ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ПО РЫБОЛОВСТВУ

Федеральное государственное образовательное учреждение высшего
профессионального образования

«Мурманский Государственный Технический Университет»

ГУМАНИТАРНЫЙ ФАКУЛЬТЕТ

РЕФЕРАТ

по дисциплине «Профессионально-этические основы социальной работы»

на тему: «Мораль помощи и взаимопомощи в дохристианский период Руси»

Студент: 2 курса очной формы обучения

Специальность: Социальная работа

Номер студ. билета: СР2002-027
Фио студента: Соколов Павел Юрьевич
Преподаватель : Коренева Анастасия
Вячеславовна

Дата сдачи работы в деканате:

Рег. номер работы на кафедра:

Мурманск

2004 г.

План:

* Введение
* ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ ЭТИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ НА РУСИ
* Формы помощи и взаимопомощи в славянских племенах до 10 века.
* Истоки традиций помощи и взаимопомощи у древних славян
* Особенности этикета, нравственности, моральных принципов И быта народов
языческой Руси
* Особенности архаической благотворительности.
* Заключение
* список использованной литературы

* Введение

В любом из периодов общественного развития основными функциями морали
являются регулирование и оценка индивидуального поведения людей, приведение
его в соответствие с теми нормами и принципами, которые приняты данным
обществом в качестве базовых и отражают общественные интересы. Моральные
нормы не только содержат предписания должного поведения, они фиксируют и
такие нравственные аспекты личности, которые необходимы для нормативно
одобряемого поведения, поскольку с точки зрения морали могут
рассматриваться и оцениваться не только действия и поступки, но и мотивы
деятельности, цели, средства и даже намерения.
Человек изначально, еще будучи homo erectus, жил в обществе себе подобных,
поскольку индивид не может удовлетворять свои потребности, не вступая в
определенные отношения с другими людьми. Первобытная орда, затем племя —
первые формы человеческого коллектива, сообщества, известные нам из
материалов археологических, этнологических и палеонтологических
исследований. О жизни этих далеких предков можно судить лишь по тем
немногим дошедшим до нас свидетельствам, которые пощадило время. Однако и
эти немногие доступные для анализа факты дают возможность сделать
определенные выводы, интересующие нас в связи с рассматриваемым вопросом.

* ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ ЭТИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ НА РУСИ

Современной истории известно, что изначально предок современного человека
был стадным существом и что первобытная орда вела кочевой образ жизни,
постоянно передвигаясь с места на место в поисках пищи; причем основными
способами ее добывания были собирательство и коллективная охота. Будучи
физически относительно беззащитным, человек объективно нуждался в
кооперировании своих усилий с другими людьми для успешной охоты или защиты
от хищников. В те времена предок человека был жесток, а общество
первобытных людей было обществом, где выживали сильнейшие. Многочисленные
работы, посвященные предыстории человечества, говорят о том, что убийства
детей (видимо, используемых в качестве пищи в голодные периоды) и отказ в
помощи престарелым, больным и раненым членам орды были тогда в порядке
вещей, повседневной практикой, поскольку для находящейся в постоянном
движении орды медленно передвигающиеся в силу разных причин члены — не
просто обуза, а угроза безопасности для всех, а значит и для каждого.
Задержка в пути, передвижение со скоростью самых слабых и медлительных
могли вызвать гибель всей орды от голода или в результате нападения таких
же диких людей или животных. Поэтому Л. Крживинский называет первобытное
общество-орду — «обществом без стариков» и
«обществом сильных людей», имея в виду, что люди слабые погибали довольно
быстро, не получая помощи и поддержки со стороны своих соплеменников.
Происходил действующий в животном мире и распространявшийся в этот период
истории на дикого человека естественный отбор, в результате которого
выживали наиболее молодые, ловкие и сильные.
Вместе с тем, исходя из того, что предок человека жил не в одиночку, мы
можем сделать вывод, что и в этот начальный период истории человечества
должны были существовать определенные регуляторы поведения индивида в
сообществе себе подобных. Безусловно, полуживотное состояние человека
делало неизбежным преобладание биологического начала над социальным, и
именно этим обстоятельством определялась необходимость координировать
действия внутри племени и жестко регламентировать поведение его членов:
«… люди взаимодействуют друг с другом с чувством моральности, такие
поступки соответствуют нашим биологическим интересам». Так, для полудикой
орды имели ценность лишь сильные, крепкие и ловкие охотники, обеспечивающие
орду пропитанием и выполняющие при необходимости функции защиты, молодые
-женщины — как продолжательницы рода, а для женщин-матерей — их дети в силу
биологического закона сохранения вида. Таким образом, ценности первобытного
общества определялись эмпирически, ощущались инстинктивно и носили явную
биологическую окраску в полном соответствии с коллективными потребностями
выживания homo erectus как специфического биологического вида.
Строго говоря, это не были ценности в нашем современном понимании — мозг
человека в этот период не в состоянии был осмысливать такие сложные
философские понятия, как ценности», «благо», «добро», — но на уровне
примитивных полуживотных ощущений и инстинктов человек, безусловно, мог
дифференцировать полезное и вредное для себя и для сообщества.
О моральных отношениях этого исторического периода можно сказать лишь одно
— они были коллективистскими, ориентировались на совместное физическое
выживание, поскольку в одиночку предок человека выжить не мог, и содержали
только один закон — власть силы с целью обеспечения совместного выживания.
Мораль (точнее, прамораль, истинктивная мораль, поскольку речь, лишь очень
условно, может идти о нормативной регуляции человеческого поведения с точки
зрения добра и зла и направленности на сохранение социума, его
стабилизацию) носила ярко выраженный коллективистский характер и
подразумевала безоговорочное подчинение более слабых сильнейшему, и этот
сильнейший (как правило, становившийся вожаком) имел неограниченные права,
непререкаемый авторитет и абсолютную власть, что давало ему возможность
использовать свое положение в первую очередь в своих собственных целях и
решать силовыми методами все вопросы, возникающие в орде. Эта же власть,
основываясь на потребности обеспечения совместных действий, организовывала
жизнь орды, сохраняя и повышая ее жизнеспособность и укрепляя обусловленный
потребностями выживания коллективизм. Таким образом, в первобытной орде
царили отношения социального неравенства, основанного на неравенстве
физическом и интеллектуальном, и полная подчиненность интересов отдельного
индивида интересам коллектива.
Жизнь в коллективе и стремление выжить требовали от первобытных людей
взаимопомощи при обороне и нападении, т. е. в экстремальных ситуациях, и
очевидно, что такие виды помощи друг другу оказывались коллективно — в
противном случае человек был бы уничтожен силами неживой природы и
животного мира. В самой орде должны были соблюдаться относительно
миролюбивые отношения, по крайней мере, внешне, и об этом заботился вожак,
в первую очередь охраняя предков человека — своих соплеменников — от
бессмысленного самоуничтожения, пресекая различные распри, немотивированные
убийства соплеменниками друг друга. Следовательно, даже в самом примитивном
обществе, каким являлась первобытная орда, должна была существовать система
наиболее общих и универсальных норм и запретов, которые в первую очередь
гарантировали бы безопасность существования в сообществе, невозможность его
уничтожения «изнутри», и соответствующая система санкций для нарушителей
норм.
Как считает В. Вичев, «первые социальные нормы, возникшие как отражение
производственной необходимости обуздать животный индивидуализм, как
закрепленные практикой целесообразные формы деятельности, имеют не столько
позитивный, сколько негативный характер. В них доминируют не столько
предписания к индивиду, сколько требования воздерживаться от определенных
действий, опасный характер которых уже подтвержден практикой». Из этого
следует, что членам сообщества запрещалось производить действия, наносящие
ущерб сообществу как единому целому, за чем следил вожак орды, карая
непокорных. Таким образом, уже изначально нормы поведения, складывающиеся
естественным путем или устанавливаемые в сообществе с помощью табу, были
направлены на противодействие тому, что могло бы помешать сообществу
обеспечивать жизнедеятельность, удовлетворять потребности и что
представляло бы угрозу его безопасности.
ами понятия «благо», «добро» и «зло» в этот период для человека ничем,
практически, не отличались от ощущений животного: тепло, сытно, безопасно —
добро, благо; опасность, голод, холод — зло, поскольку звуки, издаваемые
человеком в этот период, и главное, понятия, ими обозначаемые и выражаемые,
были ненамного разнообразнее и богаче, чем у животных. Первобытный
коллектив — социальный организм, замкнутое сообщество, противостоящее всему
остальному миру в жестокой борьбе за существование. Первобытный человек
является коллективистом, но не в силу своей высокой нравственности, а в
силу необходимости бороться за существование.
Таким образом, можно сделать вывод, что мораль помощи и взаимопомощи уходит
корнями в природу человека и человеческого общества: в первобытной орде
поведение каждого ее члена соответствовало требованиям выживания в
природной среде и было направлено на удовлетворение в первую очередь
коллективных потребностей — обеспечения выживания, безопасности,
продолжения рода. Однако, вызвано это было отнюдь не соображениями долга и
совести, как считает Ю. Г. Семенов, а, во-первых, инстинктом сохранения
вида, который требовал жертвовать малым (индивидуальным выживанием) во имя
большего (сохранения вида), и, во-вторых, тем обстоятельством, что
удовлетворить вышеуказанные потребности выживания в одиночку не
представлялось возможным — мир был враждебен человеку, не обладающему
такими физическими данными, как большинство хищников, ведущих парный или
одиночный образ жизни. Человек при этом следовал такому же инстинкту
стадности или коллективизма, какому следуют животные, основой поведения
которых является не нападение, а самозащита, — т. е. животные-хищники.
Фактически у человека не было возможности выбора поведения, не было
положительных альтернатив коллективизму. При отсутствии свободы воли трудно
говорить о моральности или аморальности поведения, хотя некоторые виды
взаимопомощи и поддержки на инстинктивном уровне в орде имели место как
прообраз будущих моральных отношений.
По мнению историков, относительная «гуманизация» и морализация отношений в
первобытном обществе произошла после величайшего события в истории
человечества — освоения огня. Использование данного природой огня и затем
его произвольная добыча, хранение и использование для своих нужд стало, по
мнению многих ученых, переломным моментом в истории человечества. Открытие
дало людям реальную возможность стать более гуманными и ценить человеческую
жизнь как таковую.
О том, что человеческая жизнь, сам человек в этот период уже становится
наивысшей ценностью, пусть и не вполне осознаваемой объективно, косвенно
говорит такой факт: самой великой и ценной жертвой духам (предков или
природных предметов и явлений), культы которых в этот период уже
существовали, считалась жертва человеческая, приносимая в особо
ответственных, важных и значимых случаях, тогда как в повседневности можно
было ограничиться принесением в жертву злаков, продуктов питания, животных,
различных изделий. Причем на роль жертвы в самых различных человеческих
сообществах, живших в различных уголках земного шара, выбирались наиболее
молодые, сильные и красивые члены племени — самое ценное и лучшее, чем
располагало племя.
Постоянное использование огня сделало возможным переход к оседлому образу
жизни — огонь не только делал жилье более уютным и теплым и избавлял от
необходимости перекочевывать «вслед за летом» и за перемещающимися на юг
стадными животными, но и защищал от хищных животных, и давал возможность
делать запасы пищи на случай голода, да и охота с применением огня стала
более добычливой. Видимо, с применением огня до некоторой степени снизилась
заболеваемость и смертность от простудных и некоторых других заболеваний,
что делало племя более жизнеспособным.
Появилась с применением огня и возможность создавать более совершенные
орудия труда и охоты, что делало существование человека более стабильным и
обеспеченным. По мере совершенствования орудий труда возникло первое
примитивное разделение труда между членами племени и между полами и
возрастными группами, причем в этих новых условиях полезными оказались и
слабые члены племени — дети и старики. Последние могли играть и, как
говорят история и этнография, в действительности играли наряду с женщинами
роль хранителей огня, его «кормильцев», поскольку это не требовало больших
физических усилий, но давало возможность освободить трудоспособных женщин и
мужчин для выполнения более трудоемких и неотложных работ. Их присутствие и
содержание для племени уже не было такой тяжкой обузой, как прежде; оно
постепенно становилось необходимым, хотя в голодные периоды или при других
экстремальных обстоятельствах смерть (в том числе и от рук соплеменников)
все еще ожидала в первую очередь именно слабых.
В меньшей степени это касалось детей: они — будущее племени, его потенциал,
и поэтому получали необходимую помощь и заботу, чтобы в свое время
заступить на место старших. Однако тот факт, что старики, с точки зрения
биологической уже выполнившие свою функцию и ставшие бесполезными, все же
имели возможность жить в племени и не умирать от голода и холода, говорит о
том, что человек становится действительно человеческим, социальным
существом, а не является только одним из многочисленных биологических
видов, существующих на земле. Такой первобытный коллективный альтруизм был
объективной необходимостью, поскольку «…племя, заключающее в себе большое
число членов, которые наделены высокоразвитым чувством патриотизма,
верности, послушания, храбрости и участия к другим; членов, которые всегда
готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы, должно
одержать верх над большинством других племен, а это является естественным
отбором», поскольку это соответствует законам природы, поскольку она «не
интересуется» отдельными особями и индивидами.
Такое изменение отношения к детям и старикам, в свою очередь, привело к еще
большим изменениям. Постепенное усложнение труда повлекло за собой
необходимость обучения подрастающего поколения приемам профессиональной
деятельности, передачи трудовых навыков и хитрости охоты, и это стало
«точкой соприкосновения» старых членов племени и детей. Старики, живущие в
племени, в прошлом охотники и мастера, получили возможность передавать свой
жизненный и профессиональный опыт, знания и навыки, а дети — перенимать их,
что обеспечивало не только преемственность знаний и навыков, но и племенных
обычаев и традиций, связанных с правилами поведения, и отношений между
членами сообщества, — а это в свою очередь повышало значимость для племени
и детей, и стариков.
Как указывал Г. Спенсер, «любое общество стремится сформировать своих
членов таким образом, чтобы осуществление социальных функций было для них
желанным», вследствие чего становится необходимым прививать каждому
наиболее целесообразные для социума нормы человеческого общения и
взаимодействия. В этом случае наиболее рациональной является передача
знаний и навыков от старших младшим. Подобные обстоятельства способствуют
формированию представлений о важности не только взаимопомощи среди
сильнейших членов племени, но и заботы о слабых, их содержания и поддержки.
По мнению А. Ф. Анисимова, в этот период своей истории человек делал
рационалистически все, что было по тому времени в его силах, для того,
чтобы не сломиться перед могуществом окружающей его природы», а забота о
слабых — детях и стариках, неразрывно связанных между собой в силу
необходимости передачи опыта как профессионального, так и жизненного, была
рациональна: если нужно обучаться, значит, нужны учителя и наставники из
числа наиболее опытных членов племени, причем не связанных необходимостью
ежедневно вести трудовую деятельность для жизнеобеспечения племени и
имеющих возможность целиком посвятить себя обучению и воспитанию детей и
молодежи. Повышается в этот период и возможность вариативности поведения
отдельного индивида, хотя в целом объективная регламентация поведения и
деятельности носит очень жесткий характер.
С образованием материнского рода человек получил «первый урок личности,
научавший ее, насколько она выигрывает в борьбе за существование, вступая в
ассоциацию, которой личность приносит в жертву исключительный эгоизм, но от
которой получает громадное приращение сил, результаты общей опытности,
общей работы мысли всех членов ассоциации и традицию длинного ряда
поколений». Если ранее, когда человек еще не вполне выделился из животного
мира, его альтруизм и коллективизм были обусловлены только биологической
природой и инстинктами, то в более позднее время человек уже начинает
осознавать социальную ценность альтруизма. Да и впоследствии, при
усложнении общественных отношений и образовании более сложных и совершенных
форм общественной жизни, этот «первый урок о пользе чужой жизни для
удобства собственной не мог пропасть даром», поскольку от этого зависела
прочность и жизнеспособность всего сообщества, а следовательно, и
безопасность его существования.
Именно в этот период начинается постепенное формирование собственно
моральных отношений, регулирующих взаимодействие людей и формы их
существования на основе определенных нравственных законов. Эти законы
мотивируются уже не чисто утилитарными соображениями, но ссылками на
традицию, обычай, норму. Соответственно они имеют более или менее
постоянный характер и усваиваются всеми членами сообщества в детстве в
процессе обучения и воспитания. Меняются законы лишь под влиянием
чрезвычайных обстоятельств, связанных с различными природными и социальными
факторами, с изменениями в образе жизни людей, но в основах своих они
передаются из поколения в поколение в форме устных преданий, легенд,
заповедей, запретов.
К этому периоду можно отнести появление первых форм взаимопомощи людей,
прообразов будущей благотворительности. Более или менее стабильное
существование племени, образ и стиль его жизни не только требовали, но и
делали возможным оказание помощи не только слабым, не способным
самостоятельно прокормиться и решить другие насущные проблемы (например,
после гибели главы семейства, кормильца) соплеменникам, членам рода, но и
людям «со стороны», попавшим в племя в мирное время. Видимо, первыми видами
социальной помощи, зародившимися именно в этот период человеческой истории,
было предоставление приюта и кормление не своих, путников, «чужеземцев»,
пришедших с миром. Такие формы помощи иноплеменникам могли появиться лишь
при наличии уже сложившихся традиций заботы о своих нуждающихся
соплеменниках и возросшем экономическом потенциале племени, его
относительном материальном достатке. Исследования русских и зарубежных
этнографов приводят к неизбежному выводу, что для первобытного человека
забота о нуждающемся чужаке была нормой.
Однако в значительно большей степени нравственное регулирование отношений
между людьми требовалось и, соответственно, развивалось с появлением семьи
и собственности. А. Г. Харчев считает, что мораль возникает и функционирует
в этот период «как способ преодоления противоречия между личностью и
обществом», между интересами собственников и сообщества в целом. Первые
моральные принципы, унаследованные от homo erectus, преследовали все ту же
цель сохранения единства и сплоченности рода и в связи с этим — его
безопасности и жизнеспособности и поэтому представляли собой запреты на
действия и поступки, вызывавшие вражду и рознь между членами сообщества.
Запреты на немотивированное общественными интересами убийство соплеменника,
отторжение и кражу его имущества, в составе которого чаще всего
рассматривалась жена, а также повсеместное почитание престарелых имели
конкретный смысл и содержание — сохранение целостности и единства общины,
ее жизнестойкости и обороноспособности, преемственности традиций и образа
жизни. На иноплеменников такой запрет распространялся далеко не всегда.
Выводы Л. Н. Гумилева о биологически и социально обусловленном
коллективизме и альтруизме хотя и относятся к более позднему образованию —
этосу, могут быть с большой степенью вероятности применены и к более ранним
формам сообществ, вплоть до первобытной орды: «Для того, чтобы победить
или, как минимум, отстоять себя, необходимо, чтобы внутри этоса возникла
альтруистическая этика, при которой интересы коллектива становятся выше
личных. Такая этика наблюдается и среди стадных животных, но только у
человека принимает значение единственного видоохранительного фактора», при
этом имеется в виду, что альтруизм и коллективизм подразумевают
обязательную взаимопомощь членов сообщества.
Племена славян и русов, населявших территорию нынешней России, не были в
этом отношении исключением.
Так, византийский историк VI века Прокопий Кесарийский писал: «Эти племена,
славяне и анты … издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье
и несчастье в жизни считается общим делом». «Честность же и товарищество
среди них таковы, что они, совершенно не зная ни кражи, ни обмана, не
запирают своих сундуков и ящиков», — говорится в «Жизнеописании Оттона
Бамбергского». Маврикий Стратег, Адам Бременский, Ибн Русте, Ибн Фадлан и
другие путешественники, оставившие записки о своем посещении славянских
земель, единодушны во мнении, что людей более гостеприимных, радушных,
доброжелательных, милосердных и справедливых, чем славянские народы, найти
трудно. Подтверждением милосердия, заботливости наших далеких предков могут
служить многочисленные фольклорные источники — былины и сказки, где
типичным был такой сюжет: герой, попав в незнакомое место к потенциальным
врагам, заявляет о необходимости соблюдать законы гостеприимства и требует
к себе внимания и заботы, что ему немедленно и предоставляется
пристыженными врагами.
Суровые природно-климатические условия, определяющие способ хозяйствования,
делали славян естественными коллективистами и обусловливали совместное
проживание и деятельность как необходимые и единственно возможные формы
существования. В этот период российской истории широко развилась общинная
помощь. Не только соплеменники всегда могли рассчитывать на помощь и
поддержку своих соседей в случае нужды, но и люди чужие. С чужеземцами,
пришедшими к славянам с мирными целями, они обращались исключительно
заботливо, обеспечивая им помощь и защиту, и даже пленники у славян по
прошествии определенного времени получали свободу. Да и само обращение с
пленными было более мягким, нежели у других народов, что следует из
произведений посещавших в тот период славянские земли путешественников и
торговцев.
Таким образом, можно сделать вывод, что у славянских племен уже в этот
ранний период истории деление на «своих» и «чужих» было менее четким, и
этика отношений, в частности, этика взаимной помощи, распространялась на
тех и других более или менее одинаково, конечно, при условии, что «чужие»
миролюбивы и не несут угрозы благополучию славянского рода или племени.
Даже иноверцы получали равные со славянами права, если они, оставаясь
среди них, «не выставляли напоказ своей христианской веры» (по словам Адама
Бременского), т. е. не оскорбляли миропонимания славян, основанного на
древней языческой религии.
Первые, наиболее общие и объективные с точки зрения потребностей
совместного проживания и деятельности людей, моральные принципы, отмечаемые
историками и Этнографами у всех народов земли, получили в дальнейшем
закрепление в религиозных нормах и заповедях, а впоследствии — в светских
законах. Введение на Руси православия в качестве официальной
государственной религии и идеологии сделало его догматы основой этических
воззрений верующего населения.

* Формы помощи и взаимопомощи в славянских племенах до 10 века.

Древнейшие виды помощи и взаимопомощи у славянских племен как отражение
общинных принципов жизнедеятельности
К сожалению, источники, отражающие языческую жизнь славянских племен,
уничтожены в период христианизации Руси, поэтому возможна лишь
реконструкция основных элементов поддержки и защиты. Богатым материалом,
позволяющим прояснить праисторические формы помощи и взаимопомощи в
древнейшей общности, являются славянская мифология, сохранившиеся аграрные
культы. Они помогают воспроизвести ранние формы системы редистрибуции и
реципрокации. В этом ключе интересен подход А. Ф. Лосева, который
рассматривал исторический процесс не только как взаимообусловленную систему
фактов, но и как историю сознания.
Важным моментом в реконструкции процесса помощи и взаимопомощи является
сравнительно-историческое сопоставление как этапов развития социальной
общности народов других культур, так и индоевропейских мифологических
систем, культурно-исторические корни которых питают славянскую этническую
общность. Праиндоевропейская история славян позволяет сделать
предположения, что зарождение древнейших форм защиты и поддержки
происходило в той же исторической последовательности и по той же логике,
что и у других народов праиндоевропейской группы, что процессы сапиентации
и формирования родового общества имеют общие социогенетическиё условия,
тенденции и формы общественной практики.
Археологические и антропологические реконструкции древнейших человеческих
общностей на стадии социальной организации гоминид дают основания для
вывода о том, что в процессе сапиентации происходит формирование
реципрокного альтруизма.
В ходе антропосоциогенеза формируется социогенетическая программа «Ноmо
sapiens» и в родовых общинах закрепляются общественные стереотипы
поведения, среди которых важнейшими являются реципрокация и редистрибуция.
Именно эти процессы лежали в основе ранних форм социальных отношений, где
их главное предназначение связано с функциями защиты индивида в системе
рода и общины. Родовые отношения до возникновения классового общества
являлись важнейшим охранным механизмом, фактором этнической идентификации и
социализации индивида.
До оформления классового общества эти функции характерны практически для
всех цивилизационных человеческих общностей, в том числе и для славянских
племен. Механизмы реципрокных связей со временем усложнялись и приобретали
этническую окраску в системе общинных отношений.
На Руси социогенетический механизм языческой родовой общности постоянно
воспроизводился через аграрные культы, семейно-родовые обряды, что не могло
не войти в противоречие с христианскими нормами, которые впоследствии стали
знамением общественно-экономической жизни. Языческие традиции были
настолько распространены в обыденной жизни русского народа, что
православная церковь в XVI в. достаточно часто в грамотах архиепископам
указывала на существующие неискорененные обряды и обычаи: « а молятца деи
по скверным своимъ молбищомъ древесомъ и каменью… и мертвыхъ деи своихъ
они кладутъ въ селехъ по курганомъ и по коломищемъ съ теми жъ арбуи, а къ
церквамъ деи на погосты техъ своихъ умершихъ оне не возятъ сохраняти…».
Такая устойчивость языческого архаического сознания не могла не отразиться
на формах общественной помощи и взаимопомощи и не сохранить к ним
древнейшие нормативные требования.
Важной формой и историческим свидетельством древнесла-вянских систем
коллективной защиты явились длительное время сохраняемые
полукрепостнические общественные отношения, пережитки в семейно-бытовой
сфере, общинная система землепользования. Вывод Н. Никольского о том, что в
крестьянской среде эти языческие праисторические формы сохранялись вплоть
до начала XX в., подтверждают работы Г. Носовой, В. Проппа, С. Токарева, В.
Чичерова и других исследователей.
Древние славяне жили родовыми общинами. Основными их занятиями являлись
земледелие и скотоводство. Выполнение трудоемких работ было под силу только
большому коллективу. Поэтому в жизни славян большое значение приобрела
община (мир, вервь). Она являлась органом местного крестьянского
самоуправления, в компетенцию которого входили земельные переделы, налогово-
финансовые вопросы (связанные с обложением податями и их распределением),
решение судебных споров, вопросы помощи нуждающимся. На смену родовой
общине пришла территориальная, или соседская, объединявшая несколько семей.
Каждая община владела определенной территорией. Общинные владения были
общественными и личными. Единство соседской общины поддерживалось не
правовыми, а хозяйственными связями.
Родовые отношения являлись важнейшим охранным механизмом, фактором
этнической идентификации и социализации индивида. Род сохранял верховную
собственность на землю, выступал регулятором семейно-брачных отношений в
виде обычно сохранявшейся экзогамии и реже эндогамии, выполнял функции
взаимопомощи, взаимоответственности и защиты.
Архаическая парадигма помощи складывается в то время, когда ведущим
миросозерцанием и мироощущением было язычество. Восточные славяне —
язычники — поклонялись различным явлениям природы, культу предков.
Что характерно для языческого архетипического сознания?
Образом, который бы дал представление о сущности языческого архетипического
сознания, является круг, колесо. Древние славяне поклонялись ему, оно
означало не только символ жизни, символ защиты, выступая в качестве оберега
от злых духов, но и являлось выразителем определенной целостности,
неизменяемости, стабильности и основательности. О семантике магической
защиты, которая неотделима от идеи «своего пространства», когда круг
становится единицей и символом целостности, писал М. Попович. В колесе
отсутствует стрела времени, связь между прошлым и настоящим не выражается в
формах дискретности. Все есть продолжение всего, процесс времени не
ощущается как изменяющаяся реальность, как изменение жизненного сценария
субъекта. Как невозможен переход колеса из одного состояния в другое, так.
и невозможен переход субъекта от одного жизненного сценария к другому, не
существует другой философии пространства, другой мифологии реальности.
Колесо катится, движется не изменяясь, оставаясь тем же, что и было без
временного и пространственного приращения, но не расширяет пространство, а
следует ему по логике пространственного существования.
Для языческого миросозерцания и мироощущения характерно то, что человек не
ощущал себя в обособленности и единичности, он был не частью, а неким
единством, заключавшим в себе космическое пространство, и одновременно
являясь его продолжением. Человек не противопоставлял себя космосу,
природе, а растворялся в них, становясь таким же целым, как и они. Эта
«целостность-принадлежность» достигалась общинным существованием, обрядовой
и трудовой деятельностью, которые органично вплетались в контекст природы и
космоса. Ощущая «себя принадлежностью целого», человек закреплял в общинных
традициях нормы своего существования не только в природе, но и в мире
людей. Для него не существовало противопоставления этих реалий: одно есть
продолжение другого, и поэтому принципы его существования едины.
Философия холизма, целостности закрепляла помимо принципов существования и
архетипические страхи, выступавшие «регуляторами» нормированного поведения.
Одним из таких страхов, дошедших до нашего времени, был и остается страх
одиночества — ощущение человеком своей единичности, оторванности от
сообщества. На пересечении этих координат — холизма и одиночества —
выстраиваются определенные мифологемы бытия, которые требовали создания
механизмрв охраны и защиты целостности.
2. Основные формы помощи и взаимопомощи в древнейших славянских общинах
Общинные принципы жизнедеятельности восточных славян, практика
осуществления защиты человека в системе рода и общины нашли отражение в
конкретных формах помощи и взаимопомощи, среди которых основными были
культовые с различными сакральными атрибутами; общинно-родовые в рамках
рода, семьи, поселения; хозяйственные.
Культовые формы помощи и поддержки с различными сакральными атрибутами
тесно связаны с мифологическим миром древних славян. В исторической
литературе отмечается, что мифологическое мышление славян дрошло несколько
стадий развития. Так, Д. Шеппинг называл три стадии его развития: духов,
божеств природы и богов кумиров. М. Боровский — четыре: поклонение
озерам,рощам, небесным светилам; культ Рода и Рожаниц (с принесением жертв
и устроением пиров в их честь); культ Перуна; период двоеверия.
Существенной особенностью является то, что мифологическое мышление славян
связано с определенной моделью действий по защите и охране коллектива,
отдельного индивида. Как отмечают некоторые авторы, архетип действий,
поступка осуществляется, богом, героем, предком. Именно они в ритуаль ной
форме «помогают» общности «выстраивать» философию помощи, а подражание им
формирует нормы альтруистических поступков группы.
Однако в исторической памяти закрепились более древние праформы методологии
переноса помощи. Они связаны с оберегами. Фетишизация отдельных предметов,
наделение их сакральными свойствами — одна из первых функций переноса и,
возможно, она связана с «периодом духов». Древнейшие языческие атрибуты
оберега сохранены и в христианской культуре. Например иконы, помимо
культового предназначения, имели и оберегающую функцию. «Значительная доля
фетишизма — отмечает Г. Афанасьев, — прослеживается к почитанию икон…
нельзя не обратить внимание на распространение такого явления, как
признание икон чудотворными, тогда как другие иконы, изображающие то же
самое, или копии той же иконы чудотворной силы не имеют. Особенно много
икон с изображением Божьей Матери». До сегодняшнего дня почитаются и
наделяются чудотворной силой иконы Божьей Матери Иверс-кой, Казанской,
Владимирской, Смоленской, Утоли моя печали, Троеручницы.
Своеобразными «ферментами» в деле организации поддержки групповой общности
не только с реальными, но и с ирреальными силами выступали волхвы. Они
активно «формировали» стереотипы реципрокного поведения в новых
исторических условиях. Волхвы — в древнерусской традиции «языческие жрецы,
звездочеты, чародеи и предсказатели». Практически они имели те же функции
для родового общества, что и шаманы у многих народов.
Не акцентируя внимания на магической деятельности волхвов, отметим, что они
выступали в качестве прорицателей судьбы как отдельного индивида, так и
общности в целом, являясь определенными «регуляторами» общественных,
групповых отношений. Причем их деятельность разворачивалась в условиях
экономического, социального, личностного кризиса, когда необходимо было
разрешить ту или иную проблему; совмещались их сакральные и общественные
функции. До нас дошли факты, говорящие о том, что «по языческим законам,
чтобы восстановить благополучие общины, людей, скрывающих урожай или
отрицательно влияющих на него, убивали или изгоняли, предварительно
разорив». Такая ситуация существовала в отдельных селениях вплоть до XIX в.
С одной стороны, здесь прослеживается чисто утилитарная функция
редистрибуции — распределение в ситуации кризиса, но с другой — механизмы
распределения несут в себе языческое нормативное архетипическое поведение
субъектов поддержки, которые мотивируют свои поступки откровениями свыше. В
дальнейшем мы увидим, как в иных исторических условиях редистрибуционные
механизмы в период голода работали по той же логике, только главенствующими
становились не сакральные установки, а социальные мифологемы и идеологемы —
основные двигатели «справедливого распределения». Таким образом, действия
волхвов имели сакрально-мифические установки. Они подкреплялись
определенными ритуальными действиями, и что очень важно, действия эти
неразрывно связаны с идеологией поддержки. Она была одним из тех факторов,
которые позволили после уничтожения пантеона языческих богов долгое время
сохранять языческие традиции, что дало возможность сакральной системе
поддержки существовать на протяжении еще трех столетий.
Боги как архетип действий и поступков родовой общины, как высший свод
нормативных требований к процессам жизнедеятельности выступали активными
помощниками в; наиболее ответственных жизненных ситуациях..Славянские
языческие боги имели свою «специализацию». Они мало чем отличались от
греческого, римского, восточного пантеона, на что обращали внимание многие
исследователи. Тождественность в функциях позволяет предполагать, что на
ранних этапах социальной общности закреплены определенные общественные
механизмы взаимодействия. Они выступали в качестве нормативных и
существовали как определенные традиции. Традиция — это такой стереотип
социального поведения, который сохраняется на сознательном и
бессознательном уровнях. Эти значимые связи не могли не закрепиться в
народном сознании в системе религиозно-мифологических представлений. Можно
предполагать, что именно эти связи идентифицировали и кодифицировали два
бога: Дажьбог и Стрибог.
— Дажьбог— «бог-даятель» — наделял богатством, наследием. Стрибог-—
распределял богатство. Эти два бога выступали как. некое парное единство.
Не менее интересно божество Белобог, Белун в белорусском эпосе — бог
богатства и милосердия. Таким образом, реципрокационно-редистрибутивные
связи, которые выступали в качестве дара высших существ, рассматривались
как высшие сакральные ценности и впоследствии персонифицировались с
«лучшими людьми», т. е. обретали свое земное существование.
Более поздняя-форма почитания богов — братчины, празднуемые сельскими
общинами. Они посвящались святому патрону, позднее это был традиционный
корпоративный праздник. Он проводился либо всем селением, либо несколькими
селениями вскладчину, где каждый субъект предоставлял какую-либо долю
продуктов на общественные нужды. Подобные празднования назывались ссыпками,
мирщиной, ссыпщиной. Таким образом, мы видим, что почитание богов тесно
взаимосвязанно с оформлением института праздников. Они являлись
неотъемлемой частью быта в древнейшей общности. «… Многие праздники
совпадают по времени с наличием обилия благ, в особенности пищи, а ритуал
призван освящать такое обилие, которое в религиозных верованиях всегда
трактовалось как проявление сверхъестественных сил — милости, за которые
люди обязаны публично благодарить эти силы» (К. Жигульский).
Кроме того, праздники выполняли функцию «мирного перераспределения
имущества» и натуральных продуктов, выступали механизмом экономического
равновесия, совместного потребления в ситуациях социального и
экономического неравенства. Вполне понятно, почему столь велико количество
праздников в году у наших предков. Исследования праздников А. Ермоловым в
XIX в. фиксируют, что, помимо 80 официально установленных, в отдельных
местностях отмечали свои (общее число достигало 150) праздники. Если
учесть, что многие праздники могли длиться от трех до восьми дней, то это
становилось существенным подспорьем в распределении и перераспределении
материальных благ.
Другим важнейшим механизмом закрепления реципрокных отношений, связанных с
сакральными установками, являлись родовые обряды почитания предков.
Сакрализация данных процессов раскрывается в системе родового пространства,
когда умершие предки обожествляются, и к ним обращаются через культовые
обряды, что в конечном итоге вело к определенному родовому единению. По
представлениям древних, человек переселялся в иной мир, оставляя за собой
свои привычки, склонности, привязанности, потребности. Археологические
раскопки древних могильников свидетельствуют, что древние славяне в могилу
клали необходимые орудия быта, утварь. Находят там и останки животных.
«Наши предки верили в загробную жизнь человека, верили в бессмертие…
Загробная жизнь была подобием этой земной жизни и служила продолжением
теперешнего существования человека; вот почему покойника снабжали всем тем,
что необходимо живому человеку» (Н. М. Гальковский).
В честь умершего устраивались тризны, погребальные состязания, игрища,
трапезы, причем это наблюдалось у многих народов. Считалось, что покойник
невидимо присутствует и принимает участие во всеобщем действии. И в день
похорон, и в дни поминовений родственники жертвовали какую-либо милостыню,
«справу». Это была «милостыня с рук». Культ поминания предков затем
закрепился и в христианской практике, когда на «Семицкий четверг» поминали
родителей. В этот же день шли за город в скудельницы, на братские могилы,
где устраивалось общественное погребение тех, кого не могли похоронить
зимой. Правда, «магия угощения» здесь отличается от обрядовых праздников.
Считалось, что умершие предки содействовали плодородию и урожаю. Такая
форма помощи — дара — требовала отдара, угощения «дзядов». Характерной
особенностью подобных форм поддержки и группового единения являлось то, что
непременными участниками этих трапез были магические посредники из
потустороннего мира: нищие, странники, коляд-ники, которым раздавалась
«справа» в виде блинов.
Можно сказать, что в этот период существовали общественные формы помощи,
связанные с культом смерти. К ним относятся общинная тризна, общинная
милостыня, «справа», подаяние натуральными продуктами, и как особая
культовая форма (против которой позднее противилась церковь) — общественное
перезахоронение.
И, наконец, последний аспект сакрализации процесса помощи — культ героя,
следование общинным традициям, подчинение общественным нормам
жизнедеятельности последующих поколений предшествующим. Эти традиции
выступали в качестве механизмов сохранения мирских отношений, единого
общинного пространства. Показательны в данном отношении княжеские пиры,
которые собирали дружинников (дружинник не только ходит на прокорм к князю,
«он столуется у него», пиры — его право). Е. Аничков считал, что «княжеский
пир, как и братчина, — акт обрядовый, установленный издревле. В княжеских
сенях, среди медопития, складывались высокие христианские добродетели:
милость, нищелюбие и страннолюбие».
Принимать участие в княжеских пирах может не только дружинник, занимающий
почетное место, но и все пришедшие на пир. Легенды и сказания славян о
княжеских пирах непременным участником трапезы называют калика-перехожего,
нищего странника. К примеру, Греческая церковь задолго до принятия
христианства на Руси посылала туда монахов-паломников, которые приносили
«богатую милостыню» из славянских земель. Возможно, что княжеские пиры —
один из ее источников Сохранение единого общинного пространства между
князем и дружинниками вызывало определенные формы помощи и взаимопомощи,
связанные с выкупом пленных. Этот факт зафиксирован договорами князя Олега
с Царьградом.
Итак, одним из уровней, который заложил и оформил систему реципрокных
связей и отношений, создал ценностные стереотипы поведения и восприятия
феноменов помощи, явился уровень сакральных отношений. Эта древнейшая форма
межгруппового взаимодействия образовала тот социогеном поддержки и защиты,
который будет воспроизводиться в языческую эпоху в формах общинно-родовой и
хозяйственной помощи и взаимопомощи, а в последующих исторических эпохах —
как система призрения и социальной работы.
Общинно-родовые формы помощи и защиты в рамках рода, семьи, поселения
связаны с языческим родовым пространством, в качестве которого выступала,
как мы уже знаем, община, вервь. Она стала той основой, которая позволила
после принятия христианства на Руси появиться церковной общине — приходу.
Общинно-родовая форма помощи для нас интересна в аспекте поддержки наименее
защищенных членов общности, каковыми являлись старики, женщины, дети. По
сути, в период язычества была заложена традиция заботы о слабых и немощных.
«Институт старцев» появляется не сразу. Община постепенно предопределила
отношение к людям, не являющимися активными участниками трудовой и
коллективной жизни. Возможно, эта та стадия развития общины, когда
достаточно точно дифференцировались статусы родства, сложились
представления типа «этот свет» — «тот свет», «молодость — старость» и т. д.
Причем по отношению к взрослому миру в одной социо-возрастной группе
находились старики и дети. Надо сказать, что первоначально половозрастное
деление не связывалось с со-циовозрастным. Отношение к старикам такое же,
как и к детям. Архаичеекие народные представления о детях и стариках
идентифицировали их как «чистых», не живущих половой жизнью, отсюда
общность в одежде у тех и других, и одинаковое отношение к ним. Так,
инфатицид (узаконенное убийство ребенка) — довольно характерное явление на
ранних этапах развития общественных отношений (известен как в западной, так
и отечественной истории), существовал не только в отношении детей, но и
стариков (ранние страницы славянской истории).
«Отправление на тот свет» дряхлых и больных стариков имело различные формы:
зимой их вывозили на санях и, привязав к лубку, спускали в глубокий овраг;
отвозили в мороз в поле или степь, где и бросали; опускали в пустую яму;
сажали на печь в пустой хате; везли куда-нибудь и добивали в огородах
довбней; увозили в дремучий лес и там оставляли под деревом; топили.
Однако когда происходит социовозрастное деление в общинной жизни и к
представлению «старый — молодой» добавляется «старший, мудрый, младший»,
«главный — неглавный», формируются ритуалы поминовения предков («Масленые
деды», «Радоничные деды», «Троицкие деды»), то ритуал отправления «на тот
свет» сменяется культом «мудрой старости», уровень инфатицида «старцев»
снижается (детский инфатицид сохраняется вплоть до XVIII в.).
Формы поддержки стариков были различны. Исследование этнологческого
материала показало, что там, где по какой-либо причине на помощь не
приходила семья, заботу о стариках брала на себя община. Одним из вариантов
поддержки стариков был специальный отвод им земель по решению общества,
«косячка», который давал возможность заготовки сена. В том же случае, когда
старики окончательно «впадали в дряхлость», они призревались общиной.
Старика определяли на постой к кому-нибудь на несколько суток, где тот
получал ночлег и пропитание, затем он «менял» своих кормильцев. Такой вид
помощи стал своеобразной общественной повинностью. Возможно, в древности
формы поддержки были иными, но их видоизмененная архаическая форма
сохранилась до конца XIX столетия.
До принятия христианства на Руси существовали и другие «закрытые» формы
помощи, но все они связаны с «институтом старцев». К примеру, вариантом
ухода на «тот свет» был добровольный уход из общины. Пожилые люди, которые
не могли участвовать в трудовой деятельности, селились недалеко от общины,
на погостах, строили себе кельи и жили за счет подаяния. Подобная форма
милости существовала, по данным исследователей,- вплоть до XVI в., о чем мы
находим свидетельства в новгородских писцовых книгах, хотя к этому времени
«нище-питательство» осуществлялось церковью и приходом.
Как уже отмечалось, старики и дети относились к одной социовозрастной
группе. Типология «старых» и «малых» в некоторых случаях определялась по
признаку «сиротства» (явление, когда субъект оставался без попечения
близких родственников). В словаре В. Даля сиротство трактуется более
широко, чем принято ныне. Сирота — это беспомощный, одинокий, бедный,
бесприютный, а также субъект, не имеющий ни отца, ни матери. Понятие
«сиротство» не идентифицировали только с институтом детства, оно имело
иные, антропоморфные, смыслы и распространялось на другие виды проблем,
такие, как хозяйство, деятельность, статус, социальная роль (что достаточно
полно отражают народные пословицы и поговорки: «Сиротинушка наш дедушка, ни
отца, ни матери!», «Без коня казак кругом сирота!», «За ремеслом ходить
землю сиротить» и т. д.). Совпадение характеристик, определяющих положение
«старых и малых », тем не менее не дает основания говорить об адекватных
формах помощи и поддержки, хотя близость здесь все же имеется. Видимо,
самые ранние формы «института детского сиротства» связаны с формами
домашнего рабства, которое вырастало из широчайшим образом
распространенного обычая, по которому захваченные в плен взрослые мужчины
умерщвлялись, а женщины и дети адаптировались племенем победителей и
входили в одну из его семей. Это являлось своеобразным институтом защиты и
сохранения жизни ребенку.
Можно предположить, что общность постепенно формировала и другие институты
поддержки сирот в Пределах своего родового, общинного пространства.
Первоначально, наверное, это были чисто экономические мотивы, но они
возникали в системных связях реципрокных отношений. Так, еще на стадии
первобытной коммуны возникли связи между членами разных общин — дарообмен.
Дар представлял собой переход вещей из собственности одного субъекта в
собственность другого и обязательно предполагал отдар. Такая экономическая
система дара и отдара хорошо просматривается в мотивах усыновления внутри
родовой общины и появления института «приймачества» у южных славян.
«Приймать» в семью сироту, как правило, могли люди пожилые, когда им
становилось уже трудно справляться с хозяйством, или когда они не имели
наследников. Принятый в семью должен был вести хозяйство, почитать своих
новых родителей, а также обязан их похоронить. Здесь налицо принцип — «я —
тебе, а ты — мне», или «дар — отдар».
Другая форма поддержки сироты — общинная, мирская помощь. Она по своему
характеру совпадала с помощью «немощным старикам», когда ребенок переходил
из дома в дом на кормление. Сироте могли также назначать «общественных»
родителей, которые брали его на свой прокорм. Однако, если сирота имел
хозяйство, община противодействовала усыновлению. Такие сироты назывались
«выхованцами», «годованцами».
Начинаются складываться новые подходы к поддержке вдов. Они, как и старики
и сироты, считались социально ущербными субъектами в родовой общине. Можно
предположить, что оформление института вдов и его дальнейшая поддержка —
явление исторически обусловленное, этапное в языческом мире. Думается, на
ранних этапах российской истории института вдов просто не существовало,
поскольку в соответствии с языческой идеологией жена была обязана следовать
за своим супругом, т. е. ее после смерти мужа вместе с культовыми
предметами, утварью хоронили или сжигали на костре. Свидетельства сожжения
жены вместе с умершим мужем у славян-язычников предоставляет Майницкий,
архиепископ Св. Бонифаций (ум. в 755 г.). Восточные путешественники ал-
Массуди и Димешки тоже наблюдали подобный обычай у языческих славянских
племен.
Появление института вдов у восточных славян происходит незадолго до
принятия христианства. Не случайно, что «вдовицы» как особые субъекты
выделяются в первых русских законодательных актах, к ним требуют особого
внимания, в духовных наставлениях завещают им помогать и «оберегать» их.
Можно предположить, что первая форма помощи институту вдов развивалась во
все той же парадигме дара — отдара в системе сакральных отношений. Как
«чистые», находясь близко к миру смерти, вдовы обмывали и обряжали умерших.
Это — древний вид языческой магии, в качестве же отдара они получали вещи
покойного. Если верить Ахмеду Ибн Фадлану, то, согласно славянским обычаям,
при погребениях, которые он сам наблюдал, имущество богатого человека
разделялось на три части: «треть дают семье, за треть кроят ему одежду, и
за треть покупают горячий напиток…» Учитывая, что соборование покойника
было делом вдов, возможно, именно они и получали одну треть. Сельская
община предоставляла им землю, на них распространялись такие же «льготы»
мирского призрения, как и на стариков.
Не менее древний обычай — хождение за «навалным» (встречалась в прошлом
веке на юге Украины). Он состоял в том, что нуждающейся женщине оказывали
помощь продуктами, обычно осенью, после уборки урожая. При этом соблюдался
своеобразный ритуал. Он включал в себя особым образом организованный приход
в дом, которому будет оказана помощь: иносказательно приглашали в гости, а
затем, когда «гости» приходили и приносили определенное количество запасов,
предлагали им выпить и закусить.
Таким образом, мы видим, что уже на стадии родовой общины зарождаются
механизмы поддержки тех субъектов общности, которые в силу разных
обстоятельств не могут быть равно правными участниками ее
жизнедеятельности. Однако параллельно с практикой индивидуальной помощи,
возникают формы взаимоподдержки. Они связаны не с индивидуальными формами
защиты, ас коллективными, когда поддержка оказывается семье, соседской
общине, целому роду.
В основе хозяйственных форм помощи и взаимопомощи лежит «всякая
взаимовыручка, в более узком, экономическом смысле — форма обмена,
зародившаяся в первобытной общине с появлением в ней распределения по труду
и личной собственности». Именно эти отношения Б. Малиновский обозначил
понятием «реципрокация»,, когда материальные блага и услуги находятся в
постоянной циркуляции между субъектами на основе их взаимных обязательств.
Ранние формы помощи и взаимопомощи первоначально носили ритуальный характер
и до XIX столетия сохранялись в виде народных праздников. Исследователи,
анализируя древнейшие земледельческие славянские праздники, связывают их с
четырьмя временами года, каждому из которых соответствовали свои «братчины,
ссыпчины, холки, посиделки, беседы, Николыцины» (как правило, эти праздники
связывали с ритуальным персонажем Ярил ой, который олицетворял плодородие,
прибыток, урожай).
Если проанализировать различные формы крестьянских « помочей», то при всем
их многообразии просматривается определенный сценарий, в котором сохранены
остатки магических аграрных культов. Он состоит из следующих
элементов:ритуальный договор (его обязательным элементом является «хлеб —
соль и магарыч»), совместная трудовая деятельность в договоренные сроки и
по завершению работ совместные трапеза, игры, танцы, катания. В народе
«помочи» рассматривались как трудовой праздник, в котором принимало участие
все сельское население независимо от социальной принадлежности се-лянина._
— Среди различных видов «помочей» как специфической формы групповой
поддержки выделяются обязательные внесезонные и сезонные. К первым
относятся такие виды поддержки, которые обусловлены экстремальными
ситуациями, например пожарами, наводнениями или массовым падежом скота (в
последнем случае часть приплода отдавали пострадавшим безвозмездно). Особой
формой поддержки считались «наряды миром», когда в семье «работные люди
больны» и необходима помощь в деле управления хозяйством (растапливание
печи, кормление домашнего скота, уход за детьми). К этой группе поддержки
можно отнести и обязательные «помочи» при постройке дома, мельницы (когда,
как правило, за угощение осуществляли весь необходимый комплекс работ). К
этим же видам «помочей» можно отнести сиротские и вдовьи «помочи» (когда
данная группа снабжалась за счет общества хлебом, дровами, лучинами).
Ритуализированные формы поддержки с древними сакральными обрядами были
широко распространены в практике крестьянского быта и в XIX в.
Разновидностью архаической модели помощи являются толоки. В разных
местностях они имели различную направленность. С одной стороны, они
представляли форму совместной деятельности, с другой — форму помощи бедным
крестьянам. Толоки включали в себя не только совместную обработку земли, но
и различные виды перевозок сена, хлеба, навоза. Довольно своеобразна и
форма складчины. Под этим явлением понимается не только совместное
кормление, но и совместная заготовка корма для скота. Особым видом толок
былиркенские толоки для «мятья льна». Такая форма взаимовыручки носила
чисто экономический характер, поскольку давала возможность не топить овин
несколько раз в одном доме.
Еще один вид хозяйственной помощи — совместное использование рабочего
скота. На юге России он назывался «супряга», когда обработка земли
осуществлялась «наемными волами». Этот вид помощи предусматривал
взаимообмен услугами, при котором предоставляющий помощь в конечном итоге
сам выступал в качестве «нанимателя на работу».
Таким образом, в древнейший период славянской истории складываются основные
праформы помощи и взаимопомощи. На этой стадии реципрокные и
редистрибутивные отношения получают свое общественное признание,
формируется древнейшая практика поддержки на основе сакральных смыслов,
аграрно-магических культов, общинных норм поведения и ценностей, происходит
оформление групповых форм помощи по отношению к таким основным субъектам,
как старики, вдовы, дети.
В этот же период возникает явление «помогающего» субъекта. Динамика его
развития предполагает ряд стадий от «оберега» к «волхву» как носителю
различных групповых смыслов и этических принципов защиты нуждающихся, а
также совокупности определенных способов поддержки отдельных субъектов и
группы в целом в разных экстремальных жизненных ситуациях.
Модели взаимопомощи носят не только внутриродовой характер, происходит
расширение помогающего пространства, что позволяет вырабатывать принципы
«соседской» взаимовыручки, архаические праформы которых дошли до XIX в. в
виде совместных празднований, уборки урожая и т.п.
Нельзя не сказать и о том, что, возможно, именно на этой стадии оформляется
закон «эквивалента», выражающийся в формуле «я — тебе, а ты — мне». В
дальнейшем данный закон будет иметь различную интерпретацию в зависимости
от того, как понимается и что понимается в этих дихотомических
противопоставлениях, в зависимости от паттерна помогающего субъекта
изменится идеологема помощи, что в конечном итоге повлияет и на формы
поддержки.
Можно сказать, что философия жизни языческой общности вызывала к жизни
определенные формы поддержки и защиты. Реципрокные и редистрибутивные
социальные связи, поддерживающие сохранение единого пространства
жизнедеятельности, важного для всех ее членов, сформировали особый нерв
социогенома, а его архетипические формы существования, сложившиеся за
многие столетия, стали основой для христианской модели помощи и поддержки
нуждающимся. По мнению профессора Е. Аничкова, «… христианство на Руси
уложилось в уже готовые формы дружинного быта, приспособилось к нему, влило
в него новый смысл, привлекло дальше к знакомой из греческой канонической
литературы государственности».

* Истоки традиций помощи и взаимопомощи у древних славян

Формы помощи в славянских общинах складывались под влиянием языческого
мифологического сознания древнейших славян, сохранения общинной системы
землевладения, пережитков в семейно-бытовой сфере и т. д.
Выделяются следующие основные формы защиты и поддержки в древнейших
славянских обществах:
> культовые формы поддержки с различными сакраль

ными атрибутами;
> общественно-родовые формы помощи и защиты в

рамках рода, семьи, населения;
> хозяйственные формы помощи и взаимопомощи.
В качестве примера культовых форм поддержки приведем пример поклонения
древних славян кругу (колесу). Он означал прежде всего оберега от злых
духов, был символом определенной целостности, стабильности и
основательности2.
Человек как бы не ощущал себя обособленным существом, он был неким
единством, заключавшим в себе космическое пространство, одновременно
являясь его продолжением. В то же время он не противопоставлял себя
космосу, природе, а включал себя, растворялся в них, становясь таким же
целым как и они.
Эта «целостность-принадлежность» достигалась общинным существованием,
обрядовой и трудовой деятельностью, которые органично вплетались в контекст
природы и кос-
моса
Существенной особенностью являлось и то, что древние славяне связывали
помощь с различными мифами, например, с оберегами. Они наделяли сакральными
свойствами различные предметы и растения (предметы костюма, домашней
утвари, березу, дуб, осину). Проводили родовые обряды почитания предков,
обожествляя их. По представлениям древних, человек переселялся в другой
мир, оставляя за собой свои привязанности, привычки, потребности. Поэтому
не случайно рядом с умершими в могилу клали необходимые предметы быта,
утварь и даже животных. В честь умерших устраивались тризны, погребальные
состязания, игрища, трапезы. Считалось, что покойник невидимо присутствует
и принимает участие во всеобщем действии.
Особое место в сакрализации процесса помощи отводилось культу героя.
Показательны в этом отношении княжеские пиры, на которые собирались
дружинники. В княжеских пирах «среди медопития складывались высокие
христианские добродетели: милость, нищелюбие и страннолюбие».
Легенды и сказания славян о княжеских пирах свидетельствуют о том, что
непременными участниками трапезы были калеки-перехожие, нищие странники,
получавшие богатую милостыню.
Среди общинно-родовых форм помощи и поддержки особое место отводилось
круговой поруке — «верви». Вервь был не только формой гражданского права,
но и системой взаимоподдержки общинников друг друга. Тем самым уже в этот
период времени закладывалась традиция заботы о слабых, менее защищенных.
Так, в этнографических материалах мы находим примеры поддержки стариков.
Если семья не помогала пожилому человеку, то заботу о стариках брала на
себя община. Для них отводился по специальному решению общества отрезок
земли, где они работали. Если же пожилые люди окончательно «впадали в
дряхлость», они призревались общиной.
Старика определяли на постой (питание, проживание) на несколько дней, затем
он «менял» своих кормильцев. Такой вид помощи стал своеобразной
общественной повинностью.
Не менее интересные подходы к поддержке сложились в отношении детей-сирот.
Проводилось усыновление детей внутри родовой общины, так называемое
«приймачество». «Приймать» в семью сироту», как правило, могли люди
позднего возраста, когда им становилось трудно справляться с хозяйством или
когда у них не было наследников. Принятый в семью должен был почитать своих
новых родителей, вести хозяйство и т. д.
Другой формой поддержки сироты была общинная, мирская помощь. Она по своему
характеру совпадала с помощью «немощным старикам», когда ребенок переходил
из дома в дом на кормление.
Сироте могли назначать «общественных» родителей, которые брали их на свой
прокорм. Но если сирота имел хозяйство, община противодействовала
усыновлению. Такие сироты назывались «выхованцами», «годованцами».
Зарождаются и формы помощи вдовам. Нуждающимся вдовам оказывали помощь
продуктами, это происходило, как правило, после уборки урожая. Сельская
община предоставляла им также землю, на них распространялись такие формы
мирского призрения, как и на стариков.
В основе хозяйственной взаимопомощи и взаимоподдержки лежала всевозможная
взаимовыручка. Так называемые «помочи» оказывались людям в самых различных
ситуациях: при пожаре, наводнении, других экстремальных ситуациях. Особой
формой поддержки были «наряды миром», они проводились в семье, если
взрослые ее члены были больны. Соседи приходили, чтобы растопить печь,
накормить скот, ухаживать за детьми. Обязательными «помочи» были при
постройке дома, уборке урожая. При коллективных помочах происходило
разделение труда, где различные виды работ выполняли различные группы.
Мужики, например, пахали, женщины боронили, старики сеяли.
Одной из активных форм помощи были толоки. Они включали в себя не только
совместную обработку земли, но и различные виды перевозок: сена, урожая
зерна. Своеобразной была и форма складчины. То есть несколько семей
объединялись, чтобы совместно заготавливать корма для скота. Совместно
использовался и рабочий скот, когда обработка земли осуществлялась наемными
«волами».
Таким образом, в древнейший период славянской истории зарождаются
интересные формы помощи и поддержки. Они носят не только внутриродовой
характер, но и выходят за ее пределы, становятся основой для христианской
модели помощи и поддержки нуждающимся.

* Особенности этикета, нравственности, моральных принципов И быта народов
языческой Руси

В продолжение VII и VIII вв., во время аварского владычества по обеим
сторонам Карпат, восточной и западной, восточная ветвь славян, занимавшая
северо-восточные склоны этого хребта, мало-помалу отливала на восток и
северо-восток. Он сопровождался для восточных славян разнообразными
последствиями. Из этих следствий и слагался тот быт восточных славян,
который мы наблюдаем, читая рассказ Начальной летописи о Русской земле
IX—XI вв. Остановимся прежде всего на последствиях, связанных с бытом,
нравственностью и моральными принципами, какими сопровождалось расселение
восточных славян.

СЛЕДЫ РОДОВОГО БЫТА.

На Карпатах эти славяне, по-видимому, жили еще первобытными родовыми
союзами. Черты такого быта мелькают в неясных и скудных византийских
известиях о славянах VI и начала VII в. По этим известиям славяне
управлялись многочисленными царьками и филархами, т. е. племенными
князьками и родовыми старейшинами, и имели обычай собираться на совещания
об общих делах. По-видимому, речь идет о родовых сходах и племенных вечах.
В то же время византийские известия указывают на недостаток согласия, на
частые усобицы между славянами — обычный признак жизни мелкими разобщенными
родами. Если что можно извлечь из этих указаний, то разве одно
предположение, что уже в VI в. мелкие славянские роды начинали смыкаться в
более крупные союзы, колена или племена, хотя родовая обособленность еще
преобладала.
Смутное предание донесло из того времени имя лишь одного восточного
славянского племени — дулебов, стоявшего во главе целого военного союза.
Трудно представить себе, как среди господствовавшей родовой и племенной
розни составлялся и действовал этот союз. Его можно привести в связь с
продолжительными набегами карпатских славян на Восточную империю. По своим
целям и составу он представлял ассоциацию, столь непохожую на родовые и
племенные союзы, что мог действовать рядом с ними, не трогая прямо их
основ. Это были ополчения боевых людей, выделявшихся из разных родов и
племен на время похода, по окончании которого уцелевшие товарищи
расходились, возвращаясь в среду своих родичей, под действие привычных
отношений. Подобным образом и впоследствии племена восточных славян
участвовали в походах киевских князей на греков. С нашествием аваров, когда
прекратились славянские набеги на империю и началось расселение славян,
этот союз должен был сам собою распасться.

ВЛИЯНИЕ РАССЕЛЕНИЯ НА РОДОВОЙ БЫТ.

По-видимому, в эпоху расселения родовой союз оставался господствующей
формой быта у восточных славян. По крайней мере, Повесть временных лет
только эту форму изображает с некоторой отчетливостью: «живяху кождо с
своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим». Это значит, что
родственники жили особыми поселками, не вперемежку с чужеродцами. Но это
едва ли были первобытные цельные родовые союзы: ход расселения должен был
разбивать такое общежитие.
Родовой союз держится крепко, пока родичи живут вместе плотными
кучами; но колонизация и свойства края, куда она направлялась, разрушали
совместную жизнь родичей. Расселяясь по равнине, восточные славяне заняли
преимущественно лесную ее полосу. К ней относится замечание Иорнанда,
который, описывая пространство к востоку от Днестра, по Днепру и Дону,
говорит, что это весьма обширная страна, покрытая лесами и непроходимыми
болотами. Самый Киев возник на южной опушке этого громадного леса. В этом
пустынном лесистом краю пришельцы занялись ловлей пушных зверей, лесным
пчеловодством и хлебопашеством. Пространства, удобные для этих промыслов,
не шли обширными сплошными полосами: среди лесов и болот надобно было
отыскивать более открытые и сухие места и расчищать их для пашни или делать
в лесу известные приспособления для звероловства и пчеловодства. Такие
места являлись удаленными один от другого островками среди моря лесов и
болот. На этих островках поселенцы и ставили свои одинокие дворы, окапывали
их и расчищали в окрестности поля для пашни, приспособляя в лесу борти и
ловища. В пределах древней Киевской Руси до сих пор уцелели остатки
старинных укрепленных селений, так называемые городища. Это обыкновенно
округлые, реже угловатые пространства, очерченные иногда чуть заметным
валом. Такие городища рассеяны всюду по Приднепровью на расстоянии 4—8
верст друг от друга. Их происхождение еще в языческую пору доказывается
соседством курганов, древних могильных насыпей. Раскопка этих насыпей
показала, что лежащих в них покойников хоронили еще по-язычески. Не
думайте, что эти городища — остатки настоящих значительных городов:
пространство, очерченное кольцеобразным валом, обыкновенно едва достаточно,
чтобы вместить в себе добрый крестьянский двор.
Как возникли и что такое были эти городища? Я думаю, что это остатки
одиноких укрепленных дворов, какими расселялись некогда восточные славяне и
на которые указывает византийский писатель Прокопий, говоря, что
задунайские славяне его времени жили в плохих, разбросанных поодиночке
хижинах. Такие одинокие дворы или, говоря иначе, однодворные деревни
ставили славянские поселенцы, селясь по Днепру и по его притокам. Такими
однодворными деревнями и впоследствии колонизовалось Верхнее Поволжье.
Дворы окапывались земляными валами, вероятно, с частоколом, для защиты от
врагов, а особенно для обороны скота от диких зверей.
Из таких одиноких дворов вырос и самый город Киев. Повесть временных
лет помнит об основании этого города — знак, что он возник в сравнительно
близкое к ней время. Предание рассказывает, что на горном берегу Днепра, на
трех соседних холмах поселились три брата, занимавшиеся звероловством в
окрестных лесах. Они построили здесь городок, который назвали по имени Кия,
старшего брата, Киевом. Так Киев возник из трех одно-дворных деревень с
общим укрепленным убежищем, которые поставлены были тремя звероловами,
когда-то поселившимися на берегу Днепра. Как старший брат. Кий был князем в
первоначальном смысле родового старейшины; местное предание или
предположение ученого редактора летописи превратило его в знатного
родоначальника владетельного рода в племени полян, в князя, как понимали
это слово в XI в.

СМЕНА РОДА ДВОРОМ.

Такой ход расселения неизбежно должен был колебать крепкие дотоле
родовые союзы восточных славян. Родовой союз держался на двух опорах: на
власти родового старшины и на нераздельности родового имущества. Родовой
культ, почитание предков освящало и скрепляло обе эти опоры. Но власть
старшины не могла с одинаковой силой простираться на все родственные дворы,
разбросанные на обширном пространстве среди лесов и болот. Место
родовладыки в каждом дворе должен был заступить домовладыка, хозяин двора,
глава семейства. В то же время характер лесного и земледельческого
хозяйства, завязавшегося в Поднепровье, разрушал мысль о нераздельности
родового имущества. Лес приспособлялся к промыслам усилиями отдельных
дворов, поле расчищалось трудом отдельных семейств; такие лесные и полевые
участки рано должны были получить значение частного семейного имущества.
Родичи могли помнить свое кровное родство, могли чтить общего родового
деда, хранить родовые обычаи и предания; но в области права, в практических
житейских отношениях обязательная юридическая связь между родичами
расстраивалась все более. Это наблюдение или эту догадку мы припомним,
когда в древнейших памятниках русского гражданского права будем искать и не
найдем явственных следов родового порядка наследования. В строе частного
гражданского общежития старинный русский двор, сложная семья домохозяина с
женой, детьми и неотделенными родственниками, братьями, племянниками,
служил переходной ступенью от древнего рода к новейшей простой семье и
соответствовал древней римской фамилии. Это разрушение родового союза,
распадение его на дворы или сложные семьи оставило по себе некоторые следы
в народных поверьях и обычаях.

КУЛЬТ ПРИРОДЫ.

В сохраненных древними и позднейшими памятниками скудных чертах
мифологии восточных славян можно различить два порядка верований. Одни из
них можно признать остатками почитания видимой природы. В русских
памятниках уцелели следы поклонения небу под именем Сварога, солнцу под
именами Дажбога, Хорса, Белеса, грому и молнии под именем Перуна, богу
ветров Стрибогу, огню и другим силам и явлениям природы. Дажбог и божество
огня считались сыновьями Сва-рога, звались Сварожичами. Таким образом на
русском Олимпе различались поколения богов — знак, что в народной памяти
сохранялись еще моменты мифологического процесса; но теперь трудно
поставить эти моменты в какие-либо хронологические пределы. Уже в VI в., по
свидетельству Прокопия, славяне признавали повелителем вселенной одного
бога громовержца, т. е. Перуна. По нашей Начальной летописи Перун — главное
божество русских славян рядом с Белесом, который характеризуется названием
«скотьего бога» в смысле покровителя стад, а может быть и в значении бога
богатства: на языке этой летописи слово скот сохраняло еще старинное
значение денег. В древнерусских письменных памятниках нет ясных указаний на
семейства богов кроме сыновей Сварога. Но араб Ибн-Фадлан в начале Х в.
видел на волжской пристани, по всей вероятности у города Болгар, большое
изображение какого-то бога, окруженное малыми кумирами, представлявшими жен
и дочерей этого бога, которым русские купцы приносили жертвы и молитвы; не
ясно только, какие купцы здесь разумеются, варяжские или славянские.
Общественное богослужение еще не установилось, и даже в последние
времена язычества видим только слабые его зачатки. Незаметно ни храмов, ни
жреческого класса; но были отдельные волхвы, кудесники, к которым
обращались за гаданиями и которые имели большое влияние на народ. На
открытых местах, преимущественно на холмах, ставились изображения богов,
перед которыми совершались некоторые обряды и приносились требы, жертвы,
даже человеческие. Так, в Киеве на холме стоял идол Перуна, перед которым
Игорь в 945 г. приносил клятву в соблюдении заключенного с греками
договора. Владимир, утвердившись в Киеве в 980 г., поставил здесь на холме
кумиры Перуна с серебряной головой и золотыми усами, Хорса, Дажбога,
Стрибога и других богов, которым князь и народ приносили жертвы.

ПОЧИТАНИЕ ПРЕДКОВ.

По-видимому, большее развитие получил и крепче держался другой ряд
верований, культ предков. В старинных русских памятниках средоточием этого
культа является со значением охранителя родичей род со своими рожаницами,
т. е. дед с бабушками,— намек на господствовавшее некогда между славянами
многоженство. Тот же обоготворенный предок чествовался под именем чура, в
церковнославянской форме щура; эта форма доселе уцелела в сложном слове
пращур. Значение этого деда-родоначальника как охранителя родичей доселе
сохранилось в заклинании от нечистой силы или нежданной опасности: чур
меня! т. е. храни меня дед. Охраняя родичей от всякого лиха, чур оберегал и
их родовое достояние. Предание, оставившее следы в языке, придает чуру
значение, одинаковое с римским Термом, значение сберегателя родовых полей и
границ. Нарушение межи, надлежащей границы, законной меры мы и теперь
выражаем словом чересчур; значит, чур — мера, граница. Этим значением чура
можно, кажется, объяснить одну черту погребального обряда у русских славян,
как его описывает Начальная летопись. Покойника, совершив над ним тризну,
сжигали, кости его собирали в малую посудину и ставили на столбу на
распутиях, где скрещиваются пути, т. е. сходятся межи разных владений.
Придорожные столбы, на которых стояли сосуды с прахом предков,— это межевые
знаки, охранявшие границы родового поля или дедовской усадьбы. Отсюда
суеверный страх, овладевавший русским человеком на перекрестках: здесь, на
нейтральной почве родич чувствовал себя на чужбине, не дома, за пределами
родного поля, вне сферы мощи своих охранительных чуров. Все это, по-
видимому, говорит о первобытной широте, цельности родового союза. И однако
в народных преданиях и поверьях этот чур-дед, хранитель рода, является еще
с именем дедушки домового, т. е. хранителя не целого рода, а отдельного
двора. Таким образом, не колебля народных верований и преданий, связанных с
первобытным родовым союзом, расселение должно было разрушать юридическую
связь рода, заменяя родство соседством. И эта замена оставила некоторый
след в языке: сябр, шабер по первоначальному, коренному значению
родственник, потом получил значение соседа, товарища.

ФОРМЫ ЯЗЫЧЕСКОГО БРАКА.

Это юридическое разложение родового союза делало возможным взаимное
сближение родов, одним из средств которого служил брак. Начальная летопись
отметила, хотя и не совсем полно и отчетливо, моменты этого сближения,
отразившиеся на формах брака и имевшие некоторую связь с ходом того же
расселения. Первоначальные однодворки, сложные семьи ближайших
родственников, которыми размещались восточные славяне, с течением времени
разрастались в родственные селения, помнившие о своем общем происхождении,
память о котором сохранялась в отческих названиях таких сел: Жидчичи,
Мирятичи, Дедичи, Дедогостичи. Для таких сел, состоявших из одних
родственников, важным делом было добывание невест. При господстве
многоженства своих недоставало, а чужих не уступала их родня добровольно и
даром. Отсюда необходимость похищений. Они совершались, по летописи, «на
игрищах межю селы», на религиозных праздниках в честь общих неродовых богов
«у воды», у священных источников или на берегах рек и озер, куда собирались
обыватели и обывательницы разных сел.
Начальная летопись изображает различные формы брака, как разные
степени людскости, культурности русско-славянских племен. В этом отношении
она ставит все племена на низшую ступень сравнительно с полянами. Описывая
языческие обычаи радимичей, вятичей, северян, кривичей, она замечает, что
на тех «бесовских игрищах умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся».
Умычка и была в глазах древнего бытописателя низшей формой брака, даже его
отрицанием: «браци не бываху в них», а только умычки. Известная игра
сельской молодежи обоего пола в горелки — поздний остаток этих
дохристианских брачных умычек. Вражда между родами, вызывавшаяся умычкою
чужеродных невест, устранялась веном, отступным, выкупом похищенной невесты
у ее родственников. С течением времени вено превратилось в прямую продажу
невесты жениху ее родственниками по взаимному соглашению родни обеих
сторон: акт насилия заменялся сделкой с обрядом мирного хождения зятя
(жениха) по невесту, которое тоже, как видно, сопровождалось уплатой вена.
Дальнейший момент сближения родов летопись отметила у полян, уже вышедших,
по ее изображению, из дикого состояния, в каком оставались другие племена.
Она замечает, что у полян «не хожаше зять по невесту, но привожаху вечер
(приводили ее к жениху вечером), а заутра приношаху по ней, что вдадуче»,
т. е. на другой день приносили вслед за ней, что давали: в этих словах
видят указание на приданое. Так читается это место в Лаврентьевском списке
летописи. В Ипатьевском другое чтение: «завтра приношаху, что на ней (за
нее) вдадуче». Это выражение скорее говорит о вене. Значит, оба чтения
отметили две новые фазы в эволюции брака. Итак, хождение жениха за
невестой, заменившее умычку, в свою очередь сменилось приводом невесты к
жениху с получением вена или с выдачей приданого, почему законная жена, в
языческой Руси называлась водимою. От этих двух форм брака, хождения жениха
и привода невесты, идут, по-видимому, выражения брать замуж и выдавать
замуж: язык запомнил много старины, свеянной временем с людской памяти.
Умычка, вено, в смысле откупа за умычку, вено, как продажа невесты,
хождение за невестой, привод невесты с уплатой вена и потом с выдачей
приданого — все эти сменявшие одна другую формы брака были
последовательными моментами разрушения родовых связей, подготовлявшими
взаимное сближение родов. Брак размыкал род, так сказать, с обоих концов,
облегчая не только выход из рода, но и приобщение к нему. Родственники
жениха и невесты становились своими людьми друг для друга, свояками',
свойство сделалось видом родства. Значит, брак уже в языческую пору роднил
чуждые друг другу роды. В первичном, нетронутом своем составе род
представляет замкнутый союз, недоступный для чужаков: невеста из чужого
рода порывала родственную связь со своими кровными родичами, но, став
женой, не роднила их с родней своего мужа. Родственные села, о которых
говорит летопись, не были такими первичными союзами: они образовались из
обломков рода, разрослись из отдельных дворов, на которые распадался род в
эпоху расселения.

ЧЕРТЫ СЕМЕЙНОГО ПРАВА.

Я вошел в некоторые подробности о формах языческого брака у наших
славян, чтобы ближе рассмотреть следы раннего ослабления у них родового
союза, которое началось в эпоху расселения. Это поможет нам объяснить
некоторые явления семейного права, встречаемые в древнейших наших
памятниках. Здесь особенно важна последняя из перечисленных форм. Приданое
служило основой отдельного имущества жены; появлением приданого началось
юридическое определение положения дочери или сестры в семье, ее правового
отношения к семейному имуществу. По Русской Правде сестра при братьях не
наследница; но братья обязаны устроить ее судьбу, выдать замуж, «како си
могут», с посильным приданым. Как накладная обязанность, которая ложится на
наследство, приданое не могло быть приятным для наследников институтом. Это
сказалось в одной пословице, выразительно изображающей различные чувства,
возбуждаемые в членах семьи появлением зятя: «Тесть любит честь, зять любит
взять, теща любит дать, а шурин глаза щурит, дать не хочет». При отсутствии
братьев дочь — полноправная наследница отцовского имущества в
землевладельческой служилой семье и сохраняет право на часть Крестьянского
имущества, если осталась после отца незамужней. Все отношения по
наследованию заключены в тесные пределы простой семьи; наследники из
боковых не предусматриваются, как случайные участники в наследстве. Строя
такую семью и заботливо очищая ее от остатков языческого родового союза,
христианская Церковь имела для того бытовой материал, заготовленный еще в
языческую пору, между прочим, в браке с приданым.

* Особенности архаической благотворительности.

При характеристике архаического периода благотворительности (то есть до
создания первых государственных образований), соответствующего времени
первобытнообщинного строя, обычно (например, М. В. Фирсов) выделяют три
основные формы (или парадигмы) помощи:

> взаимопомощь между племенами;
> филантропическая помощь со стороны вождей и

старейшин рода нижестоящим соплеменникам;
> межличностная помощь.
Важнейшей особенностью архаического периода в истории социальной работы
является отсутствие каких-либо письменных источников (до конца Ш-начала II
тыс. до н. э.), что не позволяет правдоподобно судить о реальном состоянии
взаимной помощи и благотворительности в период архаики.
Тем не менее известно, что человеческая цивилизация развивалась крайне
неравномерно: так, когда в V в. про-изошло крушение Западной Римской
империи, пережившей этапы становления, расцвета и упадка, у племен, живших
в районах Восточной Европы, еще только шел процесс разложения родового
строя и формирования раннеклассовых отношений, а затем и государства.
Такая неравномерность в развитии позволяла античным историкам и
путешественникам исследовать жизнь «отсталых» народов, таких, каковыми,
например, были восточные славяне в V-VШ вв. По их запискам можно выделить
целый ряд черт, присущих славянам в древнейший период.
На чужеземцев выгодное впечатление производила «простота нравов» восточных
славян, что находило свое проявление в их «природном» гостеприимстве, в их
«ласковости» к чужеземцам, которых усердно провожали из одного места в
другое. Рассказывали, что у славян считалось дозволенным даже красть для
угощения странников. В этом случае кража не считалась таковой, ведь она
преследовала благую цель — накормить чужеземца.
Византийский император Маврикий в своем трактате «Стратегикон» (конец VI-
начало VII вв.) замечал, что «к прибывающим к ним [славянам] чужеземцам они
относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения… охраняют
[путешествующих] в случае надобности».
С. М. Соловьев в «Истории России с древнейших времен» писал: «Сличив
известия современников-чужеземцев, мы находим, что вообще славяне своей
нравственностью производили на них выгодное впечатление: простота нравов
славянских находилась в противоположности с испорченными нравами тогдашних
образованных или полуобразованных народов… Все писатели превозносят
гостеприимство славян, их ласковость к иностранцам… и если случится, что
странник потерпит какую-нибудь беду по нерадению своего хозяина, то сосед
последнего вооружается против него, почитая священным долгом отомстить за
странника».
О том же писал Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского с
древнейших времен»: «Всякий путешественник был для них как бы священным:
встречали его с ласкою, угощали с радостью, провожали с благословением и
сдавали друг другу на руки. Хозяин ответствовал народу за безопасность
чужеземца, и кто не умел сберечь гостя от беды или неприятности, тому
мстили соседи за сие оскорбление, как за собственное. Славянин, выходя из
дому, оставлял дверь отворенную и пищу готовую для странника».
В то же время С. М. Соловьев, справедливо замечая, что само по себе
«природное» гостеприимство не относится к ряду черт, исключительно присущих
одним лишь славянам («и теперь путешественники удивляются гостеприимству
дикарей Северной Америки»), вьщелял несколько причин, породивших такое
гостеприимство:
Сострадание к путешественнику, сумевшему многое преодолеть, а потому и
представлявшемуся существом необыкновенным, «героем», тем более, что
путешествие в ту пору в стране, населенной дикими и воинственными
племенами, было под силу лишь наиболее бесстрашным.

«Чем затруднительнее странствование, чем с большими опасностями сопряжено
оно,— писал известный русский историк,—тем сильнее народ чувствует в себе
обязанность гостеприимства; особенно должны были чувствовать эту
обязанность славяне—народ, более других подвергавший

ся враждебным столкновениям и со своими, и с чужими, нападениям и
изгнанию».
Сама удача в преодолении препятствий могла быть свидетельством особенной
милости богов — покровителей путешественника. Таким образом, бояться
одинокого странника было нечего, а вот оскорбить «любимца богов» было
страшно.
3. Согласно языческим поверьям славян каждое жилище было
местопребыванием домашнего божества (домового); странник же, входивший в
дом, отдавался под по кровительство этого божества, таким образом,
оскорбить странника значило оскорбить божество (собственного покровителя).
Странник же, хорошо принятый и угощенный, повсюду разносил добрую славу о
гостеприимном хозяине и в целом о славянском роде.
Однако на основании «природного» гостеприимства, присущего диким народам,
утверждать наличие «взаимопомощи между первобытными племенами», значило бы
рисовать идиллическую картину родового строя, создавать миф о реальном
бытии доисторического человека. Так, к примеру, византийский историк
Прокопий Кесарийский в «Истории войн Юстиниана» писал, говоря о славянах,-
что «по существу они не плохие и совсем не злобные». С. М. Соловьев замечал
в связи с этим: «Доброта не исключала, впрочем, .свирепости и жестокости в
известных случаях.. . так часто бывает у людей и целых народов, добрых по
природе, но предоставленных влечениям одной только природы».
Таким образом, возникает некое противоречие: практически все античные
авторы отмечали, что «злые и лукавые» крайне редко встречаются у славян, но
одновременно называли славян «жестокими и вероломными». С. М. Соловьев
писал: «Это противоречие объясняется известием, что между славянами
господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были между собою
согласны, если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушают
их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет
повиноваться другому».
Такое «вероломное» поведение вытекало из характерной для варварских, диких
племен родовой разрозненности, когда не существовало какого-либо общего
интереса который был бы выше родового. Иными словами, для славянина
единственной ценностью и общностью оказывался

его род, то есть община, связанная близкородственными узами: именно здесь в
полной мере находили свое воплощение «доброта» и «нелукавость». Все то, что
находилось вне рода, даже соседняя община, становилось враждебным
окружением, и тогда в силу вступали «жестокость» и «вероломство». «Такое
поведение,— отмечал С. М. Соловьев,— проистекало, естественно, из
разрозненности, особенности быта по родам, из отсутствия сознания об общем
интересе вне родового».

Античными писателями выделялось «доброе и мягкое» отношение восточных
славян к пленным. Говорили, что пленные у славян не рабствовали целый век,
как у других народов, а по истечении определенного срока могли либо
вернуться к своим, заплатив выкуп, либо остаться жить между славянами, но
уже в качестве «вольных и друзей». Обращаясь к С. М. Соловьеву, находим,
«что желание иметь рабов и удерживать их как можно долее в этом состоянии
бывает сильно, во-первых, у народов, у которых хозяйственные и общественные
отправления сложны, роскошь развита; во-вторых, рабы нужны народам, хотя и
диким, но воинственным, которые считают занятия войною и ее подобием,
охотою за зверями единственно приличными для свободного человека, а все
хлопоты домашние слагают на женщин и рабов; наконец, как ко всякому
явлению, так и к явлению рабства посреди себя народ должен привыкнуть, для
этого народ должен быть или образован и приобретать рабов посредством
купли, или воинствен и приобретать их как добычу, или должен быть
завоевателем в стране, прежние жители которой обратились в рабов».
Таким образом, причинами отсутствия постоянного рабства у восточных славян
оказывались, с одной стороны, неразвитость хозяйственных отношений, с
другой же — то, что «воинственность не была господствующей чертою
славянского народного характера… и славяне вовсе не гнушались
земледельческими занятиями». В этих условиях рабы не могли иметь большой
ценности и зачастую оказывались обузой.
Тогда же, скорее всего, зарождаются и стихийные представления о милосердии,
помощи убогим, старцам, калекам. Такая стихийная благотворительность не
могла быть отражена в письменных источниках, но наложила глубокий отпечаток
на сознание и быт русского народа в дальнейшем, на сохранявшиеся в течение
длительного времени (вплоть до начала XX в.) у русских крестьян общинные
формы помощи и взаимопомощи.
Родовая, общинная организация стала первой формой социальной взаимопомощи.
Община («Мир») поддерживала своих сородичей, обеспечивая всех пропитанием,
одеждой, жильем, опекая стариков и малолетних. Обычай кровной мести
остерегал представителей чужих родов от физического насилия по отношению к
членам своего рода.
Кровная месть просуществовала на Руси вплоть до XI в. и только принятие
первого свода законов «Русская Правда»
ограничило кровную месть кругом ближайших родственников, а чуть позже
«Правда Ярославичей» заменила отмщение за убийство денежным штрафом —
вирой.
Корни сострадательного отношения к ближнему у восточных славян отмечены в
трудах античных и восточных авторов. О том же писал и С. М. Соловьев,
отмечая, что в отличие от германцев и литовцев, избавлявшихся от «лишних,
слабых и увечных» сородичей, славяне были милостивы к старым и детям.
На формирование славянского менталитета большое воздействие оказала
окружающая природа. Не случайно известный русский историк В. О. Ключевский
писал: «Начиная изучение истории какого-либо народа, встречаем силу,
которая держит в своих руках колыбель каждого народа,— природу его страны».
Наши далекие предки, осознавая свою сопричастность с природой, обожествляли
и одухотворяли ее животворящие силы. Они стремились найти в окружающем их
мире опору, защиту своего рода, своей семьи, себя лично. Отсюда культ
Солнца (масленица
с ее блинами), культ Земли — источника плодородия, культ медведя — владыки
леса и т. п. Так возникал культ природы — поклонение земле и небу, полям и
лесам, отдельным деревьям и святым источникам воды. На особом месте стояло
поклонение предкам, их душам, которые постоянно находятся рядом с живущими,
помогают и защищают. Именно поэтому разорение и осквернение могил считалось
несмываемым грехом, за которым следует неотвратимое возмездие.
Язычество подарило славянам ряд обычаев, которые унаследовало русское
православие. Из них наиболее устойчивыми оказались обряды, связанные с
поминанием родителей. Среди них «радоница» на Фоминой неделе, Троица между
5 мая и 9 июня, родительская суббота 26 октября по старому стилю, когда
после завершения всех сельскохозяйственных работ совершалось благодарение
предкам за дарованные блага.
И. Н. Ионов в книге «Российская цивилизация» замечал, что «обычай посещать
могилы покойных родственников — пережиток языческого праздника,
приходившегося на время пахоты. Он был связан со стремлением крестьян
добиться поддержки со стороны мертвых предков в пробуждении плодоносных сил
земли, обеспечении урожая… В это время на могилах катали вареные яйца,
лили на них масло, вино, пиво. Все это были жертвы, которые должны были
напомнить мертвым об их родственных связях и долге перед живыми. Такие
жертвоприношения в течение весны и лета производились неоднократно».
У восточных славян были известны семейные обычаи поддержки людей пожилого
возраста — «старцев». Из преданий известно об опеке над сиротами
(«приймаки», «мирские дети», «годованцы») и вдовами. Из глубины веков шли
добрые обычаи коллективной помощи.
Такова была помочь (толока, талака) — обычай взаимопомощи односельчан-
общинников, заключавшийся в приглашении соседей на спешную работу, причем
работающих обильно угощали по окончании работ. Помочь обычно устраивалась
для сельскохозяйственных работ (уборка хлеба, молотьба, покос и пр.), а
также для строительства жилища и т. п. Помочь носила праздничный характер:
«помочане» приходили в нарядной одежде; угощение, которое часто
устраивалось на месте работы, сопровождалось пением, иногда плясками.
Объектами помощи в таком случае становились вдовы, а также те, кого
постигло несчастье или кто занемог в страдный период. Помочь считалась
неписаным законом и долгом общины.
Также существовал своеобразный институт дарения, связанный с появлением
излишков продуктов. Поскольку в силу неразвитости хозяйственных отношений и
сохранения первобытнообщинных традиций излишки не могли быть обращены в
сокровища, то общественное мнение заставляло их собственников раздавать эти
излишки соплеменникам. Поводом для этого могло быть строительство нового
дома, рождение, смерть, поминки и т. п.
Русская община, зародившись в глубокой древности, сохраняла в себе
различные формы помощи и взаимопомощи, распространенные среди односельчан.
Известно, что основной причиной появления общины на Руси стали
неблагоприятные природно-климатические условия, и общинное владение землей
и чересполосица (то есть размещение крестьянского надела полосами, в
различных релье-фах местности) стали своеобразным механизмом приспособ-30
ления земледельцев к капризам погоды.

В 1860-1880-е гг. в России активно проводились исследования крестьянского
общинного быта созданными по реформе 1861 г. губернскими по крестьянским
делами присутствиями. В. Ф. Дерюжинский, обобщая собранный присутствиями
материал, в работе «Общественное призрение у крестьян», вышедшей в Санкт-
Петербурге в 1899 г., выделил три основные формы общинного призрения,
характерные для русской деревни:
1. Поочередное кормление бедных односельчан по домам, поденно или
понедельно, имевшее повсеместное распространение по России. Об этом
свидетельствовали данные исследований, проведенных в 1890-е гг. в различных
губерниях России. Так, по свидетельствам губернских присутствий, в
Бессарабии «призреваемый проводит сутки на полном содержании домохозяина,
переходя ежедневно из хаты в хату»; в Виленской губернии «обязанность
общественного призрения выполняется кормлением неспособных к труду
поочередно в каждом дворе, в определенное приговорами сельских сходов
время»; в Витебской губернии «призреваемые, по установившемуся обычаю,
переходят из дома в дом и продовольствуются отдельными членами общества
понедельно»; в Вятской губернии «призреваемых кормят все домохозяева
поочередно, поденно или понедельно»; в Минской губернии «первым правилом,
которым руководствуются деревни, является поочередное кормление нуждающихся
каждым отдельным домохозяином с временным принятием в дом на жительство».
Передача нуждающихся на постоянное содержание одного из членов общества за
какую-нибудь льготу (частичное освобождение от уплаты повинностей, увели
чение надела, денежная приплата и т. п.).
Раздача милостыни, что было явлением настолько обыденным, что сами
исследователи крестьянского быта лишь мимоходом о ней упоминали как о само
собой разумеющейся. Так, в Архангельской губернии «сирые, дряхлые и
неимущие ходят по дворам и собирают милостыню, причем почти ни в одном
доме им не отказывают»; в Нижегородской губернии «неимущие и неспособные к
работе кормятся подаянием»; в Рязанской губернии «неимущие, неспособные к
работе и сироты ходят по миру» и т. п.

* ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историк академик Ю. А. Бегунов: «Русские жили в природе,
считали себя ее частью, растворялись в ней и потому не боялись даже смерти!
Это была солнечная, живая, реалтстичная вера». Древние русы «не отделяли и
богов от сил природы, по существу, поклонялись всем силам природы: малым и
большим. …»
Русская вера отличалась высокой духовностью и цельностью.
Поразительной особенностью ее являлось отсутствие ада, что воспитывало
свободного, бесстрашного человека с жизнерадостным мировоззрением.
Мораль является одной из наиболее ранних форм общественного сознания и
регуляторов человеческого поведения.
Относительно происхождения морали имеются две основные точки зрения. Одна
из них связывает происхождение морали с первыми формами совместной трудовой
деятельности, указывая на то обстоятельство, что совместная
производственная деятельность порождает необходимость нравственной
регламентации этой деятельности как обязательного условия ее успешного
осуществления и сохранения стабильности социума . Вторая точка зрения
мнений состоит в том, что мораль как форма регулирования поведения индивида
в сообществе себе подобных существовала еще в тот период, когда не
существовало общественного разделения труда и когда человек, строго говоря,
не был еще человеком, а в качестве полуживотного вел стадный образ жизни .
Вторая точка зрения считается более предпочтительной, поскольку
«человеческое общество предшествует любой теорий; оно имеет свою природу,
свои потребности, инстинкт самосохранения, свои непи-санные законы и свои
условия существования, от которых не может отказаться, разрушая само себя»,
даже если это не собственно общество в современном понимании, а его
прообраз.

* список использованной литературы

1. Фирсов М.В. История социальной работы в России. – М.: Гуманитарный
издательский центр Владос, 1999.
2. Мельников В.П., Холостова Е.И. История социальной работы в России;
Учебное пособие, 2-е издание. – М.: Издательско-книготорговый центр
«Маркетинг», 2002.
3. Кузьмин К.В., Сутырин Б.А. История социальной работы за рубежом и в
России (с древности до начала XX века). – М.: Академический проект;
Екатеринбург: Деловая книга, 2002.
4. Тетерский С.В. Введение в социальную работу. Учебное пособие. – М.:
Академический прект, 2003.
5. Мир русской души. Сборник. – Рязань: Управление культуры и искусства,
1998.