольку отмена обязательной
государственной службы дворянства потребовала нового обоснования дворянских
привилегий, Щербатов делает упор на наследственность дворянского звания, его
связь с наследственностью самого монаршего престола, на унасле-дованность
дворянских земель и привилегий от знатных предков, оказавших особые услуги
отечеству и монарху, а также на особенные просвещение, образование и воспитание
дворян. К службе государю и отечеству потомственное дворянство с юности
готовится тем, что управляет людьми в своих поместьях; поэтому к дворянским
привилегиям относится право владеть деревнями и крепостными. Щербатов выступал
против предоставления купечеству права владеть крепостными (“нельзя, чтобы
равный равного мог у себя в неволе иметь”), а также против присвоения
дворянского звания выходцам из других сословий.

Щербатов
оспаривал возможность предоставления крепостным права на какое бы то ни было
имущество:

“Собственности
у рабов быть не может”. Сама постановка этого вопроса в “Наказе” видится ему
радикальной:

“Все
это клонится к вольности крестьянской”. Выступая против мнения Коробьина в
Комиссии, Щербатов утверждал, что наделение крестьян землей за счет дворян
нарушило бы “основательные права естественного правосудия, те самые права, на
которых основаны все общества”.

Лишь
на первый взгляд может показаться, рассуждал Щербатов, что предоставление крестьянам
естественной вольности и собственности повысит их интерес к труду; углубленные
изыскания раскрыли “ужасную картину”, “недороды”, “убийства, возмущения”. Без
надзора помещиков крестьяне “предадутся лени”, станут дерзки и своевольны;
поэтому, считал Щербатов, “что бы ни говорил естественный закон, оставим лучше
крестьян в России в том состоянии, в каком они пребывают в течение нескольких
столетий”.

Щербатов
отрицательно относился к просвещению народа, которое, по его мнению, ведет к
духу неповиновения. “Ежели народ подлой просветится и будет сравнивать тягости
своих налогов с роскошью государя и вельмож,.. тогда не будет ли он роптать по
поводу налогов и, наконец, не произведет ли это бунта?”. Одной из причин
крестьянской войны Пугачева Щербатов называл обсуждение положения крепостных в
Уложенной комиссии, особенно же “неосторожные мысли и мнения” депутата
Коробьина, которые посеяли “заразу в сердца” депутатов низких чинов. Они же,
разъехавшись, “эти злые семена и в отдаленные области России распространили”.
Именно поэтому, писал Щербатов, почти все крестьяне присоединились к “врагу
отечества”.

Помещичьи
крестьяне благоденствуют, уверял Щербатов; вина за их возбуждение против
помещиков лежит на тех, кто, подобно Коробьину, рассуждает о тяжелом положении
крепостных; “распространение таких мыслей произвело различные бунты, как ныне
пугачевский, и убийства большого числа помещиков своими крестьянами, чем они
ясно показали, что они никакой свободы недостойны, и что всякое разрушение
древней власти помещичьей над крестьянами может великое разорение и гибель
государству принести”.

Отношение
Щербатова к самодержавию было сложным. Там, где речь шла о защите феодального
строя, Щербатов отдавал такой защите все силы и знания (по заданию Екатерины II
он написал в связи с восстанием Пугачева “Краткую повесть о бывших в России
самозванцах”). Однако там, где ставилась проблема привилегий родовитого
дворянства, участия феодальной знати в управлении обществом и государством,
Щербатов порой очень резко критиковал самодержавие. Самодержец –
“самовластитель, подчинивший своей власти все законы и благо народное”.
Щербатов порицал хаотическое состояние российского законодательства, жестокость
уголовных законов, “кнутобойство”, бездарность и леность чиновной бюрократии,
неустроенность правосудия.

Самовластие
государя, произвол и употребление власти во вред общественному благу может
сдержать, по мнению Щербатова, только аристократия, “великое число сильных и
знатных родов”. Между тем монарх, обходя чинами и отличиями родовую знать, окружает
себя “временщиками, пронырами, выскочками и льстецами” из людей “подлого
состояния” (очень зло и ядовито Щербатов писал о Бироне, о Потемкине, Самойлове
и др).

Порицая
абсолютизм с тираноборческих позиций, он предлагал передать законодательную власть
дворянскому сословному собранию и ограничить власть монарха “основательными
законами”. В произведении “Путешествие в землю Офирскую господина С. швецкого
дворянина” Щербатов изложил свой идеал – кастовое рабовладельческое общество и
тоталитарное олигархическое государство.

Население
Офирской земли делится на четко отделенные одна от другой касты; все стороны
жизни офирцев регламентированы “Катихизмой законов”, нормы которой детально
определяют не только правовое положение каст и их подразделений, но и одежду,
пищу, быт каждой из них. Рабы в Офирской земле отданы в полную власть
благородных. Последние имеют монопольное право владеть рабами и занимать
государственные должности; особые политические привилегии у вельможной знати.
Царь офирцев подчинен законам, издаваемым сословными дворянскими собраниями, и
правит совместно с ними (верховный совет, вышнее правительство). В Офирской
земле организованы поселенные войска (прообраз позднейших военных поселений);
эти поселенные войска, подчеркивал Щербатов, напоминая о крестьянской войне
Пугачева, особенно важны в случаях внутренних беспорядков.

4. Политико-правовые идеи
зарождающегося просветительства и либерализма

Отдельные
представители образованных классов, сопоставляя существовавшие в России
феодально-крепостнические порядки с порядками более развитых стран либо с
передовыми теориями стран, переживающих кризис феодализма, уже во второй
половине XVIII в. высказывали критические суждения о злоупотреблениях
крепостным правом, ставили вопрос об осуществлении в России хотя бы части идей
Просвещения. Писателей и публицистов критического и гуманистического
направления принято называть просветителями.

Видным
просветителем был Н.И. Новиков (1744–1818 гг.), издатель журналов “Трутень”,
“Живописец” и др. Новиков обличал пороки тогдашнего общества, произвол и
взяточничество чиновников и судей, казнокрадство, низкопоклонство дворян перед
заграницей. “Трутень” затрагивал проблему противоречия сословного неравенства и
естественного равенства людей. В журнале высмеивались помещики, которые больны
“мнением, что крестьяне не суть человеки”, не слышат “вопиющего гласа природы:
и рабы – человеки”.

Новиков
не выступал против крепостничества как системы, считая его, подобно сословному
строению общества, неизбежным следствием и формой разделения труда. Однако
знакомство с реальным положением дел в деревне, приложение
естественно-правовых, нравственных оценок к крепостническим отношениям,
приверженность масонским идеям всеобщего равенства людей побуждали его к
радикальным для того времени выступлениям. В 1772 г. в журнале “Живописец”
(издание “Трутня” было прекращено по цензурным условиям) опубликован “Отрывок
путешествия в *** И *** Т ***” (предполагаемая расшифровка – “Издатель
Трутня”), впервые в русской публицистике описывающий быт крепостных. Вопреки
официальной точке зрения о господстве в деревне добрых помещиков, автор
рассказывал о нищете и угнетении крестьян, непомерных поборах и бесчеловечном
обращении с крепостными жестоких и глупых помещиков. “Бедность и рабство повсюду
встречались мне в образе крестьян”, – пишет посетитель деревни “Разоренная”.
Защищаясь вскоре от нападок, “будто сей листок огорчает целый дворянский
корпус”, Новиков пояснял, что порицается лишь “дворянин, власть свою и
преимущество дворянское во зло употребляющий”. Сатира Новикова не шла далее
обличения отдельных пороков существовавшего строя; с самого начала издатель
“Трутня” объявил, что “против бога и правления… в наше время никто ничего не
напишет, кто хотя искру понятия имеет”. Тем не менее статьи Новикова сразу же
вызвали угрозы официозных изданий; его журналы закрывались, их издатель
подвергался репрессиям.

Заифывание
“просвещенного абсолютизма” с либерализмом открыло относительно широкий доступ
в Россию иностранной литературы, в том числе радикальной по содержанию; выбор
для перевода различных произведений, опубликование их с примечаниями издателей
и переводчиков стали одной из форм выражения и пропаганды политико-правовых
идей различных направлений.

В
1768 г. отставной военный, секретарь одного из департаментов Сената Яков
Павлович Козельский (1728 г. – после 1793 г.) опубликовал книгу “Философические
предложения”, представляющую собой нечто вроде хрестоматии, в которой по
определенной системе изложены выбранные автором “полезные для человеческого
рода истины”. (Его младший брат и тезка в том же году выступал в Уложенной
комиссии с поддержкой мнения Коробьина. — Прим. авт.) По мнению Козельского,
внимания достойны лишь четыре философа: Руссо, Монтескье, Гельвеций и некий
аноним (Шефтсбери). “Первый из них, бессмертия достойный муж, как высокопарный
орел превзошел всех бывших до него философов”. В книге воспроизводятся идеи о
договорном создании государства и общества для обеспечения людям “гражданской
вольности и собственности имения”, о необходимости соединения “особенной пользы
каждого человека с общею пользою всех”. Наилучшим признается общество с таким
распределением имуществ, чтобы “одни люди не могли презирать и утеснять
других”, где труд обязателен, а “для труда человеку довольно восьми часов в
сутки”. С одобрением и симпатией воспроизводятся демократические идеи: “В
республиканском правлении общая польза есть основание всех человеческих
добродетелей и законодательств”.

Составив
сборник высказываний западных просветителей, автор “Философических предложений”
отводил от себя обвинение в чрезмерном свободомыслии и как бы следовал способу,
каким был составлен “Наказ” Екатерины II; его произведение, однако, резко
противостояло екатерининскому “Наказу” как выбором мыслителей и их идей, так и
теми выводами, какие следовали из философских посылок. В “Философических
предложениях” немало скрытой полемики с идеологами “просвещенного абсолютизма”,
критических намеков на крепостническую действительность.

Идеей
естественного права Козельский обосновывал вывод, что “закон, который дозволяет
пленника продать, купить, сделать рабом и содержать его произвольным образом,
не основан ни на каком праве, ни на справедливости”. Намек на указ Екатерины,
запретивший крепостным подавать ей жалобы на помещиков (1767 г.), слышится в
таком рассуждении: “Несносно то в человеке, когда он причиняет своему ближнему
обиду, а то вдвойне еще несноснее, ежели он не терпит, чтоб обиженный жаловался
на обиду”. Вопреки официально поддерживаемой идее о необходимости прежде
просветить (“выполировать”) народ, а затем уже даровать ему свободу, Козельский
утверждал: “Выполировать народ иначе нельзя, как через облегчение его
трудностей”.

В
книге содержатся намеки на справедливость и возможность насильственного
уничтожения крепостничества. Козельский считал войну справедливой только в том
случае, если ее ведут люди, “которые так обижены, что обида их стоит по
справедливости войны”, и если у них нет другого средства избавиться от
несправедливостей. Подобно тому, как река с тем большей силой прорывает
плотину, чем дольше было удерживаемо ее течение, люди, долго подвергавшиеся
угнетению, “тем больше истощают наружу свою досаду”, чем к более
долговременному терпению были принуждены; обиженные “при способном для них
случае очень мстительны” по отношению к угнетателям и “по справедливости
почесть их можно почти за невинных”.

Козельский
писал, что его “Философические предложения” противоречат “нынешним обычаям”, а
потому не избегнут порицания. Идеи своей книги он обоснованно противопоставлял
макиавеллизму: “Макиавелли не умрет, проклинать его будут очень громко, а
подражать очень тихо”.

В
условиях, когда самодержавие, надев маску “просвещенности”, укрепляло и
расширяло феодально-крепостнические отношения, критика этих отношений с позиций
гуманизма и Просвещения противостояла официальной идеологии.

Крепостничество
как экономически невыгодную для крупных землевладельцев систему порицали
отдельные крупные землевладельцы. Князь Д.А. Голицын (1734– 1803 гг.), богатый
помещик, дипломат и посол, был одним из первых дворянских либералов, считавших
более выгодным для своего класса и для всего государства развитие сельского
хозяйства, промышленности и торговли на основе свободного труда. “Пока
существует крепостное право. Российская империя и наше дворянство, предназначенные
тому, чтобы быть богатейшими в Европе, останутся бедными”. Ссылаясь на историю
Франции, Англии, Голландии, Голицын писал, что “искусства, ремесла развивались
и нравы улучшались лишь в стране, где крестьяне пользовались правом
собственности и свободы”.

Голицын
предлагал освободить крепостных с учетом “опасностей как от неумеренной
поспешности, так и от излишней медлительности”. Крестьян предполагалось
освободить за выкуп и без земли. “Земли принадлежат нам, – рассуждал Голицын. –
Было бы вопиющею несправедливостью их у нас отнять”.

Политические
взгляды Голицына реакционны. Он крайне враждебно отнесся к французской
революции, защищал “алтарь, трон, собственность”, опрокинутые и замененные
“химерами и крайностями, из которых излюбленными были неограниченная свобода, а
также совершенное и абсолютное равенство”. В специальном сочинении Голицын
убеждал монархов Европы, что их короны уже шатаются, призывал их к борьбе
против “беспорядка и анархии”, охвативших Францию.

Дворянский
либерализм выражал настроения и интересы тех крупных землевладельцев, которые
выступали за создание условий для развития капитализма в России при сохранении
таких устоев феодализма, как самодержавие и помещичья собственность на землю.

Одним
из первых представителей буржуазного либерализма в России был профессор
Московского университета Семен Ефимович Десницкий (после 1740 г. – 1789 г.).

В
произведениях Десницкого широко использовались достижения теоретической мысли
других стран. Он высоко ценил книгу Гроция “О праве войны и мира”, но резко
критиковал чисто умозрительные построения ряда представителей
естественно-правовой школы, особенно Пуфендорфа. Вслед за Адамом Смитом, лекции
которого он слушал в Глазго, Десницкий связывал развитие общества, государства
и права с хозяйственным бытом народов, способом добывания средств к жизни. Он
делил историю человечества на четыре этапа (состояния) – охотничий,
пастушеский, земледельческий, коммерческое состояние. С переходом народов от
одного состояния к другому связаны возникновение (с переходом к земледелию) и
изменения государства и законов. В -коммерческом состоянии земледелие, ремесло
и искусства достигают совершенства; большое развитие получают торговля,
купечество и право собственности. Все это предопределяет необходимость ряда
изменений государства и права.

В
коммерческом состоянии “превосходное богатство есть первый источник всех
достоинств, чинов и преимуществ перед другими”. Коммерция обусловливает
развитие права – у простых народов законов мало (все законы древних римлян
умещались на двенадцати таблицах); чем выше народ в развитии, тем больше
законов ему нужно (только сокращенное изложение законов Великобритании, “где
ныне законы в великом совершенстве”, занимает 25 книг). Богатство – причина и
основание разделения властей; Десницкий с одобрением отзывался о
государственном строе Англии, но считал парламентское правление неприменимым к
России. “Монарх всероссийский, – писал Десницкий, – в Российской церкви и
империи есть самодержец”. Одобряя идеи Монтескье о разделении властей,
Десницкий стремился “приноровить учреждение таких властей к нынешнему
возвышающемуся российскому монаршескому состоянию”.

Созыв
Комиссии для сочинения нового Уложения представлялся Десницкому подходящим
временем и поводом для проведения в России хотя бы некоторых реформ,
приближающих коммерческое состояние. Он написал “Представление о учреждении
законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи”
(датировано “30 февраля 1768 г.”). Особенность изложенных здесь идей в том, что
предлагается не “разделение властей” в смысле создания конституционной монархии
с системой “сдержек и противовесов”, а образование или реформа подчиненных
неограниченному монарху учреждений, осуществляющих законодательную, судебную и
исполнительную функции.

Поскольку
развитие коммерции требует все большего количества законов, для их подготовки
при монархе безотлучно должно состоять специальное учреждение. Им должен стать
сенат; Десницкий предлагал преобразовать сенат в законосовещательный
представительный орган (600–800 человек), избираемый (“по изволению монархов”)
на пять лет на основе высокого имущественного ценза.

Учреждение
“судительной власти” мыслилось как упорядочение системы профессиональных судей
и организация суда присяжных, “если б монархи российские соблаговолили узаконить
по примеру английскому”. Десницкий – сторонник гласности судопроизводства,
публикации в печати решений судов, учреждения адвокатуры, принципа
состязательности. “Во многих государствах опытом дознано, что без споров в суде
справедливости доходить иного средства другого никакого нет”.

“Наказательная
власть” должна осуществляться воеводами, ведающими местами заключения,
исполнением приговоров, сбором подушных и пошлин. На воевод можно подавать
жалобы в суд; обоснованные жалобы докладываются сенату, “где воевода
произвольному монарха штрафу и наказанию подвержен будет”. Кроме того, в
столицах и крупных городах предлагалось учредить “гражданскую власть” из купцов
(большинство) и дворян, ведающую градостроительством и благоустройством,
ценами, векселями, сбором пошлины и др.

Законодательная
власть, рассуждал Десницкий, является первой и в полном значении принадлежит
только монарху; однако исполнение законов зависит от организации и деятельности
других властей. “Многие народы опытом дознали, что лучше не иметь иных законов,
нежели имея, не исполнять”.

Основной
целью проекта было создание условий для упорядочения законодательной
деятельности, а также (главное) организационно-правовых гарантий законности
деятельности бюрократического и судебного аппарата самодержавной России.

Взгляды
Десницкого на коммерческое состояние в России и на Западе своеобразны. В его
трудах немало критических суждений о “сокровиществующих миллионщиках”,
использующих богатство, чтобы “пленить в послушание себе целый свет”, делающих
“нечувствительно тьмы народов от себя зависящими”, у которых (как в Англии)
“даже и самое правосудие может быть нечувствительно на откупе” и т.п. Но,
оговаривает Десницкий, это результат “безмерной и худо управляемой коммерции”,
“весьма опасной коммерции, когда оная вся перевалится на руки немногих
богачей”. В духе политики и идеологии “просвещенного абсолютизма” Десницкий
одобряет государственное покровительство промышленности и торговле, поддержку
мануфактур, учреждение банков, покровительство развитию наук и художеств; это
относится к задачам “полиции”, ведающей гражданским благоустройством и
благосостоянием.

Десницкий
признавал существование таких “природных прав” человека, как права на жизнь,
здоровье, честь, собственность; он утверждал, однако, что исторические,
географические и иные обстоятельства могут обусловливать такое развитие
господской или отеческой власти, которая, как у римлян, была необходимой по
политическим соображениям, “сколько бы ни казалась в теории противною натуре
человеческой”. Рабство у римлян, рассуждал Десницкий, было вызвано обширными
размерами страны, наличием множества людей “подлого состояния”, склонных к
бунтам и возмущениям, которых по этой причине лучше держать в неволе.

Десницкий
не выступал с осуждением крепостного права и не призывал к его отмене. О
крепостных крестьянах России он писал: “Нет возможности без нарушения
спокойствия государства дать оным земледельцам права и преимущества”. Ссылаясь
на екатерининский “Наказ”, он предлагал “означить некоторый род собственности
для крестьян”, которой помещик для собственной выгоды награждал бы
трудолюбивых.

Как
почти все мыслители того времени, Десницкий осуждал продажу крестьян в розницу
и предлагал определить законом, чтобы такие продажи или переводы крестьян в
дальние деревни не делались без их согласия. При этом даже и весьма умеренные
“учреждения для крестьянства”, оговаривал Десницкий, необходимо сделать “с
крайнею осторожностью” (их исполнение должно всецело зависеть только от “воли
помещичьей”; они не должны “подать крестьянину поползновения к непослушанию и
дерзости” и т.п.).

Возникающий
в России буржуазный либерализм отличался от дворянского либерализма, который не
содержал программы политических реформ уже по той причине, что самодержавие
выражало общие интересы дворянства, а каждый отдельный дворянин был в какой-то
мере защищен от чиновничьего произвола своими привилегиями. Иным было положение
торгово-промышленных сословий России, чьи экономические интересы и пожелания в
середине XVIII в. не шли далее приобретения права владеть крепостными, однако в
области политико-правовой состояли не только в одобрении политики
протекционизма, но и еще более в стремлении получить хоть какие-то юридические
гарантии и защиту от почти бесконтрольного произвола сановников, чиновников,
военных, судей, помещиков.

5. Политико-правовая идеология
крестьянских движений

Ужесточение
помещичьего произвола, рост феодальных повинностей вели к усилению крестьянских
волнений. Манифест Петра III об освобождении дворянства от обязательной службы
государству (18 февраля 1762 г.) толковался как пролог к освобождению крестьян
от обязанности работать на помещиков. В начале царствования Екатерины II в
народе появился подложный царский указ с обвинением дворянства в нарушении
правды, пренебрежении божьим законом и государственными правами. Ожидая
освобождения от помещичьего гнета, крестьяне поначалу рассчитывали на царя.
Восстававшие крестьяне нередко требовали перевода их из помещичьих в
государственные; к началу созыва Уложенной комиссии было подано множество челобитных
на тяжесть помещичьих поборов; пошли слухи, что господских крестьян отберут в
казну. Собрание и деятельность Комиссии вызвали горькое разочарование. В
безымянном произведении крестьянской литературы “Плач холопов” (1767–1768 гг.)
говорилось: “В свою ныне пользу законы переменяют: холопов в депутаты затем не
выбирают. Что могут-де холопы там говорить? Отдали им волю до смерти нас
морить”. Автор призывал крестьян “сделать между собой дружбу”: “Всякую неправду
стали б выводить и злых господ корень переводить”.

Проявлением
царистских иллюзий стало самозванство. Уже в 60-е годы XVIII в. было 6
самозванцев, обещавших народу волю и землю, во время крестьянской войны
1773–1775 гг., кроме Пугачева, еще 4, затем до конца века – еще 13 самозванцев.
Не случайно Е.И. Пугачев принял имя Петра III; в его манифестах сообщалось, что
он, милости” божией великий государь, самодержец, подлинный император Петр
Федорович, “из потерянных объявился, своими ногами всю землю исходил”. В
воззваниях его полковники специально доказывали, что предводитель восставших –
не клейменый “беглый казак Пугачев”, как говорят дворяне, а подлинный
самодержавный государь Петр III.

В
манифестах и воззваниях дворяне обвинялись в том, что они неправедно изгнали
“великого государя Петра Федоровича за то, что соизволил при вступлении своем
на престол о крестьянах указать, чтоб у дворян их не было во владении”.
Крестьяне призывались “злодеев-дворян всячески стараться искоренять”.

В
награду за верную службу (“как ваши предки служили деду моему блаженному
богатырю Петру Алексеевичу”) восставшим были обещаны царские милости: “Жалуем
сим именным указом всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве
помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне”. В манифестах
Пугачева, написанных на русском, татарском, арабском и других языках,
провозглашались освобождение крестьян от крепостного гнета, вольность, свобода,
отмена оброков, податей, рекрутских наборов: “Отныне я вас жалую землями,
водами, лесами, рыбными ловлями, жилищами, покосами, хлебом, верою и законом
вашим, посевом, пропитанием, жалованьем, свинцом, порохом и провиантом”.

6. А.Н. Радищев о праве и государстве

Управляющий
Петербургской таможней Александр Николаевич Радищев (1749–1802 гг.) в начале
1790 г. отпечатал в собственной типографии и выпустил в свет книгу “Путешествие
из Петербурга в Москву” (включающую часть оды “Вольность”). Книга попала в руки
Екатерины II. “Сказывать изволила, – записал секретарь императрицы, – что он
бунтовщик, хуже Пугачева”. По указанию Екатерины Палата уголовного суда
приговорила А.Н. Радищева к смертной казни. Через 40 дней смертная казнь была
заменена ссылкой в Илимский острог “на десятилетнее безысходное пребывание”.

Теоретической
основой политико-правовых взглядов Радищева были идеи естественного права и
общественного договора, наиболее радикальные концепции Просвещения. В
произведениях Радищева отражены также революционные события английской,
американской и первого года французской революций.

Напуганная
французской революцией императрица увидела в книге Радищева “рассеивание заразы
французской: отвращение от начальства”. “Давно мысль его готовилась по взятому
пути, а французская революция его решила себя определить в России первым
подвизате-лем”. Однако большая часть книги Радищева и ода “Вольность” написаны
задолго до революционных событий во Франции, а основным источником мыслей и
выводов автора была феодально-крепостническая действительность самодержавной
России. “Я взглянул окрест меня, – начинается “Путешествие”, – душа моя страданиями
человечества уязвленна стала”.

Книге
предпослан эпиграф: “Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй”. Описание
встреч, событий, впечатлений путешественника вырастает в жуткую картину
беспросветного произвола и беззакония, насилий и издевательств помещиков и
чиновников над беззащитными крестьянами.

Содержащаяся
в “Путешествии” критика “злых помещиков” тем отличается от журнальной критики
отдельных пороков и недостатков, что впервые в русской литературе крепостное
право осуждается как “зверский обычай порабощать себе подобного человека”, как
система, при которой от “доброго помещика”, пожалуй, даже больше вреда, чем от
“злого”, хотя бы уже потому, что сколько-нибудь просвещенный крестьянин еще
болезненнее чувствует и труднее переносит свое бесправие. “Крестьянин в законе
мертв”, – писал Радищев о законодательстве самодержавной России.

Радищев
доказывал несостоятельность крепостничества с позиций теории естественного
права. Положительный закон должен иметь основание в естественном законе; по
природе все люди равны, и если одни порабощают других, то “тут никакой не можно
быть связи, разве насилие”. Крепостное право противоестественно, потому оно
является не правом, а насилием, которому порабощенные могут противопоставить
силу же; оно противоречит общественному договору, поскольку общество создано
для обеспечения интересов всех и каждого, а не порабощения одной его части
другой.

Радищев
раскрывает также экономическую несостоятельность крепостничества, его
противоречие интересам развития сельского хозяйства, низкую производительность
подневольного труда. У крепостных нет стимулов к труду; чужое поле, урожай с
которого им не принадлежит, крестьяне обрабатывают без прилежания и заботы о
результатах труда. “Нива рабства, неполный давая плод, мертвит граждан”.

Не
менее резко Радищев выступал против самодержавия. Еще в 1773 г. термин
“деспотизм” Радищев перевел как “самодержавие” и пояснил: “Самодержавство есть
наипротивнейшее человеческому естеству состояние”. Ода “Вольность” (1781–1783
гг.) содержит осуждение монархии и концепцию народной революции.

В
“Путешествии из Петербурга в Москву” сделаны конкретные выводы из
общетеоретических посылок естественно-правовой школы.

В
главе “Спасская полесть”, описывая противоречие между внешним обликом
“лучезарного царского величества” и его истинной деспотической сущностью,
Радищев почти открыто изображает противоположность между показным великолепием
екатерининского двора и бедственным состоянием ограбленной и угнетенной России.
Первенствующий в славе, почете, в заботах об общем благе монарх, который “в
народе зрит лишь подлу тварь”, – на самом деле “первейший в обществе может быть
убийца, первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общия
тишины, враг лютейший”.

В
главах “Путешествия” изображены слуги самодержавия, казнокрады, бездушные
бюрократы, самодуры. Каждый из чиновников связан круговой порукой со всем
дворянским сословием, объединенным общей заинтересованностью в совместной
охране сословных привилегий, подавлении угнетенных и недовольных. Эту круговую
поруку, неразрывную связь “дворянского общества” и “верховной власти” Радищев
красочно рисует, описывая дворянский суд над крепостными в главе “Зайцово”,
вызвавшей особенно злобные замечания Екатерины II. Она обнаружила здесь идеи
“совершенно те, от которых Франция вверх дном поставлена… Надежду полагает на
бунт от мужиков”.

Особое
место в радищевской критике самодержавия занимает проблема “просвещенного
абсолютизма”. Само положение монарха, утверждал Радищев, таково, что он
недоступен просвещению: “Пребывание мое, – говорит Истина, – не есть в чертогах
царских”. Союзником монарха в угнетении и подавлении народа под прикрытием
“общего блага” являются церковь и духовенство: “Власть царска веру охраняет,
власть царску вера утверждает; союзно общество гнетут; одно сковать рассудок
тщится, другое волю стерть стремится; на пользу общую – рекут”.

Казенному
оптимизму прислужников монарха Радищев противопоставлял реалистическое описание
страны, подавленной и разоренной самодержавием и крепостничеством.

Критика
идеи “философа на троне” у Радищева органически связана с опровержением надежд
на реформы “просвещенного монарха”. Во-первых, монарх не может стать
просвещенным (“Скажи же, в чьей голове может быть больше несообразностей, если
не в царской?”). Во-вторых, монарху нет выгоды ограничивать свой собственный
произвол.

В
главе “Хотилов” излагается проект постепенного освобождения крестьян, о
возможности которого Радищев, однако, пишет скептически: свободы следует
ожидать не от соизволения помещиков, “но от самой тяжести порабощения”.

Впервые
в истории русской политико-правовой идеологии Радищев выдвинул концепцию
народной революции. Критика надежд на совестливость помещиков или
“просвещенность” монарха, описание ужасов крепостного права логически подводят
к выводу: “Из мучительства рождается вольность”.

“Русский
народ очень терпелив, – писал Радищев, – и терпит до самой крайности; но когда
конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не
преклонился на жестокость”. Напоминая помещикам о крестьянской войне, когда
восставшие “не щадили ни пола, ни возраста”, Радищев предостерегает дворянство:
“Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твое
осуждение”.

Близко
к аналогии Козельского между восстанием угнетенных и рекой, прорвавшей плотину,
Радищев пишет о потоке, который будет тем сильнее, чем тверже ему
сопротивление; если этот поток (“таковы суть братья наши, в узах нами
содержимые”) прорвется, “мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание
нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие”.

В
оде “Вольность” красочно описываются народный суд над царем и его казнь:
“Ликуйте, склепанны народы. Се право мщенное природы на плаху возвело царя”.
Обращаясь в той же оде к истории английской революции, Радищев порицает Кромвеля
за то, что “твердь свободы сокрушил”. “Но, – продолжает Радищев, – научил ты в
род и в роды, как могут мстить себя народы, ты Карла на суде казнил”.

“Ода
совершенно явно и ясно бунтовская, где царям грозится плахою, – возмущалась
Екатерина. – Кромвелев пример приведен с похвалами. Сии страницы суть
криминального намерения, совершенно бунтовские”.

Считая
народную революцию правомерной, призывая к ней на страницах “Путешествия”,
Радищев печалился, что “прельщенные грубым самозванцем” крестьяне “в невежестве
своем” не видели других способов освобождения, как убийства помещиков: “Они
искали паче веселия мщения, нежели пользу сотрясения уз”.

В
то время многие даже радикальные мыслители опасались, что народная революция не
сможет привести к положительным результатам, боялись ужасов революции. Эти
опасения были чужды Радищеву. Действительно, бесчеловечность и жестокосердие
господ, доводящих до отчаяния рабов, неизбежно порождают мстительность,
жестокость, “пагубу зверства” восставших. Но и поголовное истребление
дворянства не привело бы к урону для страны. “Что бы тем потеряло государство?
Скоро бы из среды их изторгнулися великие мужы для заступления избитого
племени; но были бы они других о себе мыслей и права угнетения лишенны”. Не
случайно “Путешествие” завершается “Одой Ломоносову”. В Ломоносове Радищев
видел пример ученого-самородка, каких во множестве выдвинет Россия,
освобожденная от ига рабства.

Но
для этого революции необходима позитивная программа, призванная заменить в
сознании народных масс царистские иллюзии; эту программу Радищев разрабатывает
в революционно-демократическом духе.

В
будущей России должен установиться республиканский строй: “На вече весь течет
народ”. Вопреки господствовавшей абсолютистской идеологии и дворянской
историографии Радищев стремился примерами истории доказать способность русского
народа к республиканскому правлению: “Известно по летописям, что Новгород имел
народное правление”.

В
Новгородской республике Радищев видел воплощение радикальных идей
непосредственной демократии: “Народ в собрании своем на вече был истинный
Государь”. Так же будет управляться и будущая Россия. Поскольку в большом
государстве невозможно осуществить непосредственную демократию, Радищев
предполагал создание на территории России союза небольших республик: “Из недр
развалины огромной… возникнут малые светила; незыблемы свои кормила украсят
дружества венцом”.

Основой
общества будет частная собственность, которую Радищев считал естественным
правом человека, обеспеченным первоначальным общественным договором:
“Собственность – один из предметов, который человек имел в виду, вступая в
общество”. Поэтому в будущем обществе “межа, отделяющая гражданина в его
владении от другого, глубока и всеми зрима и всеми свято почитаема”. Но Радищев
– решительный противник феодальной собственности на землю; первым в России он
выдвинул принцип – земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает (“Кто же
к ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее?”). В результате революции и
ликвидации помещичьей собственности землю получат крестьяне: “Удел в земле, ими
обрабатываемый, должны они иметь собственности””. Незыблемую частную
собственность Радищев считал необходимым стимулом к труду; трудовая
собственность на землю обеспечит общее благосостояние, процветание народного
хозяйства: “Но дух свободы ниву греет, бесслезно поле вмиг тучнеет; себе всяк
сеет, себе жнет”.

Разработанная
Радищевым революционно-демократическая программа была теоретическим выражением
интересов крепостного крестьянства. Понимая, насколько трудно добиться того,
чтобы эта программа вошла в сознание многомиллионных масс крестьянства, Радищев
замечал: “Но не пришла еще година, не совершилися судьбы; вдали, вдали еще
кончина, когда иссякнут все беды”. Народная революция осуществится нескоро, но
она неизбежна: “Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей
наших будущее скрывающую: я зрю сквозь целое столетие”.

Не
видя близкой перспективы антифеодальной революции в России, Радищев разработал
проект постепенной ликвидации рабства (“Хотилов. Проект в будущем”), взывая к
совести помещиков и одновременно угрожая им ужасами крестьянской войны
(“Приведите себе на память прежние повествования… Блюдитеся”).

Демократические
положения содержатся также в рукописях Радищева по вопросам права (“Опыт о
законодавстве”, “Проект Гражданского уложения”). На всех этапах своего
творчества Радищев отстаивал естественные права личности (право на вольность,
на безопасность), равенство граждан перед законом и судом, свободу мысли,
слова, право собственности и др.

Жизнь
Радищева окончилась трагично. В 1801 г. ему было разрешено вернуться в
Петербург, где он был привлечен к работе в законодательной комиссии, созданной
Александром I. В комиссии Радищев выступал с вольнодумными мыслями и
радикальными требованиями в защиту крестьян. Под угрозой новых преследований
Радищев покончил с собой.

7. Заключение

Укрепление
в России феодально-крепостнического строя, обострение порожденных этим
общественных противоречий обусловили развитие политико-правовой идеологии.
Твердо определилась характерная и для последующего времени программная
проблематика этих учений; центральными стали проблемы крепостничества и
самодержавия. На основе разного отношения к этим проблемам идеологов различных
сословий сложилось несколько течений политико-правовой идеологии. По способам
общетеоретического обоснования программных требований политико-правовая мысль
России прочно включилась в мировой процесс борьбы рационализма и религии,
юридического и теологического мировоззрений.

Общие
интересы господствующих дворян-помещиков выражены идеологией “просвещенного
абсолютизма”. Характерная черта политико-правовой идеологии “просвещенного
абсолютизма” – резкое, порой вопиющее противоречие между логико-теоретической
основой, взятыми у Просвещения прогрессивными теоретическими посылками и
апологией крепостничества. Наряду с огульным отрицанием антигуманности и
реакционности крепостного права в системе доводов в его защиту сохранилось
выдвинутое еще Татищевым и просуществовавшее до середины XIX в. суждение типа:
“Если крепостное право – зло, то его отмена или ослабление – зло еще большее”.

Продолжала
разрабатываться система доводов, обосновывавших самодержавие, для чего
использовались произвольно подобранные или искаженные идеи Просвещения.
Использование этих идей в системе реакционных политико-правовых взглядов
сопровождалось их существенным искажением или чисто декларативным
воспроизведением (“Наказ” Екатерины II) либо грубым извращением и опровержением
их теоретической основы при сохранении некоторых идей или терминологии (критика
Щербатовым идеи равенства).

Во
второй половине XVIII в. зарождается российский либерализм: дворянский
определял наиболее выгодные для помещиков условия отмены крепостного права, в
то время как либерализм русской буржуазии почти не касался этой проблемы, делая
упор на упорядочение законодательства и создание организационно-правовых
гарантий стабильности правопорядка.

Наиболее
значительное событие истории русской политико-правовой идеологии второй
половины XVIII в. – возникновение революционно-демократической теории.
Критическому выступлению Радищева предшествовало порицание отдельных сторон
общественно-политического строя России с позиций гуманизма и просветительства
Новиковым, Козельским и другими мыслителями. Радищев впервые подверг крепостничество
и самодержавие сокрушительной критике как систему, использовав наиболее
радикальные идеи школы естественного права, сделал из этих идей конкретные
выводы, определил позитивную программу антифеодальной революции. Не случайно
именно творчество Радищева оказало сильное и продолжительное воздействие на
последующее развитие общественной и политико-правовой мысли России. Передовые
мыслители восхищались личным мужеством первого русского революционера; Пушкин,
оценивавший книгу Радищева как “воззвание к возмущению” и первым выступивший с
ее критикой в печати, писал: “Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо
всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия,
противу Екатерины”.

Творчество
Радищева сильно повлияло на деятелей русского освободительного движения. “Это
наши мечты, мечты декабристов”, – писал о книге Радищева Герцен. Пристальное
внимание теоретиков русского освободительного движения привлекала проблема
соотношения творчества Радищева с деятельностью современных ему писателей и
публицистов. Герцен резко противопоставлял как мыслителей Радищева и Щербатова,
один из которых смотрит вперед, другой – назад. Огарев сопоставлял “струю
Радищева и струю Новикова”; это сопоставление нашло развернутое изложение в
статье Добролюбова “Русская сатира в век Екатерины”. Отмечая, что сатира той
эпохи подчас очень остро обличала лишь частные проявления коренных причин зла,
он подчеркивал: “Книга Радищева составляла едва ли не единственное исключение в
ряде литературных явлений того времени”.

Список литературы

Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://feelosophy.narod.ru