М. Леонтьева

«Да
луче на своей земле костью лечи, нежли на чюжей славну быти…» (Из летописи)

I

Что
такое летопись? К какой науке можно отнести эти памятники древнерусской
культуры? Считать ли их фактами литературной жизни страны или явлением
исторической письменности, палеографическими свидетельствами?

Сколь
бы серьезно и ответственно мы ни подходили к этому вопросу — однозначный ответ
дать на него практически невозможно. Летописцы были одновременно учеными и
писателями, публицистами, историками и политиками, соединяя на одном листе
пергамента лаконичные погодные записи, сведения о воинских походах и браках
князей, сообщения о солнечных и лунных затмениях и сюжетные повествования,
тексты грамот и договоров, переложения устных исторических преданий и жития
святых.

«Рукой
летописца, — писал академик А.А. Шахматов, — управлял в большинстве случаев не
высокий идеал далекого от жизни и мирской суеты благочестивого отшельника…
рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы».

Тяготение
к историческому факту, к реально происходившим событиям (или в крайнем случае к
вымыслу, замаскированному хронологическими и географическими указаниями)
накладывало на древнерусскую литературу печать особой значительности. Опора на
исторический факт во многом объяснялась задачами государственного и
национального строительства. Выдвигая на первый план те или иные первостепенные
задачи, продиктованные современностью, летописец искал подтверждения и
аргументации своим положениям у авторитетов прошлого и аналоги современных ему
событий — в прошедшей истории Русской земли.

II

«ДА
ВЕДАЮТ ПОТОМКИ ПРАВОСЛАВНЫХ

ЗЕМЛИ
РОДНОЙ МИНУВШУЮ СУДЬБУ…»

Появление
первых летописей или, точнее, первых исторических сочинений, заложивших основы
летописания на Руси, относится ко времени правления Ярослава Мудрого
(978-1054). Именно тогда при дворе митрополита был создан «Древнейший
Киевский свод». Его особенность состояла в отсутствии хронологического
расположения материала. В 1036 г. в Новгороде создается так называемая
Новгородская летопись. Именно в это время — в середине XI столетия —
формируются основные принципы летописного повествования, главным из которых
считается погодный принцип изложения — с указанием числа и месяца, иногда даже
дня недели.

В
1073 г. монах Киево-Печерского монастыря Никон на основе «Древнейшего
Киевского свода« составляет »Первый Киево-Печерский (Начальный)
свод«, ставший основой для »Повести временных лет» (ПВЛ) —
древнейшего реально дошедшего до нас летописного памятника, который затем
включали в свой состав почти все летописные своды XIV-XV вв.

В
начале XII столетия на Руси возникают и широко распространяются разные формы
летописного повествования: монастырские и княжеские, личные, родовые и
городские летописи.

Древнейшими
из летописных сводов, сохранившихся до нашего времени, являются Новгородская I
(30-е годы XV в.), Лаврентьевская летопись (ЛЛ, 1377), Ипатьевская летопись (ИД
1425) и Галицко-Волынская (ГВЛ), состоящая из Галицкой летописи (события
1205-1264 гг.) и Волынской (события 1264-1292 гг.).

В
XIII столетии, с нашествием монголо-татарских войск хана Батыя, русское
летописание претерпевает значительные трудности, но не прекращается. Затихая в
завоеванных и полоненных городах, оно продолжается в Ростове, Твери и Москве.

Первый
общерусский свод, подчеркивающий единство Руси, был составлен в 1408 г. в
Москве (так называемая Троицкая летопись (ТЛ), сгоревшая во время пожара 1812
г. и реконструированная российскими исследователями лишь в XX столетии). В
центре внимания летописцев — Москва и московский великий князь. История прежде
самостоятельных Русских земель рассматривается как преамбула к созданию
централизованного Русского Государства. Патриаршая, или Никоновская летопись,
излагающая события до 1558 г., стала основой самого грандиозного в истории
древнерусской культуры летописного предприятия. Этот свод полностью не
сохранился, но и в дошедших до нашего времени фрагментах — около 10 тыс. листов
и 16 тыс. иллюстраций. Повествование в этом своде начинается с сотворения мира
и заканчивается 60-ми годами XVI в. Таким образом, вся предшествующая история
человечества видится как подготовительный этап возникновения и укрепления
Московского царства.

В
Смутное время традиционное летописание практически прекращается; на смену ему
приходят хронографы, степенные книга и исторические повести, т.е. произведения
совсем иного жанра и назначения.

III

«НЕДАРОМ
МНОГИХ ЛЕТ СВИДЕТЕЛЕМ

ГОСПОДЬ
МЕНЯ ПОСТАВИЛ…»

Летопись
— явление не только культурное, это исторический и юридический документ. И с
этой точки зрения образ летописца как автора (пускай это определение и будет
некоторым допущением) представляется одной из самых интересных и наименее
изученных проблем отечественной филологии.

Образ
летописца неотделим от особенностей этики в Древней Руси и от узкоспециальной
проблемы литературного этикета. Мораль летописца совсем не абстрактна — это не
мораль монаха-отшельника, для которого добро и зло суть традиционные категории,
лишенные конкретного наполнения. Это мораль человека, непосредственно
заинтересованного в судьбе своей земли, озабоченного современным положением в
стране и ее будущим. Мораль летописца конкретна: добро для него — то, что может
принести благо Родине, зло — все то, что может чем-то угрожать ей.

Вероломство
и предательство — тяжкий грех, но не по отношению к врагам, которые нередко
предавали первыми. Когда в 1095 г. в Переяславль к Владимиру Мономаху пришли
«на мир» половцы, дружина посоветовала князю убить послов. «Како
же могу створити, роте с ними ходив?« — спросил князь. »Княже! Нету
ти в том греха; да они всегда к тобе ходяще роте (т.е. приносили клятву, присягали
— М.Л.), губять землю Русьскую и кровь хрестьяньску проливають
бесперестани«, »И послуша их Володимир» — заключает летописец.
Несомненно, что его мнение полностью совпадает с точкой зрения дружины.

Не
вызывают осуждения у летописца и такие факты, когда наемные войска ставятся
князем в значительно более опасное положение, чем собственная дружина. Так,
князь Мстислав Великий, старший сын Мономаха, использовал в Лиственской битве
варяжское воинство: «Кто сему не рад! Се лежить северянин, а се варяг, а
дружина своя цела».

«Мораль
летописца — оборотная сторона его политической программы, его политического
«исповедания веры», — подчеркивал И.П. Еремин (Еремин И. Литература
Древней Руси. Л., 1966. С. 54). Особенно явно это положение проявилось в
XIII-XIV столетиях, когда усилилось политическое влияние Московского княжества.
Поскольку главной задачей Москвы стала политика объединения русских областей в
единое целое, это требовало строгого идеологического обоснования.

Составителем
первого в истории Руси общерусского летописного свода стал митрополит Киприан,
незаурядный писатель и общественный деятель. Собрав воедино Новгородскую,
Рязанскую, Тверскую, Суздальскую и другие летописи, Киприан намеренно сохранил
обвинительный характер некоторых их фрагментов (обвинения новгородцев против тверичей,
москвичей — против суздальцев), чтобы на фоне областных интересов наиболее
выгодно оттенить и подчеркнуть объединительную политику московских князей —
современников летописца.

В
понимании летописца нет и не может быть прощения лишь одному — предательству,
переходу на сторону врага: «Да луче есть на своей земли костью лечи,
нежели на чюжей славну быти», — такие слова вкладывает летописец в уста
князя Даниила Галицкого. Монголо-татарские завоеватели отождествляются с
апокалиптическими племенами, о нашествии которых пророчествовал еще несколько
столетий назад византиец Мефодий Патарский.

«Древнерусскую
литературу, — писал Д.С. Лихачев, — можно рассматривать как литературу одной
темы и одного сюжета. Этот сюжет — мировая история и эта тема — смысл человеческой
жизни». А смыслом жизни для русского человека, для человека, осознающего
себя русским, всегда было благо своей земли и защита ее интересов.

IV

«ЧУЖБИНЫ
ПРАХ С ПРЕЗРЕНЬЕМ ОТРЯХАЮ…»

«Русы
мужественны и храбры… Ростом они высоки, красивы собою, и смелы в
нападениях…« (Ибн-Руста, VI в.); »Народ этот могущественный, и
телосложение у них крупное, мужество большое» (Ибн-Мискавейх, нач. VII
в.); «Это обширная страна: ее жители обладают дурным характером —
непокорны, держатся вызывающе, любят спорить, воинственны. Они воюют со всеми
неверными, которые живут вокруг их страны, и одерживают победы»
(персидский Аноним со ссылками на географов Ал Балхи и Ал Хорезми, Х в.).

Такой
предстает Русская земля и населяющие ее народы в текстах восточных авторов VI-
Х вв. Насколько объективно подобное описание?

«Русская
земля — понятие политическое, если под ним подразумевается Русское государство;
этническое, если под ним подразумевается русский народ; географическое, если
под ним подразумевается определенная территория« (Насонов А. »Русская
земля» и образование территории древнерусского государства. М., 1951. С.
195).

Для
летописца почти не существовало дифференциации этих трех понятий — под
«Русской землей» понималась территория, населенная определенными
народностями, исповедующими (в подавляющем большинстве своем) одну религию.
Нелишним будет вспомнить, что в период монголо-татарского нашествия именно эти
факторы явились важнейшими стимулами для осознания необходимости объединения
прежде раздробленных на мелкие владения княжеств: единый язык, единая религия,
единая история и сознание этнического родства.

Еще
в IX в. понятие «Русская земля» использовалось как обозначение
территории, занимаемой племенем полян, наиболее сильным из славянских племен,
проживающих в Приднепровье уже в III-IV вв. нашей эры. Далее, по мере
расширения Киевского княжества. Русской землей стали называть территорию трех
княжеств: Киевского, Черниговского и Переяславского. Вследствие перемещения
идеологического и культурного центра на северо-восток эта номинация перешла к
Владимиро-Суздальскому, а затем и к Московскому княжеству (особенно в Х1П-XIV
вв.). В начале XVI столетия, когда процесс централизации Русского государства
подошел к концу, термин «Русская земля» прочно закрепляется за Московской
Русью.

Контексты,
в которых употребляется сочетание «Русская земля», показывают, что
оно оказывается тождественным по смыслу слову «отьчина», т.е.
«отчизна». Характерно, что чаще всего такое употребление встречается
в составе прямой речи, во фрагментах, где поднимается тема защиты родины.
Например: «Молимся, княже, тобе и братома твоима. Не мозете погубити
русьскыя земли« (ЛЛ). В значении »территория, находящаяся в чьем-либо
владении« чаще употребляется слово »страна«: »И иже
преступить се от страны нашел князь ли ин кто ли… да не имуть помощи от
Бога» (ЛЛ).

Существительное
«власть» встречается в тех текстах, где надо было обозначить
территорию более ограниченную, чем «земля» и «страна», — то
есть вотчину, удел: «Пойми брата своего Василка к coбe и буде вам едина
власть Перемышль» (ЛЛ). Впрочем, подобная дифференциация значений не была
постоянной: можно говорить лишь о доминирующих словоупотреблениях. Так, слово
«земля» использовалось и в значении «войско» (Ф.П.
Сорокалетов), и в значении «народ» (И.И. Срезневский).

Но
не только географическими и этнографическими реалиями ограничивается описание
Отечества у древнерусских авторов.

Истинной
поэзией без ложной патетики и гиперболизации веет от таких слов: «О светло
светлая и украсно украшеная земля Русьская. И многими красотами удивлена ecu:
озеры многими удивлена ecu, реками и кладязьми месточестьными, горами
крутыми… зверьми различными, птицами бещислеными… князьми грозными, бояры
честьными, вельможами многами…» (Слово о погибели Русской земли, XIII
в.)

«Русьская
земля велика, ведома и слышима есть всеми четырьми концы земли»
(Митрополит Иларион. Слово о законе и благодати, XI в.).

Немало
исследователей говорят о «агиографической ретуши» древнерусских
летописей, об «антиреалистическом понимании» времени и пространства.
Возможно, с точки зрения строгого литературоведения это так… Но многим и
многим писателям XX столетия стоило бы поучиться у летописцев и древнерусских
авторов любви к родной земле и умению найти нужные слова для выражения этой любви.

V

«И
РУСЬ ПРИ НЕМ ВО СЛАВЕ БЕЗМЯТЕЖНОЙ УТЕШИЛАСЬ…»

Помимо
исторических событий, очевидцем которых являлся летописец, помимо бытовых
зарисовок, житий, преданий и этико-философских отступлений летопись дает нам
представление о реальных людях, вершивших судьбы своей земли. Образы князей и
других видных деятелей раннего средневековья (впоследствии нередко
канонизированных) являются непременным слагаемым летописного повествования.

Практически
вся история древнерусского государства, начиная со времен полулегендарного Кия,
обласканного византийским императором Юстинианом (именно он благословил
постройку крепости Киевец), была непрерывной чередой войн, междоусобиц и
завоеваний. Естественно, что уже в древнейший период русской литературы
складывается традиционное отношение к политическому правителю: нравственным
критерием его личности становится поведение перед военной опасностью. При этом
рукой летописца ведет вполне реальная оценка исторических сил: князь
рассматривается не только как политический деятель, но и как воин — наиболее
заметный из тысяч, но все-таки просто воин.

Составитель
Лаврентьевской летописи приводит слова князя Святослава Игоревича, сказанные им
перед сражением с греками в 971 г.: «Уже нам некамо ся дети, волею и
неволею стати противу; да не посрамим земле русьския, но ляжем костьми ту,
мертвые бо срама не имам, аще ли погибнем, срам имам… аз же перед вами пойду;
аще моя голова погибнеть, то помыслите собою«. »Нам дай Бог за
хре-стьян и за Русьскую землю головы сложити».

В
различных летописях, в разнообразных их списках и многих сборниках эта мысль
проходит красной нитью, подчиняя себе все описания, в которых «бещисленыя
рати, и великыя труды, и частыя воины, и многия крамолы, и частыя востания, и
многия мятежи».

Но
не только на поле брани мог проявиться патриотизм человека. Галицко-Волынская
летопись рассказывает о «хождении» в Орду князя Даниила Галицкого,
которому Батый предложил особую честь: «чюм» (ковш вина). Боль и
обида звучит в словах летописца: «О злее зла честь татарская!» — но
нет в этих славах осуждения действий князя, готового ради облегчения
политической напряженности на личное унижение.

Многие
исследователи древнерусской литературы (Д.С. Лихачев, Б.А. Рыбаков и др.)
отмечали абстрагирование описываемых в летописях событий. Объяснением этого
может быть только одно — попытка во «временном», «тленном»
увидеть вечное. И тот факт, что в устное народное творчество (прежде всего
былины) вошел как главный герой «храбрый на ратех» воин, только подтверждает
эту мысль. Ибо что может быть более вечным, более незыблемым, чем любовь к
своей стране и радение о ее благополучии. Cейчас, на рубеже тысячелетий, мы
можем смотреть на древнерусские летописи как на исторический, лингвистический
или палеографический памятник. Но мы должны, мы обязаны не забывать, что
начальный период нашей литературы дал непревзойденные образцы следования самой
высокой общечеловеческой морали. История страны, народа, нации могут меняться —
настоящая мораль неизменна и независима от формы правления и даты «от рождества
Христова».

К
сожалению, сейчас мы все чаще забываем об этом. Почему? Лучше всего на этот
вопрос ответил Н.А. Львов, известный поэт, прозаик и собиратель народных песен
(XVIII в.):

<DIV

«Знать,
низка для вас богатырска речь,

И
невместно вам слово Русское?

На
хореях вы подмостилися,

Без
екзаметра, как босой ногой,

Вам
своей стопой больно выступить.

Нет,
приятели! в языке нашем

Много
нужных слов поместить нельзя

В
иноземные рамки тесные…»

Слово
«патриотизм» этимологически восходит к греческому («иноземному»!..)
patria — «родина». Почему же мы — потомки тех, для кого это слово
было законом жизни и критерием смерти, — не всегда умеем помнить об этом?