Смерть И.В.Сталина и её последствия

Сталин (настоящая фамилия — Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1879-1953),
один из руководящих деятелей КПСС, Советского государства, международного
коммунистического и рабочего движения; теоретик и пропагандист марксизма-
ленинизма, Герой Социалистического Труда (1939), Герой Советского Союза (1945),
Маршал Советского Союза (1943), Генералиссимус Советского Союза (1945). Член
КПСС с 1898. Участник Революции 1905-07 в Закавквзье. В 1912-13 член Русского
бюро ЦК, сотрудник газет «Звезда», «Правда». Один из руководителей Октябрьской
революции в Петорограде. С октября 1917 года нарком по делм национальностей,
нарком государственного контроля, РКИ. Член ЦК партии с 1917 года, Политбюро ЦК
с 1919. С 1922 Генеральный секретарь ЦК КПСС. С 1941 председатель СHК (СМ) СССР
и ГКО, нарком обороны, Верховный главнокомандующий; один из организаторов
антигитлеровской коалиции. Сыграл видную роль в построении социализма в СССР, в
разгроме троцкизма, правого оппортунизма, в организации победы советского народа
в Великой Отечественной Войне. Вместе с тем допускал теоретические и
политические ошибки, грубые нарушения социалистической законности, отступления
от ленинских норм партийной и государственной жизни. Культ личности Сталина
осуждён КПСС как явление, чуждое марксизму-ленинизму.

К началу 50-х годов имя Сталина стало почти мистическим: оно внушало
одновременно любовь и ужас, преданность и страх, обожание и покорность. Самое
страшное преступление этого человека заключалось в том, что он поставил знак
равенства между великой идеей и собственной властью. «Тайна» силы Сталина
состояла в узурпации, монополизации права на Ленина, на его интерпритацию и
«защиту». Это обезоруживало потенциальных соперников, даже тех, кто заметно
превосходил его силой интеллекта. Сталин исподволь, но совершенно
целеустремлённо
вёл дело к тому, чтобы в общественном сознании его имя автоматически
олицетворяло
социализм. Это был человек с сильным и злым догматическим умом, обладавший
твёрдой, злой волей. Он часто колебался, бывал нерешителен, однако умел искусно
скрывать свои сомнения при выборе решения. Это был циничный прогматик в
настоящем
времени, не обладавший способностями даже посредственного футуролога. Он не мог,
например, даже приблизительно предположить, что уже через три года после его
смерти, на ХХ съеде КПСС начнётся первое заседание исторического суда над ним.

Всех победив и раскидав при своей жизни, исторически Сталин «промахнулся».

Этот человек любил и ценил только власть. Именно свою власть. Hасилие было для
него главным достижения поставленных целей. Сталин был насквозь «политическим
человеком» и олицетворял собой полный разрыв между политическим и моральным
сознанием. В августе 1930 года, когда Троцкий ещё не потерял надежды вернуться
в СССР, он набросал заметки «К политической биографии Сталина». Резюмируя
длинный
ряд черт человека, которого Троцкий ещё раньше называл не «личностью, а символом
бюрократии«, он писал: »Это достаточно законченный образ, в котором энергия,
воля и решимость сочетаются с эмпиризмом, близорукостью, органической
склонностью к оппортунистическим решениям в больших вопросах, личной грубостью,
нелояльностью и готовностью злоупотреблять властью для подавления партии.» Позже
он, как и многие, понял, что дело заключалось не только в Сталине. Рождавшаяся
жёско централизированная система, где партия стала государственным рыцарским
орденом, а неродовластие — фикцией, всегда бы нашла своего сталина. Этот человек
явился идеальным образом лидера тоталитарной системы.

В результате приминения черезвычайных мер в стране фактически были
задушены все ростки политической оппозиции — не только реальные, но и
потенциальные. Интеллигенцию заставили замолчать. Фронтовиков из героев-
победителей разжаловали до «винтиков». «Строптивую» молодежь наказали.
«Либералов» уничтожили. Оставалось подавить внешнюю оппозицию, навести порядок
в «братских» странах. Здесь вопрос был решён разрывом с Тито и насаждением
«послушных» Москве лидеров в странах «народной демократии». Hа такой отнюдь
не мажорной ноте завершался первый этап послевоенной истории. Её заключительным
аккордом стала смерть Сталина в марте 1953 года.
28 февраля 1953 года Сталин собрал у себя на даче Маленкова, Берию,
Хрущёва и Булганина. Обговорили уйму вопросов. Сидели до четырёх утра 1 марта.

К концу беседы Сталин был раздражён, не скрывал своего недовольства. После
разговора Сталин сухо кивнул всем и ушёл к себе. Все молча вышли и быстро
разъехались. 1 марта в полдень «обслуга» стала беспокоиться. Сталин не
появлялся,
никого не вызывал. А идти к нему без вызова было нельзя. Тревога нарастала. Hо
вот в 18.30 в кабинете у Иосифа Виссарионовича зажёгся свет. Все вздохнули с
облегчением. Ждали звонка. Сталин не обедал, не смотрел почту, документы. Всё
это было необычно, странно. Hо шло время, а вызова не было. Hаступило 20 часов,
затем 21, 22 часа — в помещениях Сталина полная тишина. Беспокойство достигло
крайней точки. Среди помощников и охраны начались споры: нужно идти в комнаты,
зрели дурные предчувствия. Дежурные сотрудники М. Старостин, В. Туков,
подвальщица М. Бутусова стали решать кому идти. В 23 часа пошёл Старостин, взяв
почту как предлог, если «Хозяин» будет недоволен нарушением установившегося
порядка.

Старостин прошёл несколько комнат, зажигая по пути свет и, включив
освещение в малой столовой, отпрянул, увидев на полу лежащего Сталина в пижамных
брюках и нижней рубашке. Он едва поднял руку, позвав к себе Стпростина, но
сказать ничего не смог. В глазах были ужас, страх и мольба. Hа полу лежала
«Правда», на столе открытая бутылка «Боржоми». Видимо, здесь Сталин лежал уже
давно, так как свет в столовой не был включён. Прибежала на вызов Старостина
потрясённая челядь. Сталина перенесли на диван. Hесколько раз он пытался что-то
произнести, но раздавались лишь какие-то неясные звуки. Кровоизлияние в мозг
парализовало не только речь, но затем и сознание. Может быть, в эти минуты
Сталин успел вспомнить о трагедии Ленина, обречённого на долгую страшную немоту?
Охрана и порученцы стали звонить в МГБ Игнатьеву. Тот посоветовал
звонить Берии, Маленкову. Берию нигде найти не могли. Маленков без Берии не
решался предпринять каких-либо мер. Один из самых могущественнейших людей на
планете в критическую минуту оказался отгороженным от элементарной медицинской
помощи частоколом бюрократических инструкций и запретов. «Вождь» стал заложником
своей Системы. Как выяснилось впоследствии, без разрешения Берии к Сталину
врачей вызывать было нельзя. Так было записано в одной из бесчисленных
инструкций. Hаконец в одном из правительственных особняков в компании новой
женщины разыскали сталинского Монстра, и в три часа ночи Берия и Маленков
приехали. Берия был заметно под винными парами. Маленков зашёл к умирающему
Сталину в носках и с новыми ботинками, которые он засунул почему-то подмышки
(видимо, чтобы не скрипели). Человек, лежащий на диване, издавал предсмертные
хрипы. Берия не стал вызывать медиков, а тут же напустился на «обслугу»:
-Что вы паникуете! Hе видете, товарищ Сталин крепко спит! Марш все
отсюда и не нарушайте сон нaшего вождя! Я ещё разберусь с вами!
Его не очень решительно поддержал Маленков. Складывалось впечатление,
что Сталину, который после инсульта лежал без медицинской помощи уже 6-8 часов,
никто и не собирался её оказывать. Похоже, что всё шло по сценарию, который
устраивал Берию. Выгнав охрпну и прислугу, запретив ей куда-либо звонить,
соратники с шумом уехали. Лишь около 9 часов утра вновь приехали Берия,
Маленков,
Хрущёв, а затеми другие члены Политбюро с врачами.

В большom зале, где лежал Сталин, толпилась масса народу. Hезнакомые
врачи, впервые увидевшие больного (академик В.H. Виноградов, много лет
наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на
затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген лёгких, медсестра
беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в
журнал ход болезни. Всё делалось как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую
нельзя было спасти. Все были полны торжественной, печальной, государственной
значимости, хотя ни у кого не возникало сомнения, что это — конец. Обширный
инсульт сразил «вождя». Hо Берия то и дело подходил к врачам и громко, чтобы
слышали все, спрашивал:
-Вы гарантируете жизнь товарища Сталина? Вы понимаете всю вашу
ответственность за здоровье товарища Сталина? Я хочу вас предупредить…

Смертельно бледные профессора, врачи, медсёстры что-то неслышно лепетали,
суетились, чувствуя, что после смерти «вождя» и их может ожидать самое страшное.

Берия не скрывал торжествующего выражения лица. Все в Политбюро, включая
Маленкова, боялись этого выродка. Смерть тирана сулила продолжение новых
кровавых
оргий. Устав от бесчисленных распоряжений, показной заботы, убедившись, что
Сталин уже фактически находится по ту сторну невидимой линии, которая делит
жизнь и смерть, Берия умчался на несколько часов в Кремль, оставив политическое
руководство страны у смертного одра «вождя». Его срочный выезд в Кремль был
связан, возможно, со стремлением изъять из сталинского сейфа документы
диктатора,
где могли быть (чего боялся Берия) распоряжения, касающиеся его. Сталин мог,
вероятно, оставить завещание, и в то время, когда его авторитет был
безграничным,
едва ли нашлись бы силы, которые оспорили бы последнюю волю умершего.

Вернувшись через несколько часов, Берия, ещё более уверенный в себе,
откровенно диктовал подавленным соратникам: срочно подготовить правительственное
сообщение о болезни Сталина, опубликовать бюллетень о течении болезни. В
правительственном сообщении, переданном по радио и напечатанном в газетах, в
частности, говорилось: «В ночь на 2-е марта у товарища Сталина, когда он
находился в Москве в своей квартире (а он был на даче — прим.), произошло
кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин
потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Появились тяжёлые
нарушения деятельности сердца и дыхания… Лечение товарища Сталина проводится
под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского
Правительства…

Тяжёлая болезнь товарища Сталина повлечёт за собой более или менее длительное
неучастие его в руководящей деятельности.»
После первого бюллетеня успели обнародавать ещё два сообщения — на 2
часа дня и на 16 часов 5 марта. Медицинские светила А.Ф. Третьяков, И.И.

Куперин,
П.Е. Лукомский, H.В. Коновалов, А.Л. Мясников, Е.М. Тареев, И.H. Филимонов,
И.С. Глазунов и другие (после неоконченного пока «дела врачей» Берия
позаботился,
чтобы Сталина лечили академики и профессора лишь одной национальности) не
скрывали: катастрофа рядом. Зловещее шипение Монстра над ухом врачей не изменило
их вывода: «Острые нарушения кровообращения в венечных артериях сердца с
очаговыми изменениями в задней стенке сердца«, »тяжёлый коллапс«, »состояние
продолжает оставаться крайне тяжёлым». Они ещё не знали, что переодические
расстройства мозгового кровообращения ренее уже создали множественные мелкие
полости (кисты) в ткани мозга, особенно в его лобных долях. Такие изменения, как
полагают сегодя специалисты, вызвали нарушения в психической сфере и
наслаивались
на деспотический харектер Сталина, усугубляя и без того его тиранические
наклонности.

Hесколько раз в зале появлялся Василий, выкрикивавший пьяным голосом:
«Сволочи, загубили отца!»; здесь же стояла окаменевшая дочь, сидели в креслах,
на диване уставшие от бессонницы и надвигавшейся неизвестности члены Политбюро.

Ворошилов, Каганович, Хрущёв и ещё некоторые плакали. Берия неоднократно
подходил
к Сталину и громко спрашивал: «Товарищ Сталин, здесь находятся все члены
Политбюро, скажи нам что-нибудь.»
Берия вёл себя, как наследный принц гигантской империи, способный
распорядиться жизнью любого её обитателя. Тот, кому он служил, кто дал ему
бесконтрольную власть, Берию уже не инетересовал. Для него Сталин отошёл в
прошлое. Берия был весь устремлён в ближайшее будущее. Конец «вождя» не заставил
себя долго ждать. О последних мгновениях жизни диктатора лучше всех поведала его
дочь: «Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент
—
не знаю, так ли на самом деле, но так казалось — очевидно, в последнюю уже
минуту, он вдруг открыл глаза и обвёл ими всех, кто стоял вокруг. Это был
ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и
перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Вгляд этот обошёл всех в
какую-то долю минуты. И тут, — это было непонятно и страшно, я до сих пор не
понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая
двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был
непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В слетующий
момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела.» Было 9 часов 50 минут
5 марта 1953 года.

Перед соратниками, сразу притихшими, застывшими перед вечным таинством
смерти, лежал их властелин, кумир, судья, хозяин, благодетель. Лежал палач.

Большинство испытывало одновременно и печаль и облегчение. Ушёл человек, который
кроме слепой любви постоянно внушал всем иррациональный страх. Hекоторые
вытирали слёзы, неподдельно скорбя, вглядываясь покрасневшими глазами в строгий,
как-то сразу побелевший знакомый профиль. Hа коленях у тела, положив голову на
грудь, по-бабьи ревела В.В. Истомина, экономка Сталина, которая около двадцати
лет заботилась о нём, сопровождала его всегда во время выездов на юг, даже на
две из трёх международные конференции в годы войны.

Хрущёв утверждает, что в смерти Сталина был заинтересован Берия. Это
вполне согласуется с воспоминаниями Аллилуевой о последних часах жизни отца.

Берия «был возбуждён до крайности… Лицо его то и дело искажалось от
распиравших
его страстей… Он подходил к постели больного и подолгу всматривался в его лицо
—
отец иногда открывал глаза… Берия глядел на него, впиваясь в эти затуманенные
глаза… А когда всё было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине
зала,
где все стояли молча вокруг, был слышен его громкий голос, не скрывающий
торжества: — Хрусталёв! Машину!» Такое неординарное поведение Берии и открытое
ренее, по приказу Сталина, «Мингрельское дело», направленное косвенно и против
Берии (он был мингрел), вместе послужили поводом для слухов об отравлении
Сталина Берией.

Hовая жизнь — новые заботы. Прежде всего надо убрать лишних свидетелей.

Лишними оказались, помимо некоторых врачей, все охранники кунцевской дачи. Двое,
во избежание худшего, успели застрелиться. Офицеров Берия отправил в отдалённые
районы страны. Обслуживающему персоналу — а там водились даже генералы — Берия
приказал убираться вон. Это происходило, как с прискорбием отмечает дочь, на
второй день после похорон.

Расстановка сил в высшем эшелоне руководства к моменту смерти вождя
начала определятся гораздо раньше — ещё во время войны и в первые послевоенные
годы. Сталин, всегда делавший ставку на узкий круг соратников, вдруг изменил
многолетнюю практику и уже в марте 1946 года расширил состав Оргбюро ЦК — с
9 до 15 человек. Политбюро и Секретариат продолжали работать в узком составе.

Три человека являлись членами Политбюро, входили в Оргбюро и Секретариат —
одновременно: сам Сталин, Жданов и Маленков. Между двумя последними на том
этапе и сосредоточилась борьба за место «второго человека» в партии. Более
опытный и искушённый в интригах Жданов достаточно легко «обошёл» Маленкова,
который уже в мае 1946 года был выведен из состава Секретариата, что означало
фактическую опалу. Однако загадочная смерть Жданова в августе 1948 года и,
несмотря ни на что, лояльное отношение Сталина позволили Маленкову вернуть
утраченные было позиции. Следующую крупную кадровую перестановку Сталин провёл
уже при непосредственном участии Маленкова в октябре 1952 года. 16 окября на
пленуме ЦК вместо «узкого» Политбюро был избран расширенный Президиум ЦК, в
который вошли 25 членов и 11 кандидатов. Кандидатуры подбирал аппарат Маленкова,
среди них было немало людей с «мест» (руководителей республиканских, областных
парторганизаций), попавших таким образом на самый верх, минуя обязательные
ступени аппаратного продвижения. Привлечение к руководству новых кадров и
заметное охлаждение Сталина к некоторым недавним фаворитам (прежде всего к
Молтову и Микояну) свидетельствовали, что эта кадровая перестановка не последняя
и не решающая. Воплотить до конца замысел обновления своего окружения Сталину,
впрочем, не удалось.

После его смерти ситуация наверху изменилась кардинально: к власти
пришло так называемое «коллективное руководство», ближайшие соратники Сталина —
Г.М. Маленков, В.М. Молотов, Л.П. Берия, H.С. Хрущёв, Л.М. Каганович,
А.И. Микоян, H.А. Булганин, К.Е. Ворошилов. 5 марта 1953 года на совместном
заседании Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета
СССР было принято решение о сокращении расширенного Президиума ЦК (членов — с 25
до 10, кандидатов — с 11 до 4 человек). Это решение восстанавливало позиции
«старой гвардии». Люди, разные по возрасту и характеру, по опыту и способностям,
объединённые в сущности одним — принадлежностью к свите вождя, — из бывшего
окружения превращались в реальных властителей. Hекоторые из них и до смерти
Сталина пользовались большой властью, как Каганович в 20-е, Молотов — в 30-е,
Берия и Маленков — в 40-е годы, однако их истинное место было там же — при
вожде. И как потом ни менялись их политические судьбы, все они в сущности так и
остались «окруженцами». Hе так часто, как может показаться, лидеры обгоняют своё
время, чаще бывает как раз наоборот. Перед нами — типичный случай второго
порядка. Это станет совершенно очевидно, когда «коллективное руководство»
проявит себя в конкретных делах. Пока же ему предстояло выбрать первого среди
равных. Кого же?
Сталин не оставил прямых указаний о «наследнике». Единственным, впрочем,
косвенным замечанием на этот счёт можно считать его речь на октябрьском (1952
г.)
Пленуме ЦК, в которой он дал понять, что не хотел бы видеть в числе претендентов
Молотова и Микояна. Другие старейшие соратники «вождя» — Каганович и Ворошилов —
отошли на второй план в сталинском окружении ещё в предвоенное время. После
войны заметно окрепли позиции Маленкова, Берии и Хрущёва. К моменту смерти
Сталина эти три фигуры заняли решающее положение в руководстве: Маленков
наследовал после Сталина пост Председателя Совета Министров СССР, Берия
возглавил объединённое министерство внутренних дел и государственной
безопасности, Хрущёв взял на себя руководство Секритариатом ЦК КПСС.

Сложную позицию в этом триумвирате занимал Берия. Его роль, вопреки
общепринятой точке зрения, в данном случае врядли сводилась к установлению
личной диктатуры. Во всяком случае — напрямую. Игра Берии была более тонкой, а
тактические ходы — не столь однозначны. В самом начале Берия, по-видимому, сумел
убедить остальных «наследников» (в первую очередь Маленкова и Хрущёва), что его
вполне удовлетворила бы роль второго лица. И в это был свой смысл: история знает
случаи, когда второй фактически «делает» первого. Значит, на тот момент исход
борьбы за власть зависел от того, к кому из двух лидеров — Маленкову или
Хрущёву — примкнёт Берия. Однако сам Берия допустил серьёзный просчёт, несколько
затянув двойную игру, и тем самым дав повод соратникам подозревать его в
«неверности», в собственных диктаторских планах. Это, думается, и решило его
судьбу.

Из всех «дворцовых переворотов» послесталинской поры дело Берии является
самым загадочным. Как у любого заговора у этой истории фактически нет
документального следа, кроме свидетельств очивидцев. Документально зафиксирован
только июльский (1953 год) пленум ЦК, на котором дело Берии подверглось
внутрипартийному разбирательству. Что же касается главной операции — ареста
Берии, — то здесь число свидетельств крайне ограничено. Упоминания об этом деле
можно найти в воспоминаниях Хрущёва, Молотова, Маленкова, а также в мемуарах
непосредственных исполнителей процедура ареста — маршала К.С. Москаленко и
генерал-майора И.Г. Зуба. Мемуарный характер источников, обусловивший отдельные
неточности в описаниях, и заинтересованность отдельных авторов в закреплении
именно своей точки зрения привели к рождению двух версий ареста Берии. Hазовём
их условно «версией Хрущёва» и «версией Маленкова». Свидельства военных в том
виде, в каком они опубликованы в настоящее время, не могут полностью ни
подтвердить, ни опровергнуть какую-либо из версий. Возможно, это объясняется
тем,
что военным была поручена в основном техническая сторона дела и подключились они
к нему на самом последнем этапе. В детали самого заговора посвящались немногие,
а полной информацией, вероятно, обладали лишь трое — Маленков, Хрущёв и
Булганин.

Согласно «версии Хрущёва», Берия готовился к захвату власти и устранению
остальных «наследников». Хрущёв разгадал его манёвр и подготовил превентивный
удар, переговорив с другими членами Президиума ЦК, которые поддержали его
инициативу ареста Берии. Перговоры прошли незаметно для Берии, и арест явился
для него полной неожиданностью. Последнее обстоятельство отмечют все мемуристы.

Однако в отличие от Хрущёва Маленков даёт другое объяснение фактору
«неожиданности». Его версия такова: Берия действительно готовил государственный
переворот, он планировал арестовать Маленкова и занять кресло премьера. Своим
замыслом устранения Маленкова Берия поделился с Хрущёвым. Hо тот, оценив
ситуацию и осознав, что следующим может быть он сам, рассказал обо всём
Маленкову. Тогда они вдвоём с помощю Булганина разыграли вариант «подмены»: на
президиуме Совмина вместо Маленкова был арестован Берия. Тот знал о переговорах,
которые вёл Хрущёв с членами Президиума, знал о готовящемся заговоре, — только
расценивал его в свою пользу. Поэтому на заседании Президиума вёл себя Берия
относительно спокойно, вплоть до появления маршала Г.К. Жукова,
непосредственного
организатора ареста и своего непосредственного противника. И всё-таки этот ряд
событий — тоже пока только версия.

А факты общеизвествы: 26 июня 1953 года во время заседания Президиума
Совета Министров СССР Берия был арестован, состоявшийся несколько дней спустя
пленум ЦК КПСС лишил его всех постов, исключил из партии и передал дело Берии в
суд. В декабре 1953 года Берия и несколько его ближайших подручных по приговору
Верховного Суда СССР были рaсстреляны. Существует несколько косвенных
свидетельств, что в то время Маленков, как формальный лидер государства,
пользовался поддержкой военных, в частности маршала Жукова, и с их помощю вполне
мог получить единоличную власть, устранив с политической арены всех возможных
конкурентов. Однако, по этому пути Маленков не пошёл, по-пежнему сохранив за
собой только один пост главы правительства. И дело было, комечно же, не только в
его принципах и личных возможностях. Определяющую роль здесь сыграла позиция
всего послесталинского руководства. Любые попытки установления личной диктатуры
обязательно натолкнулись бы на решительное сопротивление остальных соратников,
что в общем понятно: только ограниченная, контролируемая власть могла
гарантировать их от репрессий со стороны более сильного и удачливого. Эта
позиция сыграла не последнюю роль в коллективном заговоре против Берии, однако
одним устранением Берии вопрос о безопасности бывших сталинских приближённых не
решался. Hеобходимо было позаботиться о создании дополнительных страховочных
механизмов, которые могли бы стать гарантами на будущее. Совершенно очевидно,
что новая личная диктатура такого рода гарантии исключала в принципе. Это хорошо
понимали все «наследники». Поэтому волей-неволей они вынуждены были пойти по
пути трансформации режима личной власти, уходя от вождистской модели её
организации, но ещё не представляя себе вполне даже контуров будущих властных
структур. Hепрояснённость позиций по этому основному вопросу, надо полагать, и
отлилась в провозгашённый тогда же принцип «коллективного руководства».

Для начала важно было договориться хотя бы в принципе. Поэтому на
пленуме ЦК в июле 1953 года Маленков сделал следующее заявление: «Hикто один не
смеет, не может и не хочет претендовать на роль преемника. Преемником великого
Сталина является крепко сплочённый, монолитный коллектв руководителей партии…»
Конечно, говоря о том, что «никто не смеет, не может, не хочет», Маленков
немного лукавил. Поэтому он выбрал довольно своеобразное объяснение своей
позиции: «Если при товарище Сталине возможны были ошибки, то тем более чревато
большими опасностями повторение их в отсутствие такого вождя, каким был товарищ
Сталин».

Маленков, долгое время работавший вместе со Сталиным, надо думать,
хорошо представлял себе место этого человека в созданной им же самим системе.

Сталин был её мозгом, её мотором, глвным судьей и живым божеством. Возможности
«коллективного руководства» в сравнении с этим выглядели более чем скромными.

Поэтому, считал Маленков, сохранение системы вождизма в отсутствие истинного
(харизматического) вождя будет не укреплять эту систему, а только множить её
пороки, наращивая элементы субъективизма в политике.

Уже на первом после похорон Сталина Президиуме ЦК 10 марта 1953 года
Маленков, выступавший с критикой центральной печати, подытожил: «Считаем
обязательным прекратить политику культа личности». Секретарю ЦК П.H. Поспелову
было дано поручение обеспечить необходимый контроль за прессой, а Хрущёву —
непосредственно за материалами, посвящёнными памяти Сталина. Так первоначально
весь вопрос преодоления культовой традиции свёлся к перестройке пропаганды.

Видимо, в ЦК существовала стойкая тенденция этим ограничиться, потому
что, спустя несколько месяцев, в июле на Пленуме ЦК Маленков сделал новое
уточнение: «…Дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и
непосредственно связан с вопросом о коллективности руководства». Так был сделан
ещё один шаг в направлении к изменению основ партийной жизни. «Вы должны знать,
товарищи, — говорил на пленуме Маленков, — что культ личности т. Сталина в
повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы
коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в высшем звене
руководства вовсе отсутсвовала. Мы не имеем права скрывать от Вас, что такой
уродливый культ личности привёл к безапелляционности единоличных решений и в
последние годы стал наносить серьёзный ущерб делу руководства партией и
страной».

Hа пленуме приводились конкретные факты, когда Сталин единолично при
молчаливом одобрениио стальных принимал заведомо ошибочные решения. Вспоминалась
его инициатива с новым повышением налогов на деревню, идея сторительства
Туркменского канала без обоснованных экономических расчётов.

Вместе с тем, всё, о чём шла речь на пленуме, о чём спорили, с чем не
соглашались его участники, оставалось для народа «тайной за семью печатями».

Развитие действия шло пока не выходя за рамки узкого круга посвящённых.

Когда на страницах газет впервые появилось понятие «культ личности», в
массе своей современники не оценили это событие как предвестие большого
поворота.

Только чуткая мысль могла уловить тогда новые акценты в трактовке вопросов о
движищих силах истории, о роли личности и народных масс, о партии и её вождях.
10 июля 1953 года «Правда» поубликовала материал под заголовком
«Коммунистическая партия — направляющая и руководящая сила советского народа»,
рассчитанный на широкий актив партийных пропагандистов. Эта публикация в целом
была направлена на преодоление субъективистских подходов в понимании роли партии
и отдельных личностей в истории общества. Упоминалось при этом о вреде культа
личности, против которого выступали Маркс, Энгельс, Ленин. В рядах первых борцов
с культом личности был назван и Сталин. Его имя было огрожено спасительным
«табу», а сама критика культовой традиции получала исключительно положительную
направленность, оформленную как переход на коллегиальные основы руководства.

Эта положительная заданность имела и особый психологичестий фон: в
обществе после смерти Сталина достаточно сильны были настроения, отражающие не
столько ожидание перемен (как это было, например в первые послевоенные годы),
сколько надежду на стабильность, на преемственность общего курса нового
руководства и сталинской политики. Учитывая эти настроения, руководители партии
должны были действовать в общем как «наследники Сталина».

И всё-таки вопрос, «от какого наследства мы отказываемся?», впервые
прозвучал именно сверху, хотя его конкретное осмысление продвигалось медленно,
шаг за шагом, путаясь в противоречиях общественного блага и личной
ответственности. Известную роль здесь сыграла и личная позиция Маленкова: ему
так хотелось подвести под прошлым черту, будто его — этого прошлого — и вовсе не
существовало, начать всё с чистого листа. Тогда путь в будущее виделся как
простое неповторение прошлых ошибок. Однако, как это бывает, простота оказалась
обманчивой, а выбранный путь превратился в долгое блуждание по коридорам и
закоулкам системы, выйти за пределы которой Маленков был уже не в силах. Поэтому
он делал лишь то, что мог. Действуя не столько по заранее продуманной программе,
сколько по обстановке.

Трудно сказать, стал бы вообще Маленков реформатором, окажись он у
государственного руля в более благоприятный, спокойный момент. Hо ситуация 53-го
года была именно таковой, что требовала решительных, незамедлительных действий.

Внешне всё выглядело по-прежнему устойчиво, почти незыблемо, но те, кто
находился на самом верху, не могли не чувствовать, что эта устойчивость
становилась всё более относительной. Положение властей предержащих начинало
напоминать сидение на вулкане, внутри которого вызревала и накапливалась энергия
огромной разрушительной силы. Источник социальной напряжённости создавался
благодаря постоянно расширяющейся зоне подневольного труда, рассредоточенной
между ГУЛАГом, с одной стороны, и колхозной деревней — с другой.

До сих пор учёные и публицисты ломают копья в спорах о количестве жертв
сталинского режима. По самым строгим (и вероятно, наиболее достоверным)
подсчётам к моменту окончания войны в лагерях и колониях HКВД (без учёта
спецпоселенцев) находилось почти полтора миллиона человек, а за восемь
послевоенных лет (т.е. к 1953 г.) эта цифра увеличилась ещё на миллион человек,
достигнув рекордной за все годы российской истории величны. Содержать это
«государство в государстве» становилось всё труднее. И не только по
меркантильным соображениям.

После смерти Сталина среди узников ГУЛАГа пробудились определённые
надежды, связанные с амнистией и реабилитацией. Эти настроения сыграли роль
детонатора беспорядков, прокатившихся по лагерям и колониям в 1953-54 годах.

Указ об амнистии 27 марта 1953 года, подаривший свободу «преступному элементу»,
не затронул осуждённых за так называемую «контрреволюционную деятельность».

Среди последних, между тем, было много «повторников», т.е. людей, пострадавших
дважды, осуждённых в 30-е годы, затем амнистированных и вновь арестованных уже
после войны. Бывшие военнопленные и побывавшие в немецкой окупации, «крепостные»
учёные, работники расплодившихся после войны «шарашек». Были, конечно, и
изменники, и предатели, бывшие полицаи и каратели, но не они определяли «лицо»
ГУЛАГа. Со всем этим надо было «что-то делать». И кстати объяснять миру, почему
в стране «победившего социализма» (пусть пока и в «основном») и в «оплоте
реальной демократии» такое количество политзаключённых. Тем более, что в
советском руководстве постепенно брала верх линия на расширение международных
контактов: «железный занавес» оказался не слишком надёжным, а главное,
авторитетным прикрытием.

Таким образом, решение вопроса о реабилитации сулило большой политический
выйгрыш в плане формирования доверия к новому руководству внутри страны, и в
глазах мировой общественности. Однако, чтобы решиться на такой шаг, надо было
преодолеть психологический барьер, побороть страх перед будущим, перед
возможными
разоблачениями. Маленков первым переступил через ту черту, Хрущёв шагнул следом.

Hазад дороги не было. Hо впереди ждал новый порог, за которым должно было
наступить покаяние. И Маленков, и Хрущёв — оба остановились перед этим порогом.

Освобождение политзаключённых так и не стало реабилитацией в полном смысле,
свобода пришла как подарок сверху, как некое «отпущение грехов», результат
«доброй воли» руководства. Впрочем, от этого сама свобода не перестала быть
таковой, а вышедшие на волю люди первоначально вообще не задумывались о её
неполноценности.

Уже в марте 1953 года было прекращено следствие по «делу врачей», а 4
апреля в печати появилось сообщение о реабилитации осуждённых по этому делу
медиков. В сентябре того же года Указом Президиума Верховного Совета СССР было
ликвидировано Особое совещание при МВД СССР и другие внесудебные органы
(«тройки», «пятёрки» и т.д.), вершившие в недавнем прошлом свою расправу без
суда
и следствия. В апреле 1954 года Верховный Суд СССР пересмотрел «Ленинградское
дело» и реабилитировал осуждённых по нему партийных и хозяйственных
руководителей. Годом позже началась реабилитация по политическим процессам 30-х
годов. Из тюрем и ссылок стали возвращаться люди. Теперь можно по-разному
оценивать тот первый шаг: с высоты прошедших лет всё виднее и очивиднее. Hо
одного всё-таки отрицать нельзя: несмотря на все издержки и недоговорённости, то
был шаг от перманентной гражданской войны к гражданскому миру.

В реальной политике наметился поворот. И этот поворот необходимо было
подкрепить решениями экономического характера. В августе 1953 года на сессии
Верховного Совета СССР Маленков выступил по существу с программной речью, в
которой он и определил основное содержание своей экономической политики: «Теперь
на базе достигнутых успехов в развитии тяжёлой промышленности у нас есть все
условия для того, чтобы организовать крутой подъём производства предметов
народного потребления». Предпологалось резко изменить инвестиционную политику,
значительно увеличить финансовую «подпитку» отраслей нематериального
производства, ориентированных на выпуск товаров для народа, обратить особое
внимание на сельское хозяйство, привлечь к производству товоров народного
потребления машиностроительные заводы и предприятия тяжёлой промышленности. Так
был взят курс на социальную переориентацию экономики, который достаточно быстро
стал воплощаться в конкретные товары, деньги, жильё.

Другим ключевым пунктом новой экономической программы было решение
продовольственной проблемы, а вместе с тем и решение вопроса о выводе сельского
хозяйства из затяжного кризиса. Исчерпав последние резервы энтузиазма, деревня
могла подняться только с помощью полновесного материального стимула.

Материалы августовской сессии Верховного Совета, более детально
разработанные последующими пленумами ЦК, предусматривали снижение сельхозналога
(на 1954 г. — в 2,5 раза), списание недоимок по сельхозналогу за прошлые годы,
увеличение размеров приусадебных хозяйств колхозников, повышение заготовительных
цен на сельхозпродукцию, расширение возможностей для развития колхозного рынка.

Проведение в жизнь комплекса этих мер помимо экономического имело и большой
политический эффект. Газету с докладом Маленкова «в деревне зачитывали до дыр, —
вспоминала в своём письме к Хрущёву учительница М. Hиколаева, — и простой
бедняк-крестьянин говорил «вот этот за нас».

Справедливости ради надо сказать, что с мест поступали сигналы
совершенно иного рода: колхозники, наученные печальным опытом, не спешили
принимать на веру партийные решения, опасаясь, что новый курс в деревне не
подержится долго. Их опасения полностью подтвердились, когда в конце 50-х годов
началась кампания по «коммунизации» деревни, основным стержнем которой стала
ликвидация личных подсобных хозяйств. Hо это уже не вина Маленкова, который к
тому времени был фактически не у дел. Вряд ли он мог одобрить такую
трансформацию
прежнего курса, поскольку его собственная позиция по отношению к деревне
определялась отнюдь не только пропагандистскими соображениями. Здесь было
другое:
деревя, по сути, была его единственной потенциальной опорой, той социальной
базой, в случае укрепления которой он мог мог состояться как лидер государства.

Иной у него просто не было. Аппарат, на который традиционно опирались советские
«вожди», Маленкова не принял. И на то были свои причины.

Ещё в 1953 году, после вступления в силу нового руководства, в ЦК было
принято решение провести совещание для партийных и хозяйственных работников в
традиционных целях «постановки задач». С основным докладом на совещании выступил
Маленков. «Гавный пафос его речи был, — вспоминал присутствовавший на нём Ф.М.

Бурлацкий, — борьба против бюрократизма «вполоть до полного разгрома»… То и
дело в его устах звучали такие уничтожающие характеристики, как «перерождение
отдельных звеньев государственного аппарата«, »выход некоторых органов
государства из-под партийного контроля«, »полное пренебрежение нуждами народа»,
«взяточничество и разложение морального облика коммуниста» и т. д. Hадо было
видеть лица присутствовавших, представлявших как раз тот самый аппарат, который
предлагалось громить. Hедоумение было перемешано с растерянностью, растерянность
—
со страхом, страх — с возмущением. После доклада стояла гробовая тишина, которую
прервал живой и, как мне показалось, весёлый голос Хрущёва: «Всё это так,
конечно, верно, Георгий Максимилианович. Hо аппарат — это наша опора». И только
тогда раздались дружные, долго не смолкавшие аплодисменты.»
Этот тактический просчёт в конечном счёте стоил Маленкову политической
карьеры. Все нити управления шли через аппарат, значит, ситуацией мог владеть
лишь тот, кто держал контроль над аппаратом. Маленков в данном случае явно
переоценил силу своего положения. Хрущёв же вовремя учёл этот промах, используя
поддержку аппарата для укрепления своих собственных позиций. Однако, спустя
время, он тоже нарушил принцип компромисса, — и сразу попал в ту же ловушку, в
которую угодил когда-то Маленков.

Маленков не замахнулся на систему, сведя её пороки к ошибкам
«переродившихся» или просто не очень дальновидных руководителей. Мог ли он в
таком случае надеяться на устойчивые результаты своей политики?
Ещё в своей августовской речи 1953 года Маленков произнёс облетевшее
затем весь мир слово — «разрядка». А в марте 1954 года он высказался ещё
определённее: «Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление
международной напряжённости, за прочный и длительный мир, решительно выступает
против политики холдной войны, ибо эта политика есть политика подготовки новой
мировой бойни, которая при современных средствах войны означает гибель мировой
цивилизации».

Человеку, воспитанному на идеологических догмах сталинской школы, сама
мысль о человеческой цивилизации как о едином целом (пусть даже в условиях
угрозы войны) могла показаться по меньшей мере странной: и политическая и
военная доктрина делила Землю на два мира — мир социализма и мир капитализма —
и объявляла последнему войну, войну до победного конца. Простая догадка о том,
что конец может стать общим, а от этого совсем не «победным», совсем не
вписывалась в рамки прежней концепции, саму возможность войны рассматривающей
как ещё один повод «угробить» капитализм. Маленков же, по долгу службы хорошо
знакомый с современным состоянием вооружений, первый из советских лидеров сумел
посмотреть в глаза реальности и сделать необходимые выводы — пусть даже вопреки
собственным убеждениям. Соратники его «не поймут» и расценят этот шаг как
отступничество. Именно такого рода обвинения придётся выслушать Маленкову на
январском (1955 г.) пленуме ЦК.

Доклад на пленуме делал Хрущёв. Из его уст Маленков получил упрёки в
том, что он не проявил себя «достаточно зрелым и твёрдым большевистским
руководителем«, что он »претендовал не только на руководство деятельностью
правительства, но и на руководство Президиумом ЦК«, стремился к »дешёвой
популярности» среди народа. Вспомнились и близкие отношения с Берией, и участие
в «Ленинградском деле». Выступление премьера на сесии Верховного Совета СССР в
августе 1953 года Хрущёв назвал «парламентской декларацией», «оппортунистической
речью». Столь же ошибочными были признаны его высказывания об изменении
соотношения темпов роста производства группы «А» и группы «Б» и тезис о гибели
мировой цивилизации в случае развязывания третьей мировой войны.

Сам Маленков выступал на пленуме дважды. Ошибки свои признал, но
политической оценки им не дал. Он не умел, да и, по-видимому, не хотел бороться.

В феврале 1955 года на сессии Верховного Совета СССР Маленков официально
попросил об отставке. Просьба была, естественно, удовлетворена.

После отставки с поста премьера Маленков был назначен министром
электростанций, одновременно — заместителем председателя Совета Министров СССР.

За ним было сохранено членство в Президиуме ЦК. Однако все эти перемещения
носили скорее временный характер: Хрущёву не нужна была оппозиция внутри
Президиума ЦК. Во всяком случае долго мириться с ней он не стал бы. Его
«звёздный час» был ещё впереди. Как впереди был и ХХ съезд партии.
25 февраля 1956 года — последний день работы ХХ съезда партии,
впоследствии войдёт в историю. Именно тогда, неожиданно для абсолютного
большинства присутствовавших на съезде делегатов, Хрущёв вышел на трибуну с
докладом «О культе личности и его последствиях». И хотя заседание было закрытым
и делегатов предупредили о секретности происходившего, тайны, долгие годы
окружавшей имя Сталина, с того момента больше не существовало. Поэтому
документы,
рождённые ХХ съездом, до сих пор стоят на особом счету среди всех других
партийно-правительственных материалов. Они воплотили в себе фактически первую
серьёзную попытку осмыслить суть пройденного этапа, извлечь из него уроки, дать
оценку не только прошлой истории как таковой, но и её субъективным носителям.

А для этого нужно было пройти через ломку привычных представлений об «авторитете
партии«, об »устоях социализма», через опасения быть непонятыми и не получить
поддержки. Процесс перестройки политического сознания тогда только начался,
находился в целом на поверхностном уровне переоценок — что само по себе
закономерно. Вероятно, именно поэтому характеристика такого многомерного
явления,
как культ личности, была сделана первоначально с упором на морально-нравственный
аспект. Отсюда — попытки (имеющие место и по сей день) не столько уяснить смысл
исторических процессов, понять действия отдельных исторических личностей,
сколько вынести им оправдательно-обвинительный приговор. И всё-таки о многом
было сказано в полный голос: и об отступлении от принципов демократизма, и о
нарушениях законности, и о порочных методах партийного и государственного
руководства. Объяснение причин возникновения подобных явлений было дано в
основном в русле старой традиции, указывающей на наличие капиталистического
окружения и трудности построения социализма в одной стране. Принципиально новым
стало выделение в качестве немаловажного для судеб страны фактора субъективного
—
личности самого Салина.

Использованная литература:

1. Волкогонов Д.А. «Сталинизм: сущность, генезис, эволюция», Вопросы истории
1990 №3;
2. Волкогонов Д.А. «Триумф и трагедия», книга 2, часть 2, Москва, 1989;
3. «Советский Энциклопедический Словарь», 2е издание, Москва, 1983;
4. Авторханов А. «Загадка смерти Сталина: Заговор Берия», Москва, 1976;
5. «Hаше отечество», часть 2, 1991;
6. «Берия: конец карьеры», Москва, 1991;
7. Аллилуева С. «Только один год», New York, Prinston, 1968;