Ознакомившись
со спецификой патриархального македонского быта, можно представить себе, как
трудно было сохранить здесь все исконно македонское, подвергаясь столь сильному
влиянию эллинского духа. Разве не создались здесь условия, когда, казалось бы,
соединились времена прадедов и правнуков? Происходя от одного корня с эллинами,
их балканские собратья по своим взглядам, обычаям, нравам, общественным,
политическим традициям и порядкам оставались вплоть до времени Александра на
той ступени развития, которая уже давно была пройдена греками. Им казалось, что
они, ничего не утратив из унаследованного от предков, заимствовали у соседей-эллинов
их достижения как в области искусства и культуры, так и в практической жизни.

Будучи
способными и любознательными, македоняне высоко ценили греческих мастеров,
врачей, ремесленников, но сами при этом оставались простодушными крестьянами.

Аргеады,
создавая Македонское государство и завязывая отношения с эллинами, оказались
первыми, кто заложил основы этих взаимоотношений. Все это, правда, происходило
в рамках древних традиций царствующего дома. Покровительствовать искусствам и
наукам, предоставлять певцам и поэтам, мудрецам и искусным мастерам наилучшие
условия для творчества с давних пор считалось одной из благороднейших задач
царского дома. Правители соседней Фессалии придерживались тех же обычаев.

Так
ли это все происходило в древности, мы утверждать не можем, однако весьма
примечательно то, что македоняне с самого начала отказались от мысли создать
свою собственную письменность.

Переняв
греческую, они в качестве литературного языка переняли и язык соседей.
Известно, что первый из наиболее энергичных македонских царей — Александр I
носил прозвище Филэллин («друг эллинов»). Но он стремился к еще большему: хотел
сам вместе со своей семьей стать эллином в полном смысле этого слова. Ему
удалось этого достичь. Для истории Македонии началась новая эпоха. Александр I
принял участие в Олимпийских играх, хотя вначале коллегия эллинодиков запретила
ему участвовать в состязаниях. Однако благодаря аргосскому происхождению царя
род его признали греческим, и посему он был допущен к состязаниям. Успехи Александра
оказались на уровне достижений лучших эллинских спортсменов.

Аргеады,
ссылаясь на созвучие имен, возводили свое происхождение к Аргусу, но это было
исторической фикцией. Аналогичные подделки можно обнаружить во многих
родословных. Впрочем, здесь нельзя говорить о сознательной фальсификации.
Слишком сходны названия дома Аргеадов и одной из древнейших греческих областей
— Аргоса. У эллинов было принято выводить из созвучия имен и названий
происхождение того или иного рода. И в это искренне верили. Поэтому македонские
цари действительно считали себя потомками древних выходцев из Аргоса, т. е.
греками. Поскольку они сами являлись представителями правящего рода, то искали
своих предков среди мифологических героев и возводили свой род к аргосским
Теменидам и тем самым к могучему Гераклу. Они верили в это сами, и не менее их
в этом были убеждены все македоняне, гордившиеся своим благородным греческим
царским домом. Поверили легенде и греки, и даже Фукидид не высказал по этому
поводу особых сомнений.

Свою
любовь к эллинам Александр I проявил, участвуя в героической борьбе греков с
персами, закончившейся победой Эллады. Часть добычи, отнятой у мидян, он
пожертвовал в Дельфийское святилище, а как участник Олимпийских игр, воздвиг
свою статую на берегу Алфея. Известно, что часть изгнанных из Микен граждан
Александр принял в Македонии, предоставив им земли. Он слыл покровителем
искусств, и сам Пиндар гостил у него.

Но
наибольшее проявление филэллинства можно отметить полвека спустя, в связи с
деятельностью царя Архелая. Его столицей уже были не Эги, а Пелла,
расположенная в бухте, глубоко врезавшейся в прибрежную полосу. Архелай поручил
известному греческому художнику Зевксису украсить свой дворец фресками,
превратив его в одну из прославленных достопримечательностей Македонии. Он
привлек в свой дворец самых известных греческих художников, скульпторов и
поэтов. Пелла стала культурным центром, конкурирующим с Афинами. Не случайно
последние годы жизни Еврипид провел в Пелле. Его творческий гений, последний
раз вспыхнувший в «Вакханках», несомненно, был вдохновлен необузданным
македонским духом.

К
самым ярким проявлениям деятельности царя Архелая следует отнести учреждение им
проводившегося в Дионе пышного празднества в честь Зевса. Сочетание
атлетических и художественных состязаний во время этих празднеств должно было
объединить в Дионе славу Олимпийских игр и афинских Великих Дионисий. Не
исключено, что Еврипид написал своего «Архелая» специально для такого
празднества в Дионе.

Среди
последующих правителей Македонии особенно поклонялся греческой культуре и
искусству Пердикка III. Здесь, как и во многом другом, он проявил, пожалуй,
чрезмерную активность. Он попытался даже привлечь в Пеллу Платона, но философ,
сделав не слишком удачный выбор среди своих учеников, послал туда Евфрая.
Последний стал играть при дворе значительную роль, но не пользовался симпатией.
Его поведение вызвало толки: мол, на царские пиры теперь приглашают только
гетайров, знающих толк в философских материях и высшей математике.

Так
проявлялось стремление Аргеадов к эллинизации населения вплоть до вступления на
престол Филиппа. Прежде всего это касалось искусства, философии, некоторых
практических областей: медицины, техники, военного дела и даже налоговой
системы. Заимствования затрагивали в основном придворные круги и земельную
аристократию, но едва ли доходили до широких масс народа. Речь шла лишь об
облагораживании «благородных». За пределами этой верхушки мало кто умел писать
и читать. Даже Евридика, мать царя Филиппа, только в старости постигла это
искусство.

Глубоко
чуждыми македонянам оставались сами основы греческого полиса с его гражданской
жизнью. По-видимому, Аргеадов совершенно не интересовала эта сторона эллинской
жизни. Пелла не стала греческим городом, и македоняне не имели никаких оснований
для создания группировок олигархического и демократического толка. Даже
учреждение новой фаланги — педзэтайров (гетайров-пехотинцев),— состоявшей из
крестьян и пастухов, не привело к образованию подлинной «демократии». Такую
реформу провели Аргеады, лишь когда получили для этого достаточную финансовую
базу, фаланга имела двоякое назначение: для военных целей и для поддержки
народными массами царской власти. Время, когда был введен этот новый тип
пехоты, определяется по-разному» и уточнить его не представляется возможным.
Был ли создателем фаланги Александр I, Архелай, или правивший в течение
недолгого времени Александр II, или даже сам великий Филипп — неизвестно.
Однако, поскольку до правления Филиппа для постоянного содержания этого нового
типа войска цари не имели достаточных средств, фаланга не могла появиться до
этого времени. Только Филипп, использовавший золото и серебро фракийских
рудников, мог создать ту железную фалангу, которая превзошла все виды греческой
военной организации.

Именно
в этом следует искать ключ ко всей политике эллинизации, проводимой Аргеадами.
Они взяли от греков все дары их муз, все, что было порождено их разумом и
практицизмом, и оставили .в стороне все те их достижения, которые могли
пошатнуть традиционные устои Македонского государства. Поэтому македоняне
особенно ценили тех эллинов, которым были чужды политические страсти. Они
хотели, поднявшись над общим уровнем балканско-континенталыюй культуры, все же
остаться по сути своей македонянами.

Огромное
значение для македонян имело сближение с культурой Греции, проводившееся
Аргеадами в высшей степени разумно, однако не меньшую роль играли политические
столкновения между греками и македонянами на территории Балкан. Греческие
города, рассоложенные по обеим сторонам Фермейского залива, закрывали от
македонян побережье, поэтому Аргеады считали необходимым либо подчинить себе
эти города, либо уничтожить. И когда основанный выходцами из Аттики Амфиполь
закрыл македонянам доступ к фракийским рудникам, это вызвало резко враждебное отношение
к грекам. Отныне Македония стала использовать все возможности, чтобы пошатнуть
положение греков на севере. Борьба с эллинами действовала на Аргеадов как
своего рода возбуждающее средство: она не давала македонянам впасть в спячку,
являлась хорошей школой для проводимой ими политики, сущность которой
составляли без конца заключаемые и вероломно нарушаемые договоры. В то же время
эта борьба послужила стимулом к окончательному объединению Македонии и
превращению ее в могущественную державу.

Однако
древнюю Македонию ожидала еще одна опасность, которую никто не мог предвидеть.
Она уже была близка, и в немалой степени ей содействовали гениальные Еврипидовы
трагедии. Этой опасностью была свобода поведения, провозглашенная впервые
греческими софистами,— автономия человеческой личности, оторванной от
гражданских устоев. Такая свобода поведения глубоко противоречила всем
македонским традиционным связям, сложившимся между царем, знатью и народом. Уже
со времен Архелая внутри правящего дома усилились раздоры и интриги, которые
часто приводили к критическим вспышкам, и патриархальные устои в верхних слоях
македонского общества начали расшатываться. И разве не на поминала одну из
женщин, рожденных фантазией Еврипида, Евридика, которая, посягнув на жизнь
царственного супруга, не пожалела собственного сына, для того чтобы в союзе со
своим любовником-свекром бесстыдно наслаждаться безграничной властью над
Македонией? Неужели столь скоро дали всходы зерна, посеянные трагиком? Правда,
подобное нарушение традиционных связей проявлялось лишь в кругах высшего
общества, в то время как в низших слоях все еще оставалось по-старому. Мы
увидим, что Филиппу удалось в последний раз поднять уважение к
древнемакедонским традициям. Но разве его личная жизнь не была насыщена конфликтами,
носившими чисто еврипидовский характер?

Все
это предвосхищало в какой-то мере распад традиционных связей, которые уже
полностью отсутствовали во времена Александра и диадохов. До этого времени
перед Македонией не стояли проблемы, связанные с развивающимися
общественно-политическими отношениями в стране. Македоняне сумели избежать
внутренних раздоров, присущих Элладе. Свобода человеческой личности, хотя эта
проблема мало интересовала македонян в целом, широко культивировалась в Пелле,
где весьма усердно почитали поэзию Еврипида. Вскоре необузданный дух
Еврипидовой свободы овладел обитателями царского дома и двора и, возбудив
страсти и желания, вырвав их из патриархальной сени Македонии, увлек в
неведомые дали.