Введение
9 апреля (28 марта по ст.ст.) многочисленная патриотическая
общественность отметила 120-летие со дня рождения замечательного русского
философа, правоведа, политического мыслителя, а также тонкого теоретика и
историка религии и культуры Ивана Александровича Ильина. Как было вполне
справедливо отмечено на вечере, состоявшемся 25 марта и приуроченном к этому
событию, многочисленные СМИ и организации проигнорировали эту дату, и
оказалось, что это был единственный во всей Москве и стране вечер, посвящённый
этому замечательному русскому мыслителю и патриоту. А между тем на сегодняшний
день уже выпущено издательством «Русская книга» 25 увесистых томов, и
планируется издать как минимум ещё 15. Попыткой прервать подобное молчание,
недостойное для всех нас и по достоинству оценить вклад И.А. Ильина как на
русскую культуру, так и на политическую мысль России и послужит данная статья.
К сожалению, многие историки русской философии такие как,
например В.В. Зеньковский или Н.О. Лосский недооценили и не поняли всей
философии Ивана Александровича, отметив его лишь как последователя
феноменологической мысли и продолжателя Гегеля, что не совсем верно. Как нам
представляется И.А. Ильин является, прежде всего, православным философом и
горячим патриотом и борцом за историческую Россию, что он не раз доказывал в
своём многотомном творчестве.
Цель работы – рассмотреть сущность философии И. Ильина.
Задачи работы – рассмотреть понятие философии по И.Ильину;
рассмотреть политическую философию И.А. Ильина; изучить вопрос о соотношении
морали и права в философии Ивана Ильина.
1. Что такое философия? (по И.
Ильину)
Если русская философия хочет еще сказать что-нибудь
значительное, верное и глубокое русскому народу и человечеству вообще, после
всех пережитых блужданий и крушений, то она должна прежде всего спросить себя,
в чем ее призвание, с каким предметом она имеет дело и каков ее верный путь
(метод)?
Она должна возжелать ясности, честности и жизненности. Она
должна стать убедительным и драгоценным исследованием духа и духовности. Если
же она не одумается, не перестанет подражать иностранным и в особенности
германским образцам и не попытается начать свое русское национальное дело
сначала из глубины русского национального духовного опыта, то она скоро
окажется мертвым и ненужным грузом в истории русской культуры…
И прежде всего русские философские мыслители должны
отказаться от намеренного выдумывания философских систем. Философ вообще не
обязан выдумывать и преподавать какую-то систему. Это чисто немецкий
предрассудок, от которого давно пора освободиться. Эта задача принадлежит к
мнимым задачам культуры, и не следует воображать, будто она сама собой
подразумевается…
Одно из двух: или философия есть произведение личной
фантазии, развивающее субъективную точку зрения; тогда она не обязана брать на
себя задачу создавать законченно-закругленную и внутренне непротиворечивую
систему; напротив, каждый получает право фантазировать, следуя своей
способности и склонности. Или же философия есть предметно-связанное
исследование с предметно-обоснованными выводами, и тогда она совсем не имеет
права навязывать себе систематическую стройность и логическую
непротиворечивость; тогда каждый философствующий обязан неуклонно и неутомимо
испытывать исследуемый предмет и так описывать, излагать, изображать его, как
он есть в действительности[1].
В самом деле, откуда мы могли бы знать с самого начала, что
предмет, который мы всю жизнь испытываем и исследуем, сам по себе
систематичен и живет по законам нашей человеческой логики? Кто дал нам право
выдавать максимальные требования нашего рассудочного рационализма за законы
бытия самого предмета?
Откуда эта уверенность, что предмет философии действительно
живет и действует так, как мы этого напрасно добиваемся от нашего
рационалистического миросозерцания? Возможно и вероятно, что предмет философии
разумен, но он может быть разумен такой Разумностью, по сравнению с которой
наша обычная разумность есть сплошное неразумие…И правда, сущее бытие
предмета не обязано повиноваться нашему рассудочному мышлению…
Итак, философ совсем не призван выдумывать систему.
Достаточно, если он сделает все возможное, чтобы предметно созерцать и мыслить.
А систематический строй он должен спокойно предоставить самому предмету: если
его предмет в самом деле есть система, то его философия верно передаст и
изобразит ее; но если предмет есть бессвязная совокупность, то это обнаружится
и в его предметной философии. Исследующий философ не смеет повелевать предмету;
он не смеет и искажать его в своем изображении. Философ, воображающий себя
бухгалтером, наводящим порядок, или унтер-офицером, выстраивающим шеренгу
понятий, смешон и жалок. Он не смеет предвосхищать и предопределять тот Божий
дар, который дается ему для исследования, будь то мир, или природа, или
история, или дух, или искусство…
Он не может указывать своему предмету; ему не дано знать
заранее или знать лучше; он не призван починять разрывы или несогласованности
предмета своими рационалистическими выдумками. Сколько искажений было внесено в
философские исследования такими притязательными затеями! Как много произвольных
определений и пустых конструкций возникло из этого!..
Поэтому русские философы, желающие сказать свое верное и
веское исследовательское слово, должны отделаться от навязчивой идеи
философской системы. Надо честно, ответственно и предметно исследовать, а не
выдумывать и не конструировать. Надо осуществлять и совершенствовать
философский опыт и философское созерцание, а не создавать в дедуктивном порядке
выдуманное отвлеченное здание. В философии действует, как и во всех областях
знания, закон исследования: самое легкое, самое непроизводительное и наиболее
импонирующее множеству обывателей есть дедукция (выведение системы из общего
логического понятия или закона); самое трудное, самое скромное и творчески
значительное, что делает человека настоящим исследователем, есть созерцающая
индукция (опытное описание предмета в его единичных обнаружениях). Философ
призван переживать свой предмет в его объективной реальности, проверять
пережитые им содержания, описывать их и показывать другим людям. При этом он
остается исследователем, совершенно независимо от того, излагает ли он свои
познанные содержания в терминах профессиональной философии со множеством цитат
и примечаний, или в простом облачении повседневных слов, не затрудняя читателя
импонирующим подвалом примечаний, подчеркивающих богатые познания мелким
шрифтом (петитом).
Вопрос о том, есть ли философия наука, не стоит разрешать ни
в положительном, ни в отрицательном смысле. Если она есть наука, а она может
быть наукой, то это наука, требующая от человека особого духовно-религиозного
опыта и особого описательного художества. Но нам достаточно здесь установить,
что философ поступает правильно и умно, если он рассматривает свою работу как
исследование и тем самым принимает на себя ответственность исследователя, волю
к предметности и бремя доказательства. Пусть он только не заботится о том, что
из этого выйдет: монизм, дуализм или плюрализм, реализм или идеализм,
рационализм или интуитивизм…
Эвристически, т.е. в деле искания и нахождения, это ощущение
должно руководить им, несмотря на то что в дальнейшем испытании и исследовании
может оказаться, что это ощущение было лишь иллюзией. Однако оно может быть и
совсем не иллюзией, и тогда ему удастся установить, что Божий луч в самом деле
дается людям на различных путях и различным способом. Все такие подлинные
явления и переживания могут быть обозначены словами дух и духовность. И вот дух
дышит в природе, в человеке, а также в том, что сам человек создает Божьей
помощью. Так, например, начало духа, этот сущий предмет философии,
раскрывается нам в цветке и в горной цепи. Мы переживаем его и в состоянии
очевидности, несущей нам созерцаемую истину.
Оно овладевает нами в переживании истинной любви и совести.
Оно открывается нам в видениях художественного искусства, создаваемого самим
человеком. Мы внемлем ему, постигая свою свободу и переживая зовы правосознания
и патриотизма. Он сияет нам из источников религиозного откровения. И каждый раз
оно требует от нас опытного акта с другим строением; и мы должны каждый раз
осуществлять такой акт с чувством ответственности и с великим тщанием. Тот, кто
желает исследовать познание истины и установить, что есть верное знание
предмета, посвящает себя проблеме очевидности и приступает к теории познания;
он должен осуществить и накопить обширный и разносторонний опыт очевидности.
Человек, никогда не переживавший очевидности, не знающий, как слагается и
проверяется это своеобразное переживание и как оно внутренно выглядит, создаст
в теории познания только игру мертвыми понятиями и пустые конструкции. К тому
же очевидность дается человеку совсем не в одном теоретическом мышлении. Она
переживается в религии иначе, чем в науке; она слагается в искусстве на других
путях, чем в нравственной жизни; да и в различных науках акт очевидности имеет
различное строение (напр., в логике, математике, в химии, в астрономии, в
истории, в юриспруденции, в филологии). Во всяком случае вне этого реально
пережитого и неутомимо собираемого опыта очевидности теория познания мертва и
пуста. Философ, не выносивший духовной культуры и не работавший в качестве
исследователя ни в одной науке, а может быть, вообще отрицающий акт очевидности
(в качестве скептика, агностика или нигилиста), неприемлем и невыносим в
качестве гносеолога (т.е. теоретика познания), сколько бы тысяч страниц он ни
прочел, ни написал и ни напечатал на традиционном, профессиональном жаргоне
отвлеченной мысли. Ибо акт очевидности требует от исследователя дара
созерцания, и притом многообразного созерцания, способности к чувствованию,
глубокого чувства ответственности, искусства творческого сомнения и вопрошания,
упорной воли к окончательному удостоверению и живой любви к предмету. Итак,
философ должен воспитать себя к духовной очевидности. Подобно этому: тот, кто
желает в качестве исследователя обратиться к нравственности, добродетели и
добру, должен прежде всего углубить и расширить свой нравственный опыт.
Нравственность не может быть ни постигнута, ни изображена в отвлеченных
построениях и спекуляциях; здесь дело совсем не сводится к теоретическим
соображениям и определениям понятий. Нравственное должно быть реально пережито
исследователем. Философ, рассуждающий о любви, о радости, о добродетели, о
долге, о добре и зле, о силе воли, о свободе воли, о характере и других
подобных предметах по чужим книгам или понаслышке, не познает ничего, он
только воображает что-то о каких-то духовных окаменелостях или мумиях.
Нравственный опыт требует всего человека: он нуждается в его любви, в его
страстях, в его решениях и деяниях[2].
Человек должен отдать этому опыту всю свою личность свою
жизненную силу, свой жизненный успех, свою судьбу. Он должен предстать пред
своею совестью; он должен предаться ей и деятельно зажить из нее; осуществляя
эти деяния, он должен увидеть перед собою угрозу для жизни, взглянуть в глаза
смерти и преодолеть свой страх смерти. Нравственный опыт не дается тому, кто
сидит неподвижно в своей комнате, кто предается праздным фантазиям, кто
является дезертиром своего призвания и своего долга. Кто хочет написать этику,
тот должен иметь за собою живой опыт любви, борьбы и страданий; он должен знать,
что значит отчаиваться и в отчаянии молиться, и еще, что значит иметь жизненный
успех и в успехе соблюдать скромность и смирение.
Он должен пережить в собственном опыте дивную, сковывающую и
освобождающую, укореняющую и очистительную силу совестного акта; он должен
знать, что совестный человек рискует всем, идет на смерть и, если бывает
спасен, то сам изумляется этому больше всех. Только тому, кто переживет это
все, и другое, связанное с этим, только ему откроется нравственное измерение
вещей и людей, только он поймет предмет этики. Итак, философ должен воспитать
себя к акту совести. Согласно этому, исследователь, посвящающий себя философии
искусства, должен приобрести в этой сфере обширный и глубокий опыт созерцания.
Здесь особенно важно пробиться через чувственно-формальную кору внешнего
эстетического явления, открыть себе доступ к органической сопринадлежности
зрелых образов искусства и убедиться в том, что субъективный вкус отнюдь не
есть последнее слово в оценке произведений искусства. При этом очень важно,
чтобы философ сам каким-нибудь способом участвовал в художественном творчестве:
его опыт получит совсем иной вид и иное значение, если он попытается
самостоятельно пережить процесс замысла, вынашивания, борьбы за идею предмета,
облечения ее в ткань образов и обретения художественной формы, ибо тогда он
будет созерцать искусство не только извне, но и изнутри.
Сноб, рассматривающий искусство формально, никогда не станет
философом искусства; холодное наблюдение и погоня за возбуждающим, дразнящим,
угодливым, популярным, невиданным никогда не заменит художественного опыта.
Искусство есть возвышенное служение человеческому духу и чистая радость
Божественному. Поэтому исследование искусства, осуществляемое философом,
предполагает долгую аскетическую работу над своим собственным вкусом, который
должен быть облагорожен; он предполагает, далее чуткое религиозное сердце и
целую культуру вчувствования и созерцающей мысли. Итак, философ должен
воспитать себя к художественному созерцанию и опыту. Это приобретает особое
значение в области религиозной философии.
Здесь исследователь должен выносить настоящий религиозный
опыт, живое религиозное созерцание, которое позволит ему вчувствоваться в
каждый чужой религиозный опыт, как подлинный, так и мнимый, сопережить его и
проверить. Неверующий исследователь, лишенный религиозности, соберет в лучшем
случае, наподобие Вильяма Джемса, мертвую коллекцию чужих переживаний. Зато
фанатически верующий человек, склонный к религиозной исключительности,
нетерпимый и презрительный, поступит правильно, если он ограничится дедуктивным
вероисповедным богословием и оставит в покое до неизмеримости обширное поле
чужих (ложных) религиозных учений. Ибо исследователь в области философии
религии нуждается в особом созерцании чужих (особенно ложных и извращенных)
религиозных воззрений: это созерцание должно быть терпимым, способным к
вчувствованию, психологически гибким и спокойно-мудрым, ибо только тогда оно
откроет ему доступ в те сокровенные глубины, где у людей зарождаются
религиозные воззрения, и к тому дивному многообразию, в котором человечество
воспринимает и преломляет даруемые ему Божьи лучи. Не может исследовать
световые и красочные оттенки человек, не видящий цвета; что он скажет об их
необычайном, не имеющем на человеческом языке названий, богатстве, если он сам
воспринимает только один-единственный цвет, а остальные оттенки отвергает как
ложные? Сердце Божие больше и шире, чем вероисповедное учение, ибо оно не
только терпит иные исповедания, но еще и ведает, что единое-истинное исповедание
не всем народам по силам и что скудному духу лучше иметь хоть какое-нибудь
Бого-созерцание, чем никакого…Вот почему философия религии требует
терпимости, чуткости и сердца. И, конечно, прежде всего самостоятельного и
подлинного религиозного опыта. Понятно, наконец, что и философ права должен
найти свой особый опыт и предмет и вступить с ними в непосредственное,
исследовательское общение; а для этого он должен выносить верный опытный акт и
систематически осуществлять его. Этот акт можно было бы обозначить как здоровое
и нормальное правосознание.
Сущность этого акта и его возникновение могут быть описаны
так. Каждому человеку присущ инстинкт самосохранения со всеми его страстями и
притязаниями, инстинкт неискоренимый и жизненно необходимый. Но притязания его
должны иметь свой предел и признавать его. Этот предел ставит им личный дух
человека, важнейшая и драгоценная сила человеческой личности, придающая смысл и
указующая цель нашей жизни. И вот инстинкт призван не враждовать с духом, а
принимать его закон и добровольно подчиняться ему. В зрелом виде душа человека
и обнаруживает добровольную законопослушность, или, что то же, автономную волю
к свободной лояльности. Эта воля и есть живая основа правосознания. Таким
образом, в жизни свободного правосознания участвуют все силы человеческого
существа: творческий инстинкт, любовь и уважение к ближним, любовь к родине,
созерцание, испытующее духовные глубины, лояльная воля и формулирующая мысль;
все это в жизненном и жизнеустрояющем сплетении и притом укорененное в духе,
который всегда и во всем требует от человека самого лучшего. Три великие
аксиомы лежат в основе здорового правосознания: чувство собственного духовного
достоинства, способность свободного человека к самоуправлению и взаимное
уважение и доверие людей друг к другу. На этих основах и будет построено
правосознание грядущей России. Ясно, что и философия права невозможна без
предметного правового опыта. Итак, в общем и целом, так же как и во всех своих
от ветвлениях, философия есть наука, вырастающая из духовного опыта. И первая
задача ее состоит в том, чтобы растить и крепить свой опытный акт. Однажды
Сократ поставил древнему миру вопрос: изучима ли и определима ли добродетель?
Этот вопрос сохраняет и ныне все свое значение, и притом для всей философии. И
ответ, который он имел в виду и который он пытался вложить своим слушателям в
сердце, имел такое же значение, как и самый вопрос: человек сможет лишь
постольку исследовать сущность добродетели, поскольку он сам будет ею жить и ее
осуществлять. В этом смысле можно было бы сказать: человек, утверждающийся в
духе, является для себя мерою всех духовных вещей. Иными словами: философ,
желающий успешно исследовать свой предмет, должен реально-опытно переживать его
и тем самым осуществлять его. Иначе он не может и не смеет: он должен
превратить свою душу и свою жизнь в орган своего предметного опыта. Только
ставши сам орудием духа, он сможет испытать и познать сущность духа. А это
означает, что профессиональный философ обязуется постоянно и неутомимо работать
над очищением своей души (катарсис).
Он должен вести всежизненную борьбу за достижение своего
предмета, или, иными словами, он должен воспитать себя к тому, чтобы предмет
стал ему доступен. Так он должен очищать и укреплять свою очевидность, проверять
и удостоверять ее; он должен усвоить аскез силы суждения; он должен изощрить
свое созерцание и придать ему точность; он должен овладеть своими страстями;
придать своему восприятию гибкость, приспособляемость и многообразие; он должен
стремиться к законченности и добиваться окончательного. Далее, он должен
укреплять свой совестный акт и удостоверяться в его верности и силе, доверять
ему, очищать свою душу ради него и предаваться ему. Он должен действовать в
жизни по совести и из совести, в его лучах воспитать в себе духовный характер.
Он должен воспитывать и очищать свое эстетическое созерцание
и свой художественный вкус. В каждом произведении искусства он должен научиться
искать и находить его сокровенно-явленный смысл. Он должен приучать себя блюсти
аскез своего эстетического суждения и до тех пор упражняться в художественном
отождествлении с лучшими произведениями искусства, пока искусство не станет для
него языком богов или, лучше сказать. Божьим иероглифом. В религии он должен
научиться созерцанию и молитве. Молитва дает ему духовное укоренение, а оно
научит его отвергать и опровергать все аналитические, скептические,
нигилистические и издевательские аргументы безбожия. Он должен пережить в своем
сердце действие Божьего огня и приобрести на всю жизнь некий раскаленный угль
веры. Этот угль раскроет перед ним живую сущность религии и подарит ему живой
орган для понимания всех религий мира. Наконец, он должен растить, крепить,
очищать и углублять свое правосознание. Он должен поставить его в луч Божий и отыскать
его последние, благороднейшие и чистые источники; а религиозность заставит его
подчинить все это воле к совершенству. Он должен ввести свое правосознание в
непосредственную жизнь, действовать из него, громко исповедовать его природу,
вести за него борьбу и научиться толковать его интуиции и осуществлять его
требования. Он должен отдать себя в его распоряжение и стать его верным
орудием. Таков настоящий путь (или метод) философа. На этом пути обновится и
расцветет будущая русская философия и тогда она перестанет праздно умствовать и
предаваться соблазнительным конструкциям[3].
2. Политическая философия И.А.
Ильина
С прозорливой точки зрения Ильина, в России грядёт всеобщая
национальная судорога, которая, по мнению Ильина, будет стихийно мстительной и
жестокой. «Страна вскипит жаждой мести, крови и нового имущественного
передела, ибо поистине ни один крестьянин в России ничего не забыл. В этом мнении
встанут десятки авантюристов, из коих три четверти будут «работать»
на чьи-нибудь иностранные деньги, и ни у одного из них не будет творческой и
предметной национальной идеи». События в России последних десяти лет, к
сожалению подтвердили предостережения русского мыслителя.
Более того, Ильин с гениальным пророчеством предвидел и
распад исторической России, который и произошёл в 1991 году, во многом, как он
сам говорил, благодаря «мировой закулисе». Однако, в результате от
этого распада во многом страдает весь мир, ибо разрушается сила, которая бы
противостояла Западу (и, в частности, США). В статье «Что сулит миру
расчленение России?« он отмечает следующее: »Расчленение организма на
составные части нигде не давало и никогда не даст ни оздоровления, ни
творческого равновесия, ни мира. Напротив, оно всегда было и будет болезненным
распадом, процессом разложения, брожения, гниения и всеобщего заражения. И в
нашу эпоху в этот процесс будет втянута вся вселенная». Далее он следующим
образом характеризует уже ситуацию в самой России: «Территория России
закипит бесконечными распрями, столкновениями и гражданскими войнами, которые
будут постепенно перерастать в мировые столкновения». Это перерастание во
многом будет совершенно неотвратимым «в силу одного того, что державы
всего мира (европейская, азиатская и американские) будут вкладывать свои
деньги, свои торговые интересы и свои стратегические расчёты в нововозникшие
малые государства». Последние события в Ираке, как бы полностью
подтверждают этот во многом зловещий прогноз Ивана Александровича.
Чтобы преодолеть эту национальную судорогу, которую мы все
переживаем сегодня, русские национально и патриотически мыслящие люди должны
быть готовы генерировать эту идею применительно к новым условиям. Она, прежде
всего, должна быть государственно-исторической, государственно-национальной,
государственно-патриотической. Эта идея должна, прежде всего, говорить о
главном в русских судьбах и прошлого, и будущего и она прежде всего должна
светить целым поколением русских людей.
Главное, согласно Ильину, это воспитание в самом русском
народе национального духовного характера. Именно из-за его недостатка в
интеллигенции и в массах Россия и рухнула во время революции. «Россия
встанет во весь рост и окрепнет только через воспитание в народе такого
характера. Это воспитание может быть только национальным самовоспитанием,
которое может быть проведено самим русским народом, т.е. его верной и сильной
национальной интеллигенцией. Для этого нужен отбор людей, отбор духовный,
качественный и волевой».
В религиозной философии Ильин не принадлежал к плеяде
последователей В.С. Соловьёва, с которыми многие связывают обычно русский
религиозно-философский ренессанс. Предметом его основного внимания был не
только тот или иной христианский догмат, внутренний нечувственный опыт, но и
то, что называют духом. Все эти нюансы Ильин и выразил в своём классическом
труде «Аксиомы религиозного опыта» (1953, т.1-2). Это, прежде всего,
учение о равновесии и сочетании духа и инстинкта, а также законов природы и
законов духа, являющейся центральным в его религиозной философии. И в этом
отношении сама эстетическая установка Ивана Александровича шла как бы вразрез
остальному серебряному веку и имела во многом другой источник. Во главу угла он
ставил художество, процесс рождения и воплощения эстетического образа, а на
вершину художественное совершенство, которое внешне может быть лишено
«красоты». Все эти вопросы Ильин поднял в монографиях и лекциях о
наших великих писателях, поэтах, певцов, композиторов, актёров, таких как Пушкин,
Гоголь, Достоевский, Толстой, Бунин, Шмелёв, Мережковский, Метнере,
Рахманинове, Шаляпине.
Но самый главный предмет для философского исследования
Ильина, ради которого он написал всё остальное это сама Россия и её
образующий русский народ. Этим основным темам всей его жизни посвящены
следующие работы: «Сущность и своеобразие русской культуры» и
«Грядущая Россия». Иван Александрович много писал об истории России,
как бы прогнозируя её будущее, а также о сильных и слабых сторонах русского
народа. Религиозные установки и прафеномены русской православной души, которые
являются по Ильину, «сердечное созерцание, любовь к свободе, детская
непосредственность, живая совесть, равно как воля к совершенству во всём, вера
в божественное становление человеческой души. Эти прафеномены суть: молитва;
старчество; праздник Пасхи; почитание Богородицы и святых; иконы»[4].
3. К вопросу о соотношении морали и права в философии Ивана
Ильина
Исходным пунктом философии Ильина является
религиозно-нравственная основа индивида; вопросы природы человека, его
происхождения и назначения, места в мире занимают ведущее положение. Мыслитель
убежден, что духовное развитие личности предопределяет духовное развитие
социально-политической сферы. Первым олицетворением нравственности является
сама личность, а государство выступает как средство, с помощью которого
личность обретает полноту духовного бытия. Притом, что Ильин никогда не умалял
роли права в государстве, его политическая философия скорее представляет учение
не о правовом государстве, как у Гегеля, а о нравственном государстве, в
котором главным признаком и основанием существования государства является духовное
единство народа. Для него не право определяет нравственность, как у Гегеля, а
нравственность человека в отдельности и общества в целом определяет право.
Поэтому в основе правовой системы Ильина И.А. лежит нравственное содержание.
Для Ильина нравственность неотделима от духовной
сущности человека, и в установлении моральных норм единственным авторитетом
является голос совести, живущий в глубине каждой души. Но веление совести не
имеет разумно-логического характера. Поэтому моральные нормы представляют собой
указания совести не сами по себе, а выраженные в форме грамматических
предложений и логических суждений. Сам Ильин не оговаривает специально различие
терминов «мораль» и «нравственность», но в различных контекстах
употребляет понятие «нравственность» в смысле совокупности душевных
свойств (воли, любви, милосердия, страсти), отличающихся от умственного начала
(разум, рассудок, память и пр.), а «мораль» как правила, которыми
должен руководствоваться человек в делах своей воли и совести, это выраженная в
словах нравственность.
Начальным элементом любой формы социальной общности,
по Ильину, является нравственный человек, который относится к окружающей его
социальной действительности с позиции естественного права. Исходной точкой в
естественно-правовой концепции стало признание того, что основные права граждан
не даруются кем бы то ни было, а изначально принадлежат каждому и вытекают из
самого понятия личности, наделенной достоинством, свободой и сопричастностью
высшему началу жизни. Личность с ее неотъемлемыми правами и свободами является
для государственной власти той границей, за которой начинается самостоятельная
сфера ее деятельности, неподвластная государственному вмешательству.
Государство распоряжается лишь теми полномочиями, которые ему доверили его
граждане.
Справедливое право, по Ильину, должно верно
разрешать столкновение между естественным неравенством и духовным равенством
людей. Все люди на земле имеют индивидуальный способ бытия, все люди по сути
своей различны, неравны от природы: им дается неодинаковая воля, прозорливость,
неодинаковый талант, характер и т.п. Поэтому было бы несправедливо при таком
неравенстве налагать на них равные требования. Если люди различны по своим
реальным свойствам, то по своему человеческому достоинству они равны, и справедливость
должна это учитывать.
Ильин проводит разграничение между правовыми нормами
и нормами морали по следующим основаниям. Во-первых, по тому авторитету,
который устанавливает правила (в праве внешний авторитет: другие люди, строго
определенные и особо уполномоченные; в морали внутренний авторитет: голос
совести). Во-вторых, по порядку, в котором правило формулируется (в праве
последовательное прохождение правила через все строго установленные этапы
рассмотрения, в котором участвуют многие люди; в морали самостоятельное
восприятие и формулирование голоса совести, данного каждому особо). В-третьих,
по тому, кто получил предписание (в праве всякий член общности, указанный в
норме, независимо от его согласия и признания; в морали добровольно
признавшие требование совести). В-четвертых, по тому поведению, которое
предписывается в норме (в праве внешнее поведение, которое может, однако,
привести и к рассмотрению душевного состояния; в морали внутреннее поведение,
выражающееся и во внешних поступках). Наконец, в-пятых, по санкции (в праве
угроза неприятными последствиями и внешние принудительные меры; в морали укор
совести и чувство вины).
Правильное соотношение между нормами морали и права,
по мнению Ильина, существует тогда, когда естественное право, данное человеку
«от природы», связанное с его совестью, становится над положительным
правом как высшая форма, как норма, как идеал, который достигнуть очень трудно,
но возможно[5].
Заключение
Творческое наследие выдающегося русского философа
Ивана Александровича Ильина посвящено ключевым вопросам человеческого бытия.
Начав свою деятельность в области теории права, мыслитель никогда не
ограничивался анализом чисто юридических аспектов правовых феноменов. Уже в
первых своих работах он рассматривает право как естественную и важную часть
всей системы отношений между людьми. Право оказывается для Ильина той областью,
где наиболее остро проявляется одно из главных противоречий человеческого
существования: противоречие между индивидуальностью человека и духовной общностью
людей.
До революции проблемы социальной философии были как бы на
периферии философских интересов русского философа. Однако те драматические
события, которые произошли в стране после октябрьского переворота, резко
изменили его предпочтения и устремления. Первой же значительной работой в этом
направлении, которая во многом повернула Ивана Александровича к социальным
проблемам стала работа «О сопротивлении злу силою» (1925), которая
поставила во многом нравственные проблемы и вызвала широкую полемику как в
России, так и за рубежом. На многочисленные вопросы: «Может ли человек,
стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом?
Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и своё место в
мире, не сопротивляться злу мечом и силою?» Русский философ отвечает на
данные вопросы следующим образом: «… физическое пресечение и понуждение
могут быть прямою религиозною и патриотической обязанностью человека; и тогда
он вправе от них уклониться».
Список литературы
1.
Ильин И.А. Наши задачи. М: 1992.
2.
Ильин И.А. Собрание сочинений (вышло 25 томов). – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2003.
3.
История русской философии. / Под ред. М.А. Маслина. М.: ИНФРА-М, 2004.
4.
Новая философская энциклопедия // Ст. Ю.Т. Лисицы. М:2001.
5.
Русская философия. Словарь // Ст. В. Кураева. М:1995.