I
“…Лжедимитрий
и смута, — пишет С. Платонов, гораздо ближе, чем прежде, познакомили Русь “с
латынниками и лютерами”, и в XVII веке в Москве появилось и осело очень много
военных, торговых и промышленных иностранцев, пользовавшихся большими торговыми
привилегиями и громадным экономическим влиянием в стране. С ними ближе
познакомились москвичи, и иностранное влияние таким образом усиливалось. Хотя в
нашей литературе и существует мнение, что будто бы насилия иностранцев во время
смуты окончательно отвратили русских от духовного общения с иностранцами (см.
Кояловича “Историю русского народного самосознания”. СПб. 1884 г.), однако
никогда прежде московские люди не сближались так с западными европейцами, не
перенимали у них так часто различных мелочей быта, не переводили столько
иностранных книг, как в XVII в. Общеизвестные факты того времени ясно говорят
нам не только о практической помощи со стороны иноземцев московскому
правительству, но и об умственном культурном влиянии западного люда, осевшего в
Москве, на московскую среду. Это влияние, уже заметное при царе Алексее в
средине XVII века, конечно, образовалось исподволь, не сразу, и существовало
ранее царя Алексея при его отце. Типичным носителем чуждых влияний в их раннюю
пору был князь Иван Андреевич Хворостинин (умер в 1625 г.), — “еретик”,
подпавший влиянию сначала католичества, потом какой-то крайней секты, а затем
раскаявшийся и даже постригшийся в монахи”.
С момента
появления на Руси киевских ученых и греков, в России начинает проявляться с
каждым годом все сильнее борьба двух направлений: национального и западного.
“В половине же
XVII века, — указывает С. Платонов, — рядом с культурными западно-европейцами
появляются в Москве киевские схоластики и оседают византийские ученые монахи. С
той поры три чуждых московскому складу влияния действуют на москвичей: влияние
русских киевлян, более чужих греков и совсем чужих немцев”.
Когда
патриархом становится властолюбивый Никон, в большом количестве появляются в
Москве киевские и греческие духовные деятели.
В царствование
Алексея Михайловича в Московской Руси происходит борьба трех направлений:
защитники национальной старины, грекофилы (сторонники греческой формы
православия) и западники.
В пятидесятых
годах в Москве образуется ученое братство из прибывших из Малороссии монахов.
Один из монахов, Симеон Полоцкий получает доступ к царскому двору.
Исследователи деятельности малороссийских монахов указывают, что они внесли в
православие ряд чуждых ему идей, которые они заимствовали от католичества.
Взгляды Симеона Полоцкого о преосуществлении Даров и об исхождении Святого Духа
и от Сына, развивал также и его ученик Сильвестр Медведев.
Киевляне и
греки вносят в церковную реформу чуждую русскому национальному православию
струю западной церковности.
Эта струя
вызывает энергичные протесты со стороны тех, кто начал церковные реформы и кто
хотел провести их считаясь с русским традиционным православием.
II
Московская
Русь, за исключением короткой эпохи Патриарха Никона, не знала борьбы
Государства с Церковью и Церкви с Государством, которая характерна для истории
европейских государств.
Московская Русь
достигла такой добровольной симфонии всех видов власти, как никогда не знала
Западная Европа. Московская Русь не знала внутри-национальных и религиозных
войн. Она знала только войны из-за уделов, которые были борьбой за первенство в
общей родине, которая всеми соперниками — Суздалем, Новгородом, Тверью, Рязанью
и Москвой, — считалась общей родиной. Войны между Тверью и Москвой, Новгородом
и Москвой, были войнами не за уничтожение общерусского центра, а войнами за
создание общерусского центра. И Тверь и Москва не хотели быть отдельными независимыми
государствами, как Бельгия и Голландия, а хотели быть общенациональными
центрами.
Строгановы,
если бы хотели, в любой момент могли отделиться от средневековой Руси. То же
могли легко сделать Сибирские воеводы, обладавшие неограниченной властью за тридевять
земель от Москвы. Провести “демократическим” способом самоопределение вплоть до
отделения могли и создатели русской Аляски Григорий Шелихов и Александр
Баранов. Но никто из них никогда не думал отделиться от России. Когда татары
потребовали чудовищный выкуп в 200 тысяч тогдашних рублей за захваченного в
плен Великого Московского Князя Василия, вся Русь собирала деньги на его выкуп
и наибольшую сумму денег на выкуп дали Строгановы. Население средневековой Руси
приходило в ужас от одной мысли, что прекратится наследственная династия, видя
в ней династию национальных вождей, стоящих во главе национальной борьбы за
национальные цели.
Тесная связь
царской власти со всей нацией в Московской Руси еще более укреплялась формой ее
отношений с Православной Церковью.
Религиозная
жизнь в Московской Руси была построена более правильно, чем после Петра.
Духовенство в Московской Руси не было замкнуто кастою. Низшее духовенство
пополнялось за счет наиболее нравственных и образованных мирян.
Монашество
представляло все слои народа от князей до бездомных людей. Высшая церковная
власть состояла как из представителей аристократии, так и из одаренных людей
народных низов. По своему составу священство, монашество и высшая церковная
иерархия представляли собой все слои нации.
Все же
важнейшие церковные вопросы решались на церковных соборах, на которых
собирались все высшие иерархи церкви. Царь имел, конечно, большое влияние на
Церковь, но и Церковь тоже имела большое влияние на царей.
Союз Церкви с
Государством и Государства с Церковью, который существовал в Московской Руси,
выражался не в одностороннем, а во взаимном влиянии. Царь ведь являлся как бы
представителем всех мирян при высших органах церковной власти и требовал “свою,
совершенно законную, долю в этой власти”.
Большинство
крупных русских историков: Ключевский, Соловьев, Шмурло, являющихся по складу
своего мировоззрения, западниками, — изображали, обычно, раскол как борьбу
невежественных религиозных фанатиков против исправления ошибок в богослужебных
книгах, против крещения тремя перстами. Эта точка зрения на раскол должна быть
пересмотрена. Раскол духовно гораздо более глубокое явление, чем его обычная
традиционная оценка. Раскол это начало той многовековой трагедии, естественным
завершением которой является большевизм. Раскол это начало глубокой болезни
русского духа, в силу исторических обстоятельств до сих пор не получившего
своего полного, национального выражения.
Церковная
реформа, приведшая к расколу, началась в благодатной духовной атмосфере
Троицко-Сергиевской Лавры, в стенах которой витал дух Сергия Радонежского.
Группа духовных деятелей вырабатывает план широкой церковной реформы.
Но проходит
некоторое время и инициаторы церковной реформы резко восстают против нее.
Обратите
внимание, против церковных реформ восстают в первую очередь те, кто являлся их
зачинателями.
Вероятно тут
дело вовсе не в мелочах церковного обряда, а в чем-то более серьезном.
Более правильно
подходил к проблеме исправления богослужебных книг предшественник Никона,
патриарх Иосаф. Он хотел произвести исправление, придерживаясь текста древних
греческих и славянских книг. И на самом деле, разве только одни русские
переписчики искажали текст, а греческие переписчики священных книг никаких
ошибок не делали.
“Справщики”,
работавшие при патриархе Иосафе “не отнеслись к делу слепо, без рассуждения.
Считаясь с установившимися в Москве обрядами, не принятыми греческой церковью,
но и не отвергнутыми ею, справщики оставили эти обряды неприкосновенными”.
<14Иоанн Грозный во время своего спора с иезуитом Поссевиным заявил:
— Греки нам не
Евангелие. У нас не греческая, а русская вера, — Иоанн Грозный выразил
общенародную точку зрения на греческое православие.
Войдя в унию с
католичеством в 1439 г. греки, по мнению русских, потеряли право на первое
место в православном мире. Они перестали соблюдать православную веру в чистоте.
В том, что
греки способны на любую сделку со своей совестью, убеждало русских и
нечистоплотное поведение греческого духовенства в Москве, куда оно приезжало за
сбором милостыни в пользу греческой Церкви.
Живший в это
время в Москве хорват Юрий Крижанич писал: “В настоящее время греки не
занимаются ни искусствами, ни науками, так что сами они — слепые и вожди
слепых, то каковы были учители таковыми же свойственно стать и их ученикам”.
<15“Греки, — писал Юрий Крижанич, — за пенязи (деньги) посвящают свинопасов
и мужиков, за пенязи отпускают людям грехи без исповеди и покаяния, всякие
святыни они обращают в товар”.
Один из
образованных москвичей того времени, Арсений Суханов, поехавший в Грецию для
покупки древних священных книг, отрицательно отзывается о благочестии греков.
Он видел церкви без престолов, храмы, содержащиеся в нечистоте, обнаружил
искажение догматов, обрядов, подражание католикам в богослужении.
Арсений Суханов
в результате своей поездки пришел к выводу, что в греческом православии высохли
“ручьи Божественной Мудрости” и поэтому “греки вовсе не источник всем нам
веры”.
“И папа не
глава церкви и греки не источник, — писал он, — а если и были источником, то
ныне он пересох”; “вы и сами, говорил он грекам, страдаете от жажды, как же вам
напоить весь свет из своего источника?” Из 498 греческих рукописей и книг,
привезенных Арсением Сухановым из Греции, только семь-восемь рукописей могли
служить образцами для исправления, а остальные сами имели массу описок.
III
Прежде чем
стать патриархом, Никон принадлежал к числу членов кружка ревнителей
благочестия, во главе которого стоял царский духовник Вонифатьев. Члены кружка
имели большое влияние даже при размещении епископских кафедр; они же прочили в
Патриархи Вонифатьева, но за его отказом остановились на Никоне. Когда Никон
приступил к реформам по греческому образцу, то он отвернулся от них, перестал с
ними советоваться… и вызвал сетования и Аввакума, и Неронова. Первый говорил:
“когда поставили Патриархом его, так друзей не стал и в Крестовую пускать”. А
Неронов: “доселе ты друг нам был”.
Шаблонное
утверждение противников старообрядчества, что будто бы они впали в раскол “по
скудости ума” ложно.
Противниками
Никона оказались самые даровитые и умные люди эпохи, как протопоп Аввакум, как
Спиридон Потемкин, знаток “Лютерской ереси”, знавший греческий, латинский,
еврейский, польский и немецкий языки, как Федор дьякон, Неронов, Лазарь
Вонифатьев. Они пошли в раскол не по скудости ума, а потому что были убежденные
последователи православия, готовые отдать жизнь за веру предков.
Реальной
причиной раскола были не “скудость ума”, а слепое, рабское преклонение Никона
перед греческой обрядностью и пренебрежение традициями русской Церкви.
Никон после
отстранения старых справщиков призвал “искусных мужей” из иностранцев. Главную
роль среди них играли грек Паисий Лигарид и Арсений Грек.
Арсений Грек
трижды менял вероисповедание, одно время он был даже мусульманином.
Уроженец острова
Хиос, Лигарид получил образование в Риме в созданной папою Григорием XIII
Греческой гимназии. Лигарид написал “Апологию Петра Аркудия”, известного своей
пропагандой унии с католицизмом в юго-западной России. В католическом духе
написаны и другие сочинения Лигарида. Знавший хорошо взгляды Лигарида, Лев
Алладцкий писал своему другу Бертольду Нигузию:
“…Лигарид три
года назад удалился из Рима в Константинополь для посещения своего отечества
Хиоса и для распространения в той стране римской веры”.
За расположение
Паисия Лигарида к латинству Патриарх Нектарий отлучил его от Православной
Церкви.
Вот каких
“искусных мужей” поставил Никон во главе исправления священных книг.
Неудивительно,
что это вызвало сильное возмущение как среди бывших справщиков, так и среди
духовенства и народа.
Не мог не
возмущать и девиз, под которым Никон стал продолжать исправления. Павел
Алеппский пишет, что Никон заявлял: “Я русский, сын русского, но моя вера
греческая”. Это заявление шло вразрез с народным пониманием, сформулированным
Иоанном Грозным во время его спора с иезуитом Поссевином:
— Греки нам не
Евангелие. У нас не греческая, а русская вера.
К удивлению и
ужасу всех социальных слоев Московской Руси, греческие духовные лица,
зараженные латинством, становятся руководителями в исправлении древних
богослужебных обрядов и древних богослужебных книг.
“Понятно, —
замечает С. Платонов, — что такая роль их не могла понравиться московскому
духовенству и вызвала в самолюбивых москвичах раздражение. Людям, имевшим
высокое представление о церковною первенстве Москвы, казалось, что привлечение
иноземцев к церковным исправлениям, необходимо, должно было выйти из признания
русского духовенства невежественным в делах веры, а московских обрядов —
еретическими. А это шло вразрез с их высокими представлениями о чистоте
православия в Москве. Этим оскорблялись их национальная гордость и они
протестовали против исправлений, исходя именно из этого оскорбленного
национального чувства”. <16С. Платонов совершенно неправ. Дело шло не об оскорблении
национального чувства, а об оскорблении религиозного чувства. В 1654 году был
созван Церковный Собор. В ответ на речи патриарха Никона и царя Алексея, Собор
ответил, что надо:
“Достойно и
праведно исправить против старых харатейных греческих” (то есть старинных
греческих рукописей). То есть, по постановлению Собора исправление текста
священных книг необходимо производить сличая первоначальные славянские переводы
с современными им греческими книгами. Нельзя было исправлять древние священные
книги по новым греческим книгам, в которые после флорентийской унии вкралось
много исправлений. Но постановление Собора Никоном не было исполнено.
Приглашенные
Никоном греки стали делать исправления по новым греческим книгам, часть которых
была напечатана в Венеции и других католических странах Европы. Получив новые
книги, священники увидели в них не только исправление описок, но и много новых
слов, которые в старых книгах были переведены по иному. Так что дело шло уже не
об исправлении ошибок, а о совершенно новых переводах священных книг.
IV
До Никона жизнь
русской православной церкви шла в духе соборности. Все спорные и неясные
вопросы решались по общему согласию на церковных соборах. Властолюбивый Никон
больше походил не на русского патриарха, а на главу католической церкви.
“Энергичная, но черствая натура Никона, — пишет С. Платонов, — не могла
отвечать царю на его идеальную симпатию таким же чувством. Никон был практик,
Алексей Михайлович — идеалист. Когда Никон стал патриархом с условием, что царь
не будет вмешиваться в церковные дела, значение Никона было очень велико;
мало-помалу, он становился в центре не только церковного, но и государственного
управления.
Благодаря
ошибочным действиям Никона была нарушена симфония между царской властью и
церковью, благодаря дружному сотрудничеству которых в течение веков Русь
собрала национальные силы и сбросила татар. После смуты, когда государством
правил фактически отец юного царя Михаила, патриарх Филарет, удельный вес
церковной власти сильно вырос. При царе Алексее, вековое равновесие между
царской и церковной властью нарушается.
Одно время
современники считали власть Никона фактически большей, чем власть царя. С.
Платонов справедливо заявляет, что ежели бы Никон не был Патриархом, его можно
бы считать временщиком, и действительно власть Никона держалась не на законе,
не на обычае, а только на личном расположении царя к Никону. В Служебнике 1655
года Никоном было помещено, например, следующее:
“…Да даст же
Господь им Государям (т.е. Царю Алексею Михайловичу и Патриарху Никону. — Б.
Б.)… желание сердец их; да возрадуются все живущие под державою их…” “Таким
образом, — замечает С. Платонов, — Никон свое правление называл державою и свою
власть равнял открыто с Государевою”.
Как относился в
это время к властному, честолюбивому Никону Царь Алексей, показывает следующий
факт: к Царю в Саввином монастыре во время его посещения обратился однажды
дьякон Мирского Митрополита, которого Никон запретил в священнослужении. Дьякон
просил Царя позволить ему служить литургию в предстоящее воскресенье, но Царь,
конечно, отказал: “Я боюсь Патриарха Никона, а ну как отдаст мне свой посох и
скажет: возьми его и сам паси монахов и священников. Я не вмешиваюсь и не
противоречу тебе, когда ты повелеваешь своими генералами и воеводами, зачем же
ты мешаешь мне управлять священниками и монахами?” Один из бывших друзей Никона
говорил ему: “Какая тебе честь, владыко святый, что всякому ты страшен.
Государеви цареви власти уже не слыхать, от тебя всем страх и твои посланники
пуще царских всем страшны!”
Никон слишком
преувеличил размеры власти Патриарха. “По его понятию власть Патриарха
чрезвычайно высока, она даже выше верховной власти светской: Никон требовал
полного невмешательства светской власти в духовные дела и вместе с тем оставлял
за Патриархом право на широкое участие и влияние в политических делах; в сфере
же церковного управления Никон считал себя единым и полновластным владыкой. С
подчиненным ему духовенством он обращался сурово, держался гордо и недоступно,
словом, был настоящим деспотом в управлении клиром и паствой. Он был скор на
тяжелые наказания, легко произносил проклятия на провинившихся и вообще не
останавливался перед крутыми мерами”. <17> По энергии характера и по
стремлении к власти Никона Платонов сравнивает с властолюбивым папою Григорием
VII Гильдебрантом.
Когда в 1653
году была переиздана так называемая “Кормчая Книга”, то Никон между прочим
прибавил подложную грамоту Константина Великого (Donatino Konstantini), которою
папы старались оправдать свою светскую власть. “Подобная прибавка, — пишет С.
Платонов, — была сделана Никоном, конечно, в видах большего возвышения
патриаршей власти”. Тут не лишне вспомнить, что Симеоном Полоцким, после смерти
Царя Алексея, при его сыне Феодоре, был составлен проект “извлечь Никона из
ссылки на далеком севере и поставить его папой над 4-мя русскими Патриархами”.
Ю. Ф. Самарин
пишет в книге “Феофан Прокопович и Стефан Яворский”: “Из всех дел и слов
Никоновых, до нас дошедших, усматривается его двойственное стремление: отрешить
безусловно церковные владения, управление ими и судопроизводство в них от
всякой подчиненности верховной власти, изолировать их в государстве, другими
словами, гражданские права духовенства, как сословия, вознести на степень
существенных прав самой Церкви, и в то же время в области Церкви всю власть
сосредоточить в своих руках, водворить монархическое начало: эти две цели
клонились к одной главной: возвести Церковь на степень самостоятельного
государства в государстве. Поэтому все предшествующие учреждения (которыми Цари
ввели управление церковными имениями в состав общего государственного
управления, подчинив его своему надзору, нисколько, впрочем его не стесняя,
Монастырский Приказ и пр.). Никон считал беззаконным вмешательством в
судопроизводство церковное, расписание церковных имуществ, предписанное Царем
возбуждало в нем негодование”. <18Нельзя не отметить также, что Никон был
главным виновником прекращения работы Земских Соборов в царствование Алексея
Михайловича. “Не сомневаемся, — заявляет С. Платонов, — что главным виновником
перемены правительственного взгляда на соборы был патриарх Никон. Присутствуя
на соборе 1648 года в сане архимандрита, он сам видел знаменитый собор; много
позднее он выразил свое отрицательное к нему отношение в очень резкой записке. Во
второй половине 1652 года стал Никон патриархом. В это время малороссийский
вопрос был уже передан на суждение соборов. Когда же в 1653 году собор покончил
с этим вопросом, новые дела уже соборам не передавались. Временщик и иерарх в
одно и то же время, Никон не только пас Церковь, но ведал и все государство.
При его то власти пришел конец земским соборам”.
Митрополит
Макарий говорит о гордости и властолюбии Никона в период его патриаршества.
“Никон при всем уме не умел поставить себя на такой высоте, как следовало бы по
отношению к своему царственному другу, не умел сдерживать своей необузданной
гордости и властолюбия и с упорством оставался верен тому началу, которое
высказал еще при избрании его на патриаршую кафедру, т. е. чтобы сам царь
слушал его во всем, как Патриарха. В своей дружбе с царем Никон желал быть
лицом господствующим и позволял себе такие вещи, которые не могли не оскорблять
Государя и, повторяясь нередко, неизбежно должны были вести к столкновению и
размолвкам, взаимному охлаждению друзей и наконец привести к разрыву”.
<19Даже такой пристрастный защитник Никона, как проф. Зызыкин, и тот в своем
исследовании “Патриарх Никон” пишет: “Конечно, Никон восстанавливал против себя
своей бескомпромиссностью, прямолинейностью, суровостью”. А Ключевский
характеризует Никона так: “Из русских людей XVII века я не знаю человека
крупнее, своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это — довольно сложный
характер и, прежде всего, характер очень неровный. В спокойное время, в
ежедневном обиходе, он был тяжел, капризен, вспыльчив и властолюбив, больше
всего самолюбив”. Все, кто объективно подойдут к той отрицательной роли,
которую, не желая, сыграл Никон в истории раскола русской православной Церкви,
не могут не согласиться с следующим заключением Ю. Самарина:
“Вообще в этой
многосложной и великой тяжбе Царя с Патриархом, правда и неправда,
действительные вины Никона и клеветы на него возведенные, важное и ничтожное
так перемешано и сбито, что, вероятно, уже оно не предстанет никогда во всей
ясности и строгости. Может быть, к свержению Никона не было достаточных причин;
может быть, он мог бы получить разрешение от бесстрастных судей; но не менее
того, стремление Никона, мысль, которую он преследовал, но не успел
осуществить, и которой современники и обвинители его не могли узреть ясно и
очистить от мелких обстоятельств, эту мысль нельзя не осудить, как противную
духу Православной Церкви. Никон хотел для Церкви независимости от государства в
самом государстве, для Патриарха власти неограниченной, самодержавной, вообще
замысел его клонился к тому, чтобы основать в России частный национальный
папизм”.
Поведение
Никона после Отказа от Патриаршества, после того, как Царь не удовлетворил
одного его требования, напоминает поведение не Патриарха, а строптивой женщины.
То он отказывается от Патриаршества, хотя его к этому никто не вынуждал и
благословляет на выборы нового Патриарха, потом просит прощения у Царя за свой
образ действий, потом уходит в Воскресенский монастырь и до Царя снова доходят
слухи, что Никон не хочет “быть в патриархах”, то он является в Успенский Собор
“сшел я с престола никем не гоним, теперь пришел на престол никем незваный”.
Царь долго
терпел все это странное поведение Патриарха (с июля 1658 г. до осени 1659 года)
и только осенью велел созвать духовный собор. И Духовный Собор решил, что
поскольку Никон самовольно оставил паству, он должен быть лишен Патриаршества.
Ибо… От начала Московского государства ни от кого не было такого бесчестия,
какое учинил бывший Патриарх “Никон; для своей прихоти, самовольно без нашего
повеления и без Соборного совета, Соборную Церковь оставил и патриаршества
отрекся…”
Никон обладал
такими чертами характера, что он конечно, не мог быть Патриархом — духовным
лицом, за действиями которого следят миллионы глаз. К Никону мы должны
применить ту же мерку, что и к Петру Первому. Мало того, что они желали блага
народа. Исторических деятелей судят не за их благие намерения, а за результаты
их благих намерений. Благих же результатов не принесли ни дело Никона, ни дело Петра
I… Тут большую роль сыграло как, какими методами пытались они провести в
жизнь свои хорошие замыслы..
Радикальная
ломка обрядности, которую затеял Никон всего через сорок лет после Великой
Смуты, была совсем не ко времени. Приводилась она недопустимыми, грубыми
способами, которые не могли не вызвать противодействия со стороны духовенства и
народа.
Положение
русской Церкви вовсе не было таким, чтобы необходимо было идти на такие грубые
жестокие моры, на которые пошел деспотичный Никон. “Те различия, которые
образовались между греческими и русскими богослужебными книгами и греческими и
русскими: обрядами, — пишет проф. Голубинский, — не представляли ничего
существенного и важного, чтобы касалось веры или составляло нарушение
положительных установлений Вселенской Церкви. Существование разностей в обрядах
и Богослужении у частных Поместных Церквей допускалось в соответствии с
преданием, выраженным Святым Папой Григорием Двоесловом в словах: “при единстве
веры Церкви не вредит различный обычай”. <20> Нельзя не согласиться с
Соловьевым, что нужное и важное дело, как исправления богослужебных книг,
благодаря особенности тяжелого и неприятного характера Никона и неразумному
поведению, привело к весьма печальным результатам.
“Спасается мир
не через мудрейших, — писал протопоп Аввакум Плещееву, — мудрейшие отступили,
говорят, что блудили Отцы наши в церковных догматах и много времени Церковь
была в погружении, а теперь они умудрились исправлять, следовательно, не верят
слову Христову о непогрешимости Церкви и являются хулителями Бога и Церкви”. И
такая точка зрения Аввакума вовсе не грозила “Полным прекращением церковного
развития”, как ошибочно утверждает в своем исследовании о Никоне проф. Зызыкин.
Это естественная точка зрения нормального человека, считающего, чтобы важнейшее
религиозное дело не проводилось руками таких духовно-нечистоплотных чужеземцев,
каковы были в большинстве случаев греки.
Характерно то,
что в начале своей деятельности и сам Никон очень низко расценивал греков и
малороссийских ученых. Неронов однажды сказал Никону:
“Да ты же,
святитель, иноземцев законоположения хвалишь и обычаи их премлешь, благоверными
и благочестивыми радетелями их нарицаешь, а мы прежде всего у тебя же слыхали,
много раз говаривал ты нам, гречане де и малороссы потеряли веру и крепость, да
и добрых нравов у них нет, покой де и честь их прельстили, и своим де грехам
работают, а постоянства в них не объявилось и благочестия нимало. А ныне они у
тебя и святые люди и законоучители?”
Но после
приезда патриарха Паисия и патриарха Афанасия Пателяра, он резко изменил свое
отношение к грекам. Даже такой панегирист Никона, как М. Зызыкин и тот
заявляет: “Его учителями были греки — вселенские учителя Церкви”. Ведь сам же
Никон позже, после того, как он узнал насколько лицемерны и подкупны греки, он
сказал Александрийскому патриарху:
“Знаю де я без
вашего поучения как жить, а что де клобук и панагию сняли, и они б с клобука
жемчуг и панагию разделили по себе, а достанетца де жемчугу золотников по 5 и
по 6 и золотых по 10”.
Приводя эти
слова Никона проф. Зызыкин пишет: “Это был приговор о греках Патриархах самого
Никона, некогда увлекавшегося всем греческим”.
То есть
Патриарх Никон признал, наконец, что его противники были правы, выступая против
того, чтобы важнейшей церковной реформой руководили корыстолюбивые иностранцы.
Патриарх Никон
не знал “средних путей” и не умел останавливаться на середине дороги. Решив до
конца согласовать русские церковные обряды с греческими, Никон вводит в России
греческие амвоны, греческий архиерейский посох, греческие клобуки и мантию,
греческие церковные напевы, начинает строить монастыри по греческому образцу,
приближает к себе греков, слушает их во всем, действует по их указаниям и
советам. Всюду у него становятся на первое место греки и греческое (как позже у
Петра I немцы и все немецкое. — Б. Б.), а все русское, освященное подчас
вековой стариной, отходит назад в тень.
“Покладистые
восточные патриархи, — пишет С. Мельгунов в своем исследовании
“Религиозно-общественные движения в XVII—XVIII вв. в России”, — осудили Никона
именно на основании греческих законов, и Никону пришлось тогда признать, что
“греческие правила не прямые, печатали их еретики”.
V
Никон вовсе не
пытался отстаивать только “известную долю церковной самостоятельности”, как пытается
доказать в своем исследовании “Патриарх Никон” проф. Зызыкин. Никон преследовал
совсем иные и далеко идущие цели.
“Патриарх
Никон, — пишет проф. Каптерев, — переносит к нам греческие амвоны, архиерейские
посохи, клобуки, мантии, греческие церковные напевы, принимает греческих
живописцев, мастеров серебряного дела, строит по образцу греческих монастырей.
Слушает во всем греков, отдавая предпочтение греческому авторитету перед
вековой русской стариной. Это его приводило к столкновению с почитателями русской
старины”. <21> Мало считаясь с многовековыми традициями Православной
Церкви, Никон стал ломать установившиеся в течение веков церковные обряды.
Естественно, что это не могло понравиться ни русскому духовенству, ни русскому
народу. Не понравилось бы это и ни одному народу в мире, уважавшему религию
своих предков. Старые богослужебные книги, после получения новых, Никон велел
отбирать и уничтожать. Но священники и народ не хотели отдавать древних
священных книг.
“Посланные
Никоном пытались отнимать силой, и тогда происходили драки, увечья, даже
смертоубийство из-за книг. Из многих церквей мирские люди тайком брали старые
книги, и как драгоценности уносили с собой в леса, в пустыни, в тундры
отдаленного севера куда бежали, спасаясь от Никоновских новшеств”. <22>
Грубые меры, применяемые сторонниками Никона при отобрании старинных книг,
потрясли души простых людей. Они стали думать: “Как же так сотни лет по этим
книгам правили службу по всей Руси, священные тайны по ним совершали, а теперь
это не священные книги, а ни весть что. По этим книгам столько русских
праведниками и Божьими Угодниками стали, а теперь они ни во что считаются”.
На Великом
Соборе 1667 года, отвечая на обвинение его в ереси, протопоп Аввакум говорил
Вселенским патриархам: “Вселенские учители! Рим давно пал и ляхи с ним же
погибли, до конца остались врагами христиан (т. е. православным христианам). Да
и у вас православие пестро (т. е. не чисто), от насилия турского Магомета,
немощни есте стали и впредь приезжайте к нам учиться; у нас благодати Божией
самодержство, до Никона отступника в нашей России у благочестивых Князей и
Царей было православие чисто и непорочно, и Церковь не мятежная и первые наши
пастыри, как двумя перстами крестились, так и другим повелели”.
“Патриархи
задумались, — рассказывает Аввакум, — и наши что волченки завыли, облевать
стали на отцов своих говоря: не смыслили наши святые; не ученые де люди были,
чему им верить? Они де грамоты не умели. О, Боже Святый. Како претерпе святых
Своих толикая досаждения?” Произнося эти слова, Аввакум несомненно передавал
настроения большего числа жителей Московской Руси.
Кто же были
правы — Святые отцы, угодившие Богу и прославившихся чудесами или восставший на
их авторитет Никон? Конечно, святые.
“Держу до
смерти, яко же приях, — писал Аввакум, — не прелагаю предел вечных. До нас
положено, лежи оно так во веки веков”.
“Чудо, как в
познание не хотят прийти, — возмущается Аввакум действиями никониан. — Огнем,
да кнутом, да виселицей хотят веру утвердить! Которые Апостолы — то научили
так? — Не знаю! Мой Христос не приказал нашим Апостолам так учить, еже бы
огнем, да кнутом, да виселицей в веру приводить”.
“Оппозиция
церковным исправлениям, — сообщает С. Платонов, — была во всем государстве; она
являлась, напр., во Владимире, в Нижнем Новгороде, в Муроме; на крайнем севере,
в Соловецком монастыре, еще с 1657 года обнаруживается резкое движение против
“новин” и переходит в открытый бунт, в известное Соловецкое возмущение,
подавленное только в 1676 году. Огромное нравственное влияние Соловков на
севере Руси приводит к тому, что раскол распространяется по всему северу. И
нужно заметить, что в этом движении за церковную старину принимают участие не
только образованные люди того времени (напр., духовенство), но и народные
массы. Писания расколоучителей расходятся быстро и читаются всеми.
Исследователей удивляет изумительно быстрое распространение раскола; замечая,
что он, с одной стороны, самостоятельно возникает сразу во многих местностях
без влияния расколоучителей из Москвы, а с другой стороны, очень легко
прививается их пропагандой, где бы она ни появилась, — исследователи вместе с
тем, не могут удовлетворительно объяснить причин такого быстрого роста
церковной оппозиции”. Объяснить это, мне думается, можно только всенародностью
протеста против неудачных церковных реформ.
Большинство
историков обычно всегда подчеркивали дикий фанатизм старообрядцев, их смешное
пристрастие к двоеперстию и другим незначительным обрядам. Будто бы вся правда
и прогрессивность была на стороне Никона. Это, конечно, пристрастная трактовка
раскола, трактовка его с позиции людей ориентирующихся на западную, а не на
русскую самобытную культуру. Народ защищал вовсе не буквы и разные мелкие
обряды, он был возмущен тем, что Никон нарушил древние традиции православия. Сотни
лет, с времен св. Владимира, многие поколения русских людей исполняли обряды
определенным образом, крестились двумя перстами и вдруг оказалось, что все это
они делали ошибочно неправильно, а что правильно делали только греки. Если даже
это было и так, то и то нельзя такие вещи заявлять народу в такой
категорической форме, как это делал Никон. И, уже совсем нельзя, правильность
такого заявления подтверждать суровыми пытками и казнями. Распевая молитвы,
сотни людей сжигали себя, чтоб только не исполнять указы Никона, искажавших, по
их мнению, древние, истинные формы Православия.
Древняя Русь,
вплоть до церковного раскола была духовно единой. Все одинаково верили,
принадлежали к одной духовной культуре. И цари, и бояре, и дворяне, и крестьяне
— все члены средневековой Руси. Средневековая Русь была самобытным
государством. Высшие и низшие классы были звенья единого национального целого.
Церковный раскол вызвал первую трещину. Реформы Петра вызвали много других
трещин в национальном сознании.
Разница в образовании,
в быте, между различными слоями русского общества была количественная, а не
качественная, каковой она стала после петровских реформ. Раскол раздробил
духовное единство русского народа в один из самых трудных моментов его истории.
В тот момент, когда Россия вплотную столкнулась с проблемой культурной связи с
Европой, в народе возник религиозный раскол.
Раскол, по
словам Л. Тихомирова, обнаружил, что мы русские “сами не знаем во что веруем, и
чтя одних и тех же святых, одну и ту же Апостольскую церковь — считаем друг
друга погибшими, отлученными, преданными анафеме или антихристу”. <23>
Раскол был роковым обстоятельством в эпоху, когда русскому народу необходимо
было учиться у запада. Именно в результате раскола петровские реформы приняли
такой подражательный, обезьяний характер. Л. Тихомиров, Владимир Соловьев и
многие другие мыслители справедливо указывают на теснейшую взаимосвязь между
расколом и характером петровских реформ.
VI
Первая основа
самобытности всякого народа, вера — была разорвана на две части. Спор во время
раскола шел ведь вовсе не о мелочах обрядности, как обычно изображали суть
раскола сторонники западно-европейской культуры.
“В нашем
домашнем расколе, — пишет Владимир Соловьев в своей работе “История и
будущность теократии”, — дело шло не о тех частных пунктах, которые
выставлялись (впрочем совершенно искренно) спорящими сторонами, а об одном
общем вопросе весьма существенного значения. Чем определяется религиозная
истина: решениями ли власти церковной или верностью народа древнему
благочестию? Вот вопрос величайшей важности, из-за которого на самом деле
произошла беспримерная и доселе непримиримая распря между “никонианами” и
“староверами”.
Старообрядцы
обвиняли церковную власть в том, что она отступила от древнего православного благочестия.
Таким образом сторонники древнего благочестия считали как бы, что сила церкви
не в церковной иерархии, а в верящем народе. Церковная же власть в лице Никона,
грубо заменившая установившиеся формы обрядности, своими преследованиями
старообрядцев, по словам В. Соловьева, заявила: “что вся сила церкви
сосредотачивается в ней одной, что власти церковной принадлежат безусловно и
исключительно все права, а народу только обязанности и послушание”.
Не все,
конечно, могли согласиться с таким толкованием понятия, что такое церковь. Не
надо забывать, что до Никона, церковная организация русской церкви была очень
демократична. В деревнях, то есть среди большинства народа, священники обычно
выбирались самими мирянами из числа наиболее нравственных и грамотных членов
сельской общины. Раскол, конечно, “гораздо глубже вопроса о книжном
исправлении”, — как это верно указывает в своей брошюре “Исторический путь
России” Ковалевский.
Протопоп
Аввакум и другие вожди раскола, стоявшие прежде за необходимость исправления
богослужебных книг и изменения некоторых обрядов, восстали против церковных
реформ, когда увидели, что за образец чистоты веры берется, почему-то греческое
православие, а правильными книгами почему-то признаются одни греческие
богослужебные книги, как будто греческие переписчики не так же ошибались при
переписке, как русские.
Такая
постановка вопроса была, конечно, оскорбительной для большинства русских людей.
Получалось так, что в течение многих столетий русские люди верили, молились не
так, как надо. Если бы даже это обстояло и так, то считаясь с человеческой
природой нельзя было открыто мотивировать такую точку зрения. Нельзя было
совершать и тех насилий, которые совершил Никон и другие сторонники церковной
реформы над противниками ее в том виде, в котором она проводилась.
Вожди старины
имели право выступать против крайностей церковных реформ, которые проводились с
той же грубостью, как несколько позже и реформы Петра.
Не ко времени
задуманная Патриархом Никоном “обрядовая реформа”, к тому же насильственно
проведенная нетактичным патриархом толкнула оскорбленную русскую душу на
решение бежать в дебри старообрядчества с царского пути общей
православно-национальной культуры. Это было величайшим духовным несчастьем в
жизни русской церкви и народа. Тем более, что вслед за этим, глубокий общий
духовный раскол потряс душу нации. Отделение старообрядчества проходило не
только по линии церковных споров, но и по всей линии культурной психологии.
В
старообрядчество ушла Русь, верная не только религиозному, но и культурному
прошлому, не желавшая новшеств ни в церкви, ни в жизни.
Протопоп
Аввакум и другие вожди раскола инстинктивно чувствовали, что проводимая так
церковная реформа добра России не принесет. Что пренебрежение к традиционному
православию вызовет затем пренебрежение к национальным обычаям и национальным
формам жизни вообще. Как известно, так и произошло. За церковными
насильственными реформами последовали насильственные реформы Петра. Исторически
все же оказались правы вожди раскола, которые бессознательно чувствовали всю
гибельность стремительного чужебесия. Вожди раскола действительно стояли за
реформы, но были против революции, которая бы искалечила все самобытные начала
русской веры, культуры и государственности.
“Ссылка
Аввакума и старообрядцев, — пишет П. Ковалевский, — трагедия для русской жизни
и для русской культуры, так как она оторвала более половины просвещенного
класса, загнала его в Сибирь или в подполье, отстранила от государственной и
церковной жизни. Пока были крепки православные устои и цари были церковны,
западное влияние исправлялось и приспособлялось к местным условиям, но в момент
петровской ломки, русские культурные силы не оказались в состоянии оказать
влияние западной волне, которая их захлестнула, а обескровленная церковь попала
в плен к государству”. <24Староверы были самыми яркими охранителями начал
русской духовной самобытности. Других равных им по силе мы в русской истории не
знаем. В 17 веке при отсутствии печати, хороших путей сообщения, сурово
преследуемые церковными и светскими властями, они сумели создать сильнейшее
народное движение в защиту близкой их душе родной старины. Это были люди
сильного, цельного духа. Не желая быть предателями дедовской веры, они сами
сжигали себя и своих жен и детей в молельных и скитах, когда Петр I усилил
гонение на них. И они были духовно выше своих противников никониан.
Правильно писал
автор статьи, напечатанной в одном из издававшихся в Германии русских журналов,
после Второй мировой войны, что: “Старообрядчество и никонианство, — было разновидностью
драматического раскрытия русской духовной культуры. Староверы были такие же
борцы за русскую культуру, как и никониане, но они имели превосходство над
своими противниками в том, что они шли до конца, — без надежды на победу, в
надежде на правоту свою клали голову на плаху, восходили на костры, гибли
тысячами перед высшим судьей — Христом”.
VII
В расколе
виноват не только Никон, но и царь Алексей. Основная вина царя Алексея
находится вовсе не в области политической, и не в том, что он не желал
заимствовать нужное с Запада, а в том, что он поддержал намерение Никона
изменить традиционные русские обряды, на греческие. А в том, что после
низложения Никона, которое тот вполне заслужил, царь Алексей не внял голосу
народа и не поставил перед новым Патриархом вопрос о необходимости пересмотра
введенных Никоном реформ.
Низложение
Никона не привело к возврату на древний до-никоновский путь. На Соборе 1667
года были признаны неправильными решения знаменитого Стоглавого Собора во
времена святого Макария и Иоанна Грозного, в которых излагались как должно
понимать основы Православия. Собор, на котором участвовали тоже греки, признал
решения Стоглавого Собора незаконными и чуть ли не еретическими. Все доводы
“раскольников” о правоте решений Стоглавого Собора были оставлены без внимания.
Собор признал исправления, сделанные в новых церковных книгах, сделанные по
новым греческим книгам, правильными и всех, кто не почитают таковых книг,
объявил “раскольниками” и предал анафеме. Анафеме были преданы Аввакум, диакон
Феодор, инок Епифаний и ряд других сторонников решений Стоглавого Собора.
Это было
роковое решение, которое могло только углубить религиозную смуту. Отмена
решений Стоглавого Собора и признание его решений ложными подрывало веру в
истинность религиозного авторитета и всех других Соборов. Если в делах веры
ошиблись все высшие иерархи Церкви, участвовавшие на Стоглавом Соборе, то,
следовательно, могут ошибиться и участники Собора 1667 года. Осужденные
“раскольники”, не подчинились этим ошибочным решениям и писали:
“Держим
православие, бывшее прежде Никона Патриарха и книги держим письменные и
печатные, изданные от пяти патриархов: Иова, Гермогена, Филарета, Иосафа и
Иосифа Московских всей России и хощем собором, бывшем при царе Иване
Васильевиче, правы быти, на нем же был и Гурий, наш Казанский чудотворец, с
сими книгами живем и умираем”.
Великий Собор
1667 года поступил совершенно неправильно, объявив раскольников еретиками. Ведь
их расхождение с церковью относились не к догматам, а только к обрядам. Анафема
на раскольников, провозглашенная так называемым “Великим Собором”, только
испортила все дело.
“В крутой
резкости перемен отчасти кроются причины если не появления самого раскола, то
быстроты и широты его распространения”. <25Начались преследования “раскольников”
еще при жизни царя Алексея. Сначала преследования носили случайный характер. Но
тем не менее, пойдя вслед за Никоном по неправильному пути, изменив своему
высокому христианскому воззрению, что нельзя заставить веровать силою, Тишайший
царь совершил роковую ошибку. Углубленная его преемниками, эта ошибка привела к
самым трагическим последствиям. Она положила начало отхода сначала от
религиозных традиций, а затем и от национальных политических идеалов.
После смерти
царя Алексея, в царствование его сына Федора и правление царевны Софьи
преследование раскольников расширилось.
В 1681 году
была запрещена продажа и распространение древних книг и сочинений,
оправдывающих старое православие, начались розыски и преследования
старообрядцев. В 1682 году по повелению царя Федора был сожжен самый видный
вождь раскола Аввакум. Но это только усилило сопротивление. Даже монахи
Соловецкого монастыря отказались служить по новым книгам и 10 лет отбивались от
царских воевод, посланных взять Соловецкий монастырь. Выступление Никиты
Пустосвята в 1682 году в защиту древних истинных обрядов было расценено уже как
государственное преступление и ему была отрублена голова. При Софье был издан
закон, окончательно запрещающий раскол. Тех, кто укрывал старообрядцев, били кнутом,
“раскольников”, соблазняющих сторонников реформированного на греческий образец
православия, стали казнить.
Государство
пошло по ложному пути вслед за церковью. Хранителям древнего, настоящего
русского православия пришлось бежать в глухие леса, где они стали основывать
свои скиты и уходить в изгнание в чужие земли: в Лифляндию, в Польшу и в Крым.
Ложный шаг
всегда вызывает следующий еще более ложный. В то самое время, как старообрядцам
рубили головы, правительством было разрешено иезуитам проповедовать
католичество. В 1685 году иезуиты открыли в Москве школу и начали проповедовать
католичество среди иностранцев и русских. Вместе с иезуитами усилили свою
деятельность и жившие в немецкой слободе протестанты разных толков.
Единый прежде
религиозно русский народ стал раскалываться на куски. А этим самым
подготавливалась благоприятная почва для разрушения всех устоев русской
национальной жизни, так что если говорить о бездне, на краю которой, по мнению
историков-западников, находилась Русь накануне восшествия на престол Петра I,
то эта бездна заключалась не в политическом и социальном строе Московской Руси,
не в отсталости от запада, а в отходе от древнего, уставившегося со времен
святого Владимира, понимания Православия и традиционной обрядности, существовавшей
семь веков. <26Этот отход не мог не вызвать потрясений в душе народа, не мог
не отозваться самым отрицательным образом на его дальнейшей судьбе.
“…Среди
старообрядцев, наблюдающих гибель истинной церкви и ожидающих скорого
наступления кончины мира, развилось движение ускорить уход из зараженного
ересью мира и унаследовать царство небесное путем пострадания за веру, именно
самосожжения. Это течение мысли нашло поддержку и у протопопа Аввакума, который
также призывал свою паству пострадать за веру, потерпеть здесь в огне небольшое
время и затем унаследовать навечно царство небесное. И сам он кончил жизнь на
костре по приказу правительства. Однако при жизни Аввакума это движение не
имело еще большего распространения. Оно значительно усилилось при правительнице
Софьи после неудачной попытки вожаков старообрядчества (священники Сергий,
Никита Пустосвят и некоторые др.) поднять стрельцов против патриарха и церкви
(1682 г.).
Воинские
команды посылались для разорения скитов и центров старообрядчества и ареста
главарей и упорствующих. Появление таких команд усиливало эпидемию
самосожжения. Считаю, что до 20.000 человек старообрядцев погибло этой ужасной
смертью”. <27VIII
Роль раскола в
дальнейшем развитии русской православной церкви, правильно определяет проф. В.
Рязановский в своем “Обзоре русской культуры”. “Что касается положения русской
православной церкви после раскола, то ее положения внешне не изменилось, но
раскол несомненно имел неблагоприятные последствия. Он ослабил церковь изнутри
благодаря уходу довольно значительного числа верующих и благодаря последовавшей
затем розни в церкви — борьбе с ушедшими в раскол. В этой борьбе церковь,
точнее церковная иерархия, больше прибегала к помощи государства, чем прежде,
больше сближалась с ним и подпадала под его влияние. Все это и создало почву
для церковной реформы Петра I и начала XVIII века”. <28Раскол, подорвав
народную веру, обессилил церковную организацию и внес путаницу в народное
мировоззрение. Утеряв чистоту самобытного религиозного мировоззрения, разделившись
на два лагеря, народ не смог отстоять подчинения церкви государству, которое
провел Петр, Подчинение церкви государству, это характерная идея протестантской
Европы, которой подражал во всем Петр. Понимание церкви в результате раскола
спуталось не только у рядового человека тогдашней Руси, но и у самого Петра.
Нельзя не согласиться с Львом Тихомировым, <29> что “факт истории состоит
в том, что без церковной смуты такая ломка была бы невозможна даже и для Петра.
В данную минуту она стала возможна, во-первых, психологически — так как
понимание церкви подорвалось и у самого Петра: и у него, как у множества других
стал вопрос: где церковь?”
Идее Святой
Руси, — Петр I противопоставил идею светского государства и светской культуры.
С Петром пришло на Русь совершенно другое просвещение, идущее от иного корня. В
первом случае целью было небо, здесь — земля. В первом случае законодателям был
Бог, здесь — автономный человек с его силой научного разума. В одном случае
критерием поведения было мистическое начало греха, в другом — утилитарная
мораль общежития.
В “Духовном
Регламенте”, изданном Петром, — Никон по своему “замаху” сравнивается с папами,
добивавшимися абсолютной власти над церковью. И действительно, идея
патриаршества, в том виде, как ее понимал Никон, глубоко чужда духу
православия, это есть идея церковного самодержавия, при котором церковь должна
подчинить себе государство, то есть идея папства. Если бы Никон добился чего
хотел, он бы сделался православным папой. Упреки, которые делаются в “Духовном
регламенте” справедливы, но сам “Духовный регламент” есть свидетельство
величайшего насилия Петра над русской церковью.
Личности Никона
и Петра очень похожи друг на друга. Похожи друг на друга по своим методам и
крайностям и реформы Никона и Петра, которые на самом деле вовсе никакие не
реформы, а самые настоящие революции, и очень жестокие революции, оставившие
ужасный след в русской истории и приведшие в конце концов Россию к большевизму.
Никон
действовал в церкви как Петр I, Петр I действовал в государстве, как Никон.
Сходство
основных черт характера Никона и Петра Первого очень ясно видно из следующей
характеристики Никона Ключевским: “У него была слабость, которою страдают
нередко сильные, но мало выдержанные люди: он скучал покоем, не умел терпеливо
выжидать, ему постоянно нужна была тревога, увлечение, смелою ли мыслью, или
широким предприятием, даже просто хотя бы ссоры с противным человеком”. Таким
же человеком был и Петр I.
Что является
величайшим счастьем в жизни народа? — спрашивает Достоевский в “Дневнике
писателя за 1876 год”, и отвечает: “Всякому обществу, чтобы держаться и жить,
надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем обществом, а
не то, чтобы каждому как он хочет про себя”. “Всякая высшая и единящая мысль и
всякое верное единящее всех чувство — есть величайшее счастье в жизни нации”.
В результате
раскола и возникшей, в значительной степени благодаря ему, революции (так
называемых “реформ” Петра), русское общество на целые столетия, вплоть до наших
дней, лишилось величайшего счастья в жизни нации — единящих всю нацию чувств,
когда царь думал и верил также как весь народ.
В очерке
“Русские в Латвии” еврейский журналист А. Седой пишет, что для современных
русских старообрядцев в Латвии характерны: “…Тишина, строгость и благолепие”.
Эти черты старообрядчества показывают, чем была бы Россия, не исковеркай Никон
и Петр национальные начала жизни.
Европейское
умственное иго, которого опасался еще Александр Невский и во имя спасения от
которого добровольно пошел в физическую неволю к монголам, стало возможно
только благодаря расколу, который определил собой страстный подражательный
характер реформ Петра.
Автор “Истории
древней русской литературы” проф. Гудзий в главе об Аввакуме делает очень
интересное признание, что “Проявившиеся в реформе Никона элементы самокритики,
разрушая существующее представление о непогрешимости старины и подрывая ее
устойчивый авторитет, тем самым косвенно прокладывали дорогу для более
решительного пересмотра всех традиционных основ русской жизни”. Этот
решительный пересмотр всех традиционных основ русской жизни и произвел Петр I.
Порвав все нити
с 800-летней исторической традицией, Петр Первый, конечно, не смог создать из
России чисто европейское государство, а только искалечил душу народа, заложив
своей революцией сверху прочные основы для неизбежной революции снизу, которая
рано или поздно должна была уничтожить все чужеродные начала, внесенные
реформами Петра в русскую жизнь.
Восшествие на
престол Петра знаменует собой начало развития в России формы западного
абсолютизма и конец русской национальной формы монархии. А в ряде случаев Петр
действует даже не как абсолютный монарх западного типа, а как революционный
диктатор, который источник свой неограниченной власти видит только в своей личной
воле и личных принципах, не имеющих никакой опоры в национальных традициях
страны.
Список
литературы
Борис Башилов.
Причины раскола и его трагические результаты