ИЗ
«ИСТОРИИ РУССКОЙ ЦЕРКВИ»
Публикуется
по: Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский. История Русской
Церкви. Кн. 4, ч. 2. М., 1996. С. 162–164, 174–178, 188–189.
<…>
Принесши столько вреда в области веры, слепая привязанность к обряду сопровождалась
едва ли еще не более гибельными последствиями в области нравственности. Были,
без сомнения, и тогда русские, которые хорошо понимали, в чем должна состоять
нравственность христианина, которые, исполняя как должно и церковную
обрядность, заботились вместе об очищении своей души от греха, об исправлении
своего сердца, об искоренении в нем худых влечений и привычек, об утверждении
себя в христианском самоотвержении и любви. Нельзя, например, без сочувствия
читать той исповеди, какую изложил в известном уже нам послании к сыну поп
Сильвестр, призывая самого же сына во свидетеля правдивости своих слов; тут
виден человек, который мало того что никогда от юности не пропускал церковных
служб, но никогда никого не осуждал, не осмеивал, не укорял и ни с кем не
бранился; все обиды переносил с христианским терпением и смирением Господа ради
и никому не мстил, а если в чем согрешал, тотчас каялся и со слезами
исповедовал свой грех пред духовником; никогда не презрел ни нищего, ни
странного, ни печального, посещал больных и заключенных в темницах, выкупал
пленников и должников, кормил голодных; освободил всех своих рабов и наделил
их, выкупал и чужих рабов и отпускал на свободу; многих сирот, рабов и убогих
вскормил и вспоил до совершенного возраста и научил, кто к чему был способен, а
потом и попристроил; многих девиц бедных при содействии своей жены воспитал в
страхе Божием, научил рукоделию и всякому домашнему обиходу и, наделив,
повыдавал замуж; никому ни в чем не лгал, никого не обманывал, всегда был верен
данному слову и во всех сношениях с людьми водился одною правдою, ласкою и
любовию. На святительских кафедрах того времени встречаем мужей высокой
нравственности и истинно святой жизни: в Москве — Иону и Филиппа, в Новгороде —
Евфимия, Иону и Серапиона, в Казани — Гурия и Германа, в Твери — Варсонофия, в
Перми — Питирима и Иону. При жизни они были истинными светильниками для своих
паств и по смерти достойно чтутся в лике святых. Но большинство русских
смотрели тогда на нравственность односторонне и как веру свою полагали почти
исключительно в обрядах, так и благочестие — в исполнении обрядов. Усердно
соблюдали посты, праздники и другие постановления Церкви, много молились и в
домах своих, и в храмах Божиих, служили акафисты, молебны, участвовали в
крестных ходах, ходили по богомольям, подавали милостыню, делали пожертвования
на церкви и монастыри, старались вообще располагать жизнь свою по церковному
уставу и думали, что уже исполнили свой христианский долг, угодили Богу, а о
внутреннем благочестии, обуздании страстей, обновлении сердца, усвоении духа
христианской любви вовсе не заботились. Это было благочестие по преимуществу
внешнее, обрядовое, фарисейское, против которого с такою силою вооружался
Максим Грек. Оно было распространено и глубоко чтилось во всех слоях нашего
общества, между тем как там же господствовали самые тяжелые пороки и почти
совершенная безнравственность.
Образец
такого благочестия и вместе порочности представлял собою царь Иван Васильевич.
Он был величайшим ревнителем церковных уставов, каждый день посещал все
церковные службы и окроплялся святою водою, каждое дело начинал крестным
знамением, а в слободе Александровской вместе с своими опричниками старался
выполнять даже монашеский устав: носил иноческую одежду, выстаивал
продолжительные богослужения, сам звонил и читал жития святых за братскою
трапезою и молился так часто и так усердно, что на лбу его от земных поклонов
были шишки. Но в душе, казалось, у него не было ничего не только христианского,
даже человеческого, ни искры христианской любви, чистоты, справедливости. Как
лютый зверь, жаждал он крови человеческой, услаждался пытками и страданиями
своих несчастных жертв, измучил и истерзал тысячи невинных; вместе с тем
предавался самому грубому невоздержанию, самому безобразному распутству, семь
раз был женат; пожираемый ненасытным сребролюбием, грабил всех и все, и церкви,
и монастыри. Многочисленные опричники царя выбивались из сил, чтобы подражать
во всем своему высокому образцу, и действительно являлись достойными его
последователями и по бесчеловечию, и по распутству, и по грабительству,
оставаясь совершенно безнаказанными. Надобно, однако ж, сознаться, что не
только при царе Иване Васильевиче, но и прежде его, при его отце и деде, тот же
дух жестокосердия и бесчеловечия, своекорыстия и всякого рода насилий был
господствующим духом и во всем нашем высшем классе: этому немало
благоприятствовали как пример самих великих князей, так и устройство тогдашней
администрации и суда. Князья, бояре и другие лица, которых посылал великий
князь своими наместниками в разные города и области, получали их не для
управления только, но и для собственного «кормления». Потому не
столько заботились о том, чтобы творить суд и правду людям, сколько о том,
чтобы от них нажиться, и не было пощады ни горожанам, ни поселянам. Дьяки,
тиуны и многие другие мелкие чины, окружавшие наместников и бывшие
исполнителями их распоряжений, в свою очередь, преследовали преимущественно ту
же цель собственного кормления; каждый заботился, как бы побольше себе
приобресть, и горе было поселянам, когда в их села и деревни наезжали с своими
требованиями эти представители власти! Суд был грозен и страшен: при
производстве его допущены были законом правеж и пытки, а по окончании — разные
виды смертной казни, особенно для поселян. И эта грозность суда еще более
способствовала взяточничеству, которое и без того не знало меры. Князья и
бояре, владевшие вотчинами от своих предков, дети боярские и служилые люди,
получавшие поместья от государя себе в кормление, также большею частию угнетали
бедный народ — своих крестьян и позволяли себе всякие насилия и грабежи. Как ни
страшно казнил иногда государь своих наместников и других чиновников за взятки,
притеснения народа, грабительство, но эти казни мало производили влияния на
людей, которые, хотя называли себя православными христианами и свято выполняли
уставы Церкви, были, однако ж, чужды духа Христова и не знали в сердце, что
такое правда и братская христианская любовь ко всем людям без всякого различия.
<…>
В
царствование Ивана Васильевича IV пособия восточным христианам из России еще
умножились и увеличились. Он помогал всем четырем патриархам. «Мы много
раз, — писал к нему в 1556 г. Цареградский патриарх Дионисий, — обращались к
твоему царству о благодатной милостыни, и ты не только тогда, но и всегда
присылаешь к нам свою милостыню и помощь. Ныне же мы находимся в тесноте:
монастырь наш вместе с великою церковию огражден только досками и в разорении:
не имеем ни келий, ни даже масла деревянного для лампад». И царь с честию
принимал патриаршего посла митрополита Кизического и Евгрипского Иоасафа и
послал чрез него (в генваре 1557 г.) преемнику Дионисия, вскоре за тем
скончавшегося, Иоасафу II на сооружение ограды и на церковные потребы соболями
на 2000 золотых, а брат царя Юрий от себя — на 200 рублей, митрополит Макарий —
100 рублей, и князь Владимир Андреевич — 100 рублей. Да тут же послал царь и
помянник всех своих предков, князей и княгинь русских, для вписания их в
синодик великой цареградской церкви и отправил суздальского архимандрита Феодорита,
чтобы испросить себе у патриарха благословенную грамоту на царство. В следующем
году патриарх уведомил государя своею грамотою, что получил его щедрую
милостыню, записал имена всех русских князей в синодик великой церкви для
поминовения, его же царское имя велел поминать не только в великой церкви, но и
во всех епархиях патриархата, как прежде поминались имена греческих царей, и
обещал прислать ему чрез своего поверенного благословенную грамоту на царство.
А в сентябре 1562 г. известил царя, что на присланные им деньги не только
соорудил у себя каменную ограду и новые каменные кельи, но и завел училище, в
котором обучаются иноки и миряне всякого возраста грамматике, риторике, пиитике
и другим наукам, и действительно прислал обещанную грамоту, подписанную как им
самим, патриархом, так и всеми подведомыми ему святителями, которою
благословлял нашего государя быть и именоваться царем законным,
благочестивейшим и правовенчанным. Иван Васильевич на этот раз (1565) отправил
1300 рублей не одному патриарху, но и для раздачи всем подписавшим
благословенную грамоту святителям. К сожалению, милостыня эта не достигла
своего назначения, так как приходивший к нам митрополит Кизический и
Евгрипский, с которым она была послана, скончался на пути в Грузию и был ограблен.
Наконец, преемнику патриарха Иоасафа Митрофану, просившему и царя и митрополита
нашего Кирилла о вспомоществовании, первый послал (1571) двести рублей на помин
своей царицы Анастасии, и сто рублей на помин своего брата Юрия, да пятьсот
рублей на мироварение, которое уже около 50 лет за скудостию не совершалось в
Константинополе, а митрополит Кирилл приложил от себя сто рублей также на
мироварение. Что касается до прочих патриархов, то, кроме небольшой милостыни в
1550 г. Иерусалимскому (30 рублей самому патриарху и 50 рублей ко Гробу
Господню на свечи и ладан), Иван Васильевич отправил ко всем им значительные
пожертвования в 1559 г. чрез новгородского софийского архидиакона Геннадия и
купца Василия Позднякова. Иерусалимскому Герману послал на четыреста золотых
венгерских рухляди и бархатную соболью шубу, да еще на четыреста золотых
рухляди в дар Гробу Господню, и на двести золотых для церкви Голгофской;
Антиохийскому Иоакиму — на двести золотых рухляди и бархатную соболью шубу;
Александрийскому Иоакиму — на тысячу золотых рухляди и бархатную соболью шубу
(такая же шуба послана была тогда и Константинопольскому Иоасафу). Вместе с тем
послал государь и Синайскому архиепископу Макарию на тысячу золотых рухляди для
обновления Синайского монастыря и бархатную шубу и в лавру святого Саввы
Освященного игумену Иоасафу — двести рублей денег на монастырское строение. В
другой раз послал (1571) чрез купца Семена Барзунова Александрийскому патриарху
Сильвестру и Синайскому архиепископу Евгению по полутораста рублей на поминовение
своей царицы Анастасии и брата Юрия. А Вифлеемскому митрополиту Иоакиму
пожаловал (1582–1584) для обновления храма сперва пятьдесят, потом, когда
митрополит сам прибыл в Москву, сто восемь рублей и сорок куниц.
Из
афонских монастырей Иван IV наиболее благодетельствовал Пантелеимонову,
называвшемуся русским и ктиторией русского государя, и сербской Хиландарской
лавре. В 1543 г. он пожаловал первому монастырю грамоту, в которой приказывал
не только давать его старцам свободный проезд по России и не брать с них на
пути никаких пошлин, но и доставлять им корм и подводы. По этой-то, конечно,
грамоте приходили к нам в 1547 г. из Пантелеимонова монастыря строитель Савва и
три другие брата просить милостыню «на прокормление, вспоможение и
искупление« своей обители, и, после того как государь »почтил их и
удовлетворил» из собственной казны, митрополит Макарий написал еще
окружное воззвание ко всем сынам Русской Церкви, приглашая их жертвовать по
мере сил на ту же обитель. В 1550 г., извещая государя о полученной от него
милостыне, братия обители извещали также, что на деньги, присланные его
покойным отцом, они построили лишь половину монастырской ограды, а другая
половина рассыпалась, что монастырь задолжал 600 рублей и терпит насилия не
только от турок, но и от греков, отнявших у него многие его земли, и умоляли
вновь пособить им и написать о них турецкому султану. Иван Васильевич не
отказал в пособии и действительно написал турецкому султану, прося
Пантелеимонову монастырю «защищения и облегчения дани». В 1554 г.
царь приказал выдать старцу этого монастыря Евфимию грамоту на
беспрепятственное путешествие по России для сбора пожертвований, а в 1571 г.
чрез купца Барзунова послал в этот монастырь двести рублей по царице своей
Анастасии, сто пятьдесят по брате Юрии и серебряную чашу по царице Марии.
Не
менее, если даже не более, участия принимал царь в судьбе сербской Хиландарской
лавры. В 1550 г. прибыл из нее в Москву игумен Паисий с грамотою к царю ото
всех своих братии, в которой они горько жаловались на бедственное положение
своей обители и притеснения не только от турок, но и от греческих монастырей.
«Ныне, — писали старцы, — монастырь наш обветшал и кельи все порушились;
церковные сосуды, златые и серебряные, честные кресты, святые Евангелия, кадильницы,
рипиды и иная церковная утварь заложены у турок и жидов за полторы тысячи
рублей, а помощи монастырю ниоткуда нет… Плачемся тебе, царю и государю,
умилосердись, пошли до турецкого султана свое царское слово, чтобы не брал с
нас дани и пошлин и велел возвратить нам пашни, которые отняли у нас греки; они
богаты и дают туркам великие посулы, отнимая у наших монастырей пашни, а нам
нечего давать туркам… Ныне наши монастыри словенского языка в Греческой земле
пребывают в чуждостранствии, и мы алчем, и жаждем, и наготуем без своих царей и
ктиторов у безбожных агарян. Сотвори милость с нами». Государь немедленно
послал (1551) свое ходатайство турецкому султану и о Хиландарском монастыре.
Затем (1554–1556) выдал монастырю жалованную грамоту на свободный приезд его
старцев в Россию за милостынею; принял монастырь и всех его иноков под свое
особое покровительство, выражаясь в своей грамоте: «Хотя они и не под
нашим обретаются начальством, но, видя их скорбь, и утеснение, и смиренное
припадание к нашему царству, мы приняли их во имя государства нашего для
вспоможения и пропитания их во всяких бедах», — пожаловал монастырю в
Москве подворье со всеми потребными хоромами, в новом городе Китае, по правую
сторону Богоявленского монастыря, и позволил трем его старцам собирать
милостыню в Новгороде и по всем новгородским монастырям. В 1557 г. послал в
монастырь чрез этих старцев триста рублей и богатую завесу к царским вратам,
шитую золотом и унизанную жемчугом, причем также послали от себя: царевич Иван
— серебряную позолоченную панагию и князь Юрий Васильевич — пятьдесят рублей
деньгами. В 1559 г. послал архимандриту монастыря Прохору чрез новгородского
софийского архидиакона Геннадия еще триста рублей. В 1571 г. пожаловал этому же
архимандриту Прохору, находившемуся в Москве, пятьсот рублей на помин царицы
Анастасии и послал в монастырь чрез купца Барзунова еще сто пять рублей на
поминовение брата Юрия. А около 1580 г. послал архимандриту монастыря Феодосию
сто двадцать рублей. Надобно заметить, что в 1571 г., кроме монастырей
Хиландарского и Пантелеимонова, государь послал чрез купца Барзунова ко всему
Собору Святой горы семьсот рублей по царице и четыреста рублей по брате для
раздачи всем прочим монастырям Афона.
Последняя
и самая значительная милостыня на Восток от царя Ивана Васильевича была
милостыня по убитом им сыне царевиче Иване. С нею он отправил в 1582 г. разом
два посольства: Трифона Коробейникова с товарищами в Царьград, Антиохию,
Александрию, Иерусалим, на Синайскую гору и в Египет и Ивана Мешенина с
товарищами в Царьград и во Святую гору. Сколько послано было с Коробейниковым —
неизвестно, замечено только, что к одной великомученице Екатерине на Синайской
горе назначено было пятьсот рублей. А от Ивана Мешенина сохранился подробный
отчет о розданной им милостыне, из которого видно, что Цареградскому патриарху
Иеремии доставлено шестьсот рублей и сорок соболей; по монастырям в Царьграде и
в окрестностях его и нищим роздано тысячу рублей; на Афоне Ватопедскому
монастырю дано 820 рублей, Хиландарскому — 700 рублей, Пантелеимонову,
находившемуся тогда в запустении, — 500 рублей, а прочим монастырям роздано
через прота Святой горы 2870 рублей; следовательно, всего 6490 рублей. В
сентябре 1583 г. царь послал еще в Царьград и на Афон торгового человека Марка
Сампсонова с милостынею по царевиче, хотя и незначительною, и именно: патриарху
послал сорок соболей, в Пантелеймонов монастырь — ризу и стихарь, в
Хиландарский — полное облачение и в то же время велел отпустить милостыню по
душе царевича в два монастыря Сербской земли — Троицкий и Вознесенский чрез
находившихся в Москве старцев их по двадцати рублей. Всего послано было царем
на Восток милостыни по царевиче Иване, как слышали современники-иностранцы, до
10 000 рублей и даже гораздо более. <…>
Прошла
почти четверть века, и из Рима не было никаких попыток к обращению России в
католичество. Но вот новый русский государь Иван Васильевич отправил в Германию
саксонца Шлитта в качестве своего посла, чтобы пригласить оттуда в Москву
ремесленников, художников, врачей и вообще людей ученых, и дал ему письмо к
императору Карлу V. Предприятие это, как известно, не увенчалось успехом, но
Шлитт, который сам был католик, представляясь Карлу, удостоверил его и других,
будто московский князь желает соединения с Римскою Церковию. Император и другие
поспешили уведомить о том папу Юлия III, причем напоминали, будто и отец князя
Василий Иванович обращался в 1527 г. с таким же желанием к папе Клименту VII
чрез своих послов, но тогда не сумели удовлетворить этому желанию. Юлий III в
1550 г. назначил в Россию двух своих нунциев: графа Герберштейна и Иоанна
Штемберга, дал им инструкцию, как вести переговоры с Иваном Васильевичем о
присоединении его к Римской Церкви, и написал к нему письмо. Папа выражал свою
величайшую радость, узнав, что наш князь по примеру своего родителя ищет
соединения с Римскою Церковию, и свою готовность принять его с отверстыми
объятиями, провозгласить его во всем христианском мире царем, прислать ему все
царские регалии, короновать его в Москве чрез примаса России Московского
архиепископа, если только князь даст клятву сохранять верность и покорность
Римской Церкви со всем своим народом и примириться с Польшею и Ливониею, чтобы
вместе с прочими христианскими государями направить свое оружие против врагов
веры — татар и турок. Но это посольство в Россию от папы Юлия по настояниям
польского короля Сигизмунда Августа не состоялось. Подобное случилось
впоследствии при папе Григории XIII. В 1575 г. был в Москве послом от
императора Максимилиана II Кобенцель и по возвращении описал свое посольство в
послании к Колоцкому архиепископу Дражковичу. Кобенцель свидетельствовал, что
русские чрезвычайно религиозны и если прежде враждебно относились к латинянам,
то теперь высказывают желание видеть Рим и поклониться его святыне, что их легко
привлечь к Римской Церкви, от которой они различаются по вере только весьма
немногим и несущественным, и что тогда католицизм приобретет себе втрое, даже
вчетверо более последователей, нежели сколько недавно потерял в Германии и
Франции. Об этом, вероятно, доведено было до сведения папского двора, и там
решили (генваря 1576 г.) отправить в Москву священника Рудольфа Кленхена,
который и прежде бывал в России и знал ее язык и обычаи, с письмом от папы к
нашему государю. Посол, по данной ему кардиналом Мороном инструкции, должен был
говорить Ивану Васильевичу, что папа услышал о добром расположении его к
Римской Церкви, о его победах, доблестях, ревности по вере; что ему весьма было
бы полезно соединиться с папою, который многих уже властителей удостоил сана и
титула королевского; что когда признает папу главою Церкви, тогда может
требовать себе от него иереев и богословов, и пр. В настоящий раз отправлению
папского посольства в Москву воспрепятствовал император Максимилиан, опасаясь
чрезмерного усиления папской власти.
Настала
наконец пора, что царь Иван Васильевич сам обратился к папе и отправил (1580) в
Рим своего гонца Шевригина, хотя более уже пятидесяти лет туда не приходили
послы из России. Царя вынудила к тому несчастная война с польским королем
Стефаном Баторием. В письме своем, которое представил папе Григорию XIII
Шевригин, царь уверял, что желает иметь союз и постоянные сношения с римским
владыкою, как и со всеми христианскими государями, просил примирить его с
Баторием и для этого прислать в Россию своего посла, давая обещание, что по
заключении мира с Польшею обратит свои силы вместе с другими государями против
турок, а о вере, о соединении с Римскою Церковию, вопреки ожиданиям папы, не
сказал ни слова. Но Григорий XIII не захотел упустить такого благоприятного
случая для распространения католицизма и послал в Москву не обыкновенного
посла, какого просил царь, а ученейшего богослова иезуита Антония Поссевина,
саном пресвитера, чтобы он прежде всего повел дело с царем о вере и о
соединении его с Римскою Церковию, а потом уже постарался примирить его с
королем польским. Антоний, посетив сначала Батория в Вильне и благословив его
на бранные подвиги, приехал к Ивану Васильевичу, находившемуся тогда с войском
в Старице, 18 августа 1581 г., был принят с чрезвычайными почестями и
представил письмо папы и дары: крест с распятием, четки с алмазами и в богатом
переплете книгу о Флорентийском Соборе. Папа писал, что весьма рад иметь союз с
нашим государем и содействовать примирению и союзу его с королем польским,
чтобы потом направить соединенные дружины христианских властителей против
неверных, но что есть еще другой союз, важнейший, союз религиозный, о котором
он, папа, как глава Церкви и наместник Христов преимущественно должен
заботиться и который всего более он желал бы иметь и с государем России, для
чего и посылает ему книгу о Флорентийском Соборе, которую просит прочесть с
особенным вниманием, и отличного богослова Антония Поссевина, которому просит
верить во всем. Царь Иван был очень доволен прибытием папского посла, дозволил
по просьбе его италианским купцам торговать в России, иметь при себе своих
священников и совершать обряды своей веры, хотя и примолвил: «А церквей
римских в России не будет, как и прежде не бывало», обещал объявить послу
свое мнение и относительно соединения вер, но прежде желал, чтобы Антоний
отправился к Баторию и расположил его прекратить войну и заключить мир с
Россиею. Когда мир действительно был заключен, благодаря, впрочем, не столько
стараниям Антония, сколько храбрости царских воевод и войска, защищавших Псков
и почти истребивших полчища Баториевы, Антоний прибыл в Москву с полною
надеждою повести теперь дело и о соединении Церквей. Сначала он домогался,
чтобы царь хотя однажды выслушал его наедине, но бояре объявили (18 февраля
1582 г.), что это невозможно, что о таких важных делах царь никогда не
рассуждает без своих ближних людей, что всяк ревнует о своей вере, хвалит ее и
при разговорах о ней могут произойти противоречия, брань и затем вражда.
Антоний отвечал, что надеется не подать повода к ссоре, разговаривая с таким
государем, и согласен вести с ним беседу и при его сенаторах, если он того
желает. Тогда назначен был день (21 февраля), в который Антоний с тремя
иезуитами явился в тронную государеву палату, где сидел уже царь, окруженный
множеством своих бояр.
Царь
сначала повторил Антонию то же, что говорили ему прежде бояре, и советовал
лучше не начинать речи о вере, опасаясь, чтобы в жару прений не произнесть
чего-нибудь неприятного и тем не повредить дружбе, какая теперь у него,
великого государя, с папою, и с цесарем, и с королем польским. Затем прибавил:
«Видишь, мне уже 51 год, недолго остается жить, и не годится переменять ту
веру, в которой я воспитан. Настанет день Суда, когда Бог рассудит, наша ли
вера истинная или латинская. Впрочем, я не запрещаю тебе, как посланному папою
Григорием XIII для защиты римской веры, исполнять твой долг: можешь говорить,
что считаешь нужным«. Тогда Антоний сказал: »Светлейший государь! Из
всех великих милостей, тобою мне оказанных, самая главная та, что ты позволяешь
мне говорить ныне с тобою о важнейшем предмете. Знай же, что верховный
первосвященник вовсе не нудит тебя переменять древнейшую веру греческую,
которую проповедовали святые отцы и законные Соборы, напротив, убеждает тебя, чтобы
ты узнал и понял ее, какою она была, и удержал лишь то, что осталось от нее
целым в твоих владениях. Когда ты сделаешь это, то уже не будет Церкви Западной
и Восточной, а все мы будем едино во Христе и не станем уклоняться от ваших
храмов, богослужений, священников, которые будут тогда правильно совершать
таинства Божий. Не удивляйся, что святой отец предлагает тебе это: его
побуждает к тому пастырский долг заботиться о Церкви Христовой. Да ты и сам
писал к нему, чтобы утвердил союз твой и дружбу с прочими государями
христианскими для одоления неверных, а ничем так прочно не можешь соединиться с
христианскими государями, как единством веры. Ты сам писал к королю Стефану
Баторию, что это единство веры признали на Флорентийском Соборе греческий
император со всем Востоком и Русским митрополитом Исидором. Ты сам сказал, что
католики и люди римской веры свободно живут в Московском государстве по своей
вере… Если сомневаешься в деяниях Флорентийского Собора, потребуй подлинные
писания греческих отцов из Царьграда или от наших греков, и я покажу тебе из
них истинную веру, или позволь мне извлечь для тебя главнейшие свидетельства
греческих отцов из той книги о Флорентийском Соборе, которую я принес тебе.
Если ты соединишься верою с папою и всеми государями, то при содействии их не
только будешь на своей прародительской отчине — в Киеве, но и сделаешься
императором Царьграда и всего Востока«. Государь отвечал: »О вере я к
папе не писал да и с тобою не думал говорить о ней, чтобы не причинить тебе
чего неприятного, и потому, что мой долг — заправлять мирскими делами, а не
духовными. Если ты говоришь о вере, ты прислан на то от папы и сам поп, а нам
без благословения митрополита и всего освященного Собора говорить о вере
непригоже. Впрочем, знай, что мы веруем не в греков, а во Христа. Что же до
Восточной империи, то Господня есть земля: кому захочет Бог, тому и отдаст ее.
С меня довольно и своего государства, других и больших государств во всем свете
не желаю». О Флорентийском Соборе и о соединении с другими христианскими
государями для прогнания турок царь ничего не сказал, но вновь обещал, что
дозволит латинским купцам в России иметь своих священников и исполнять свои
обряды, только не дозволит строить латинских церквей.
Несмотря,
однако ж, на отказ царя беседовать о вере, Антоний начал умолять его, чтобы он
высказал свои мысли по этому делу. Царь: «Мы приняли христианскую веру с
самого начала христианства, когда апостол Андрей приходил в наши страны и
отсюда отправился в Рим, потом при Владимире она еще более у нас распространилась.
Таким образом, в одно и то же время, когда вы в Италии приняли христианскую
веру, приняли ее и мы, но у нас она сохранилась неповрежденною доселе, а в
римской вере ныне семьдесят вер, как ты сам говорил мне в Старице».
Антоний: «В Риме всегда пребывала та вера, которую проповедали вначале
Петр и Павел, за нее потом почти триста лет проливали кровь свою преемники
Петра, а последующие, хотя и жили в более покойные времена, сохранили ее
неповрежденною среди всех треволнений. В Риме не семьдесят вер, а одна,
семьдесят же и еще более ересей пошли от Лютера, и все они прокляты».
Царь: «То хорошо, что папы проливали кровь свою за веру Христову. Ибо
Христос сказал: «Не убойтеся от убивающих тело, душу же не могущих
убити«. Антоний: »Вот и я пришел в Московию смело во имя Божие, а
других посылает папа в Индию и в другие страны света, и они переносят все за
имя Христово«. Царь: »Написано: «Шедше, научите вся языки,
проповедите Евангелие всей твари». Когда совершали это все апостолы, ни
один из них не был больше другого, а от них пошли епископы, архиепископы,
митрополиты, в том числе и наши«. Антоний: »Прочих апостолов Христос
послал на проповедь с одинаковою властию, но одному Петру дал то, чего не дал
им, — ключи Царства Небесного и поручил утверждать братию и пасти своих овец.
Если и происшедшие от других апостолов епископы сохраняют свою власть, не тем
ли более должно сохранять ее седалище Петра, которое и врата адова не одолеют и
которое пребудет до скончания века по обетованию Христову?« Царь: »Мы
признаем Петра и многих святых пап — Климента, Сильвестра, Агафона, Льва,
Григория и других. А последующие затем папы — какие они преемники Петра? Живя
нечестиво, с такою же ли властию они сидят на седалище Петра?» Антоний:
«Без сомнения, с такою же, потому что они постоянно следовали Писанию,
канонам и учению тех древних пап, которых и вы признаете. А что до
нравственности, то сила таинства и управление Церковию, предоставленное папам,
зависят не от жизни людей, но от непреложного установления Христова. Да и не
все то правда, что говорят про пап отделившиеся от Тела Христова… Ты,
конечно, законный наследник князя Владимира святого и его преемник — что ж,
если бы кто вздумал отвергать твою наследственную власть или твоих предков ради
того, что они совершили что-либо по немощи человеческой? Разве не следовало бы
такого обличить, не говорю — подвергнуть наказанию?» Эти слова взволновали
царя, и он, почти поднявшись, сказал: «Знай, что папа не пастырь».
«А если не пастырь, — отвечал Антоний, — то зачем же ты посылал к нему о
твоих делах, и разве ты и твои предместники не всегда называли его пастырем
Церкви?» Тогда царь вышел из себя, вскочил с места, и все думали, что он
поразит Антония своим жезлом, но царь только сказал: «Тебя, верно, мужики
на площади научили говорить со мною, как с мужиком».
Антоний
старался успокоить царя льстивыми словами и, к изумлению всех, действительно
успокоил, так что он снова сел на свое место и сказал: «Не хотим говорить
с тобою о больших делах по вере, чтоб тебе не в досаду было, а вот малое дело:
у тебя борода подсечена, а подсекать и подбривать ее не велено ни попу, ни
мирским людям». Антоний отвечал, что он бороды не сечет себе и не бреет, а
если бы и брил, то ничего бы худого не было, потому что это делали и святые, и
прежние папы, как свидетельствуют их сохранившиеся изображения. Царь продолжал:
«Сказывал нам наш паробок Истома Шевригин, что папа Григорий сидит на
престоле и носят его на престоле и целуют его в ногу, а на сапоге у него крест,
на кресте Распятие Господа. Пригожее ли то дело? У папы Григория ведется то
вопреки уставу святых апостолов и святых отцов, и от гордыни такой чин
уставлен». Антоний объяснял, что папа садится на престоле не по гордости,
а чтобы удобнее благословлять народ в торжественных случаях, что кланяются папе
в ноги по примеру того, как кланялись христиане апостолам, а на ноге у папы
крест для того, чтобы лобызающие его понимали, что честь, воздаваемая ими папе,
относится к Самому Христу. Затем говорил: «Папе воздается честь по его
достоинству и величеству: он всем государям отец, и учитель, и глава; он
сопрестольник Петру и Павлу, а Петр сопрестольник Христу; папа царствует в
Риме, где лежат мощи апостолов Петра и Павла, Андрея и других, мощи вселенских
учителей и многих мучеников. Такого ли великого государя папу Григория,
сопрестольника Петра и Павла, всем нам не величать и не славить? Вот и ты —
государь великий в своем государстве, и вас, государей, как нам не величать, не
славить и не повергаться пред вами?» При этом Антоний действительно поклонился
Ивану Васильевичу в ноги. Но царь отвечал: «Твои хвалебные слова о папе
Григории ты говоришь от своего мудрования, а не по преданию апостольскому.
Святителям не подобает так гордиться, а подобает ему смиренномудрствовать и
подражать Петру во всем по заповеди Христовой… Нас, государей, пригоже
почитать по царскому величеству, а святителям, ученикам апостолов, должно
показывать смирение, а не возноситься выше царей гордостию; царям — царская
честь, а святителям — святительская… Мы чтим своего митрополита и требуем его
благословения, но он ходит по земле, и мы не поклоняемся ему, как Богу… Папа
велит носить себя на престоле и величается сопрестольником Петру, а по Петре —
и Самому Христу. Но папа не Христос, и престол, на котором носят папу, не
облако, и носящие его не ангелы; не следует папе Григорию уподоблять себя
Христу, да и Петра, верховного ученика Христова, хотя он творил все дела по
заповедям Христовым, не подобает равнять Христу… Который папа живет по
Христову учению и по апостольскому преданию, тот — сопрестольник великим папам
и апостолам, а который папа начнет жить не по Христову учению и не по
апостольскому преданию, тот папа — волк, а не пастырь». Тут Антоний
прекратил свою беседу, сказав: «Коли уж папа волк, то мне что и говорить?»
А государь на это: «Я ж предупреждал тебя, Антоний, что если нам говорить
о вере, то без раздорных слов не обойдется, да и волком я назвал не настоящего
вашего папу, а того, который не захотел бы жить по учению Христову и
апостольскому преданию. Но пора кончить». И положил государь руку на
Антония, и, дважды обняв его, отпустил.
Чрез
два дня (23 февраля) собралось во дворец еще гораздо больше народа, чем прежде,
и Антония вновь позвали к государю. Антоний был в большом страхе и на всякой
случай приобщил даже своих спутников Святых Тайн. Но Иван Васильевич, как
только увидел его, пригласил его сесть и громким голосом вслух всех произнес:
«Антоний! Если я сказал тебе прошлый раз что-либо неприятное о римском
первосвященнике, то прошу меня извинить, и не пиши о том к папе. Мы хотим иметь
с ним, несмотря на разности по вере, как и с прочими христианскими государями,
дружбу, братство и единение, для чего и пошлем с тобою в Рим нашего посла. А о
всем прочем дадут тебе от нашего имени ответ наши бояре». Бояре рассуждали
с Антонием о разных политических делах, относительно же веры только просили его
именем государя изложить на бумаге, чем разнятся вера русская и латинская, так
как в России никто не умеет перевесть с греческого присланную папою книгу о
Флорентийском Соборе. Антоний обещал исполнить просьбу.
В
последний раз Иван Васильевич имел с Антонием речь о вере 4 марта. То было
первое воскресенье Великого поста. Позвав к себе Антония, в присутствии
многочисленных сановников и царедворцев государь сказал ему: «Ныне мы идем
в соборную церковь, пойди и ты — мне сказали, что ты этого желаешь, — и
посмотри, как мы поклоняемся Пресвятой Троице, и Богородице, и всем святым, как
чтим нашего отца и богомольца митрополита, но не обожаем его, не носим на
престоле, как вы носите своего папу и целуете его в ногу, — то гордость, а не
святительское дело. Ты называешь папу наместником апостола Петра, но Петр так
не делал, его не носили на престоле, а ходил пеш и бос». Антоний,
озадаченный новыми нападками на папу, хотя царь в них уже извинялся, отвечал,
что желание идти в русскую церковь никому не выражал, что знает чин ее службы и
не может присутствовать при служении митрополита, пока он не утвержден папою, а
в защиту папы повторял прежние свои слова и под конец сказал: «Как нам всем
не чтить и не величать папы? Он всем отцам отец. А вот и у тебя, государя,
митрополит, и ты какую ему честь воздаешь? Умоет он в службе руки свои, и тою
водою ты мажешь свои очи«. Государь: »Называешься учителем и
сказываешь, что пришел нас учить, а и того не знаешь, что говоришь; читал ли ты
толковую обеденную службу (толкование на литургию)?» Антоний ответа не
дал, и государь продолжал: «Коли не знаешь, я тебе скажу: тою водою,
которою митрополит на обедне умывает руки, как он сам, так и мы все просвещаем
очи свои: она знаменует Страсти Господни». После того Антоний сказал:
«Чтобы не утруждать тебя более, государь, прошу принять вот эту рукопись,
которую я написал по твоему приказанию, о различии между католическою Церковию
и Греческою. Тут ты найдешь, когда пожелаешь, ответы на все такого рода вопросы
о вере». Приняв рукопись, царь велел боярам идти в церковь вместе с
Антонием, но Антоний, когда бояре остановились пред церковию в ожидании
государя, успел незаметно уйти. Пред отъездом своим из России Антоний снова
просил, чтобы позволено было приезжим латинянам иметь в ней свои церкви, и в
третий раз получил отказ. Бояре именем государя отвечали: «Приезжие люди
римской веры могут невозбранно иметь у нас своих попов, но только б они своего
учения русским людям не плодили, а костелов им в нашем государстве не ставить.
В нашем государстве много разных вер, и мы у них воли не отнимаем: живут все по
своей воле, как кто хочет, а церквей еще по сие время ни которой веры в нашем
государстве не ставливали». Отпуская Антония, царь Иван послал с ним в Рим
своего гонца и грамоту к папе, в которой извещал, что принял его посла с
благодарностию и любовию, выражал свою готовность быть в союзе с христианскими
государями против турок, касательно же веры писал: «А что еси прислал к
нам с Антонием книгу Собора Флорентийскаго, печатную греческим письмом, и мы
тое книгу у посла твоего велели взяти, а что еси писал к нам и речью нам посол
твой говорил о вере, и мы о том с Антоньем говорили».
С
горькими чувствами должен был Антоний выехать из России. Мало того что он не
достиг главнейшей цели своего посольства — не обратил русского государя и его
подданных к своей вере, он понял, что эта цель едва ли когда может быть
достигнута, что достижение ее, по крайней мере, соединено с величайшими
трудностями, которые он и изложил в своем «Комментарии» к папе,
указывая вместе и средства к устранению их. Антоний увидел, до какой степени
русские убеждены в превосходстве своей веры, считая себя только одних истинными
христианами, а всех прочих, в том числе и католиков, заблудшими, еретиками,
нечистыми. Увидел и убедился, в частности, до какой степени русские не любят
латинской веры и настроены против папства. Кроме этих резких отзывов о папе, не
раз произнесенных публично самим царем, которые пришлось выслушать Антонию, он
узнал нечто, едва ли еще не более прискорбное. В то самое время, когда он
исполнял свое посольство в России, английские купцы доставили царю книгу, в
которой доказывалось, что папа есть антихрист, и царь тотчас же велел перевесть
ее на русский язык, так что Антоний счел нужным подать царю в опровержение ее
свою записку. Такую враждебность русских ко всему латинскому и усиление ее
Антоний приписывал преимущественно влиянию на них лютеран и кальвинистов,
которые, проникая в Москву из Германии и Англии по делам торговли и другим,
распространяли здесь самые нелепые слухи о папе и латинянах, и утверждал даже,
что во время самых разговоров его, Антония, с царем о вере какие-то английские
еретики и голландский медик-анабаптист возбуждали царя против папы.
Идеи
лютеранства, явившегося в первой четверти XVI в. и быстро распространившегося в
разных странах Западной Европы и в соседних нам Польше, Литве и Ливонии, начали
проникать к нам очень рано и на первый раз могли встретить у нас сочувствие со
стороны тех, которые еще продолжали тайно держаться некоторых начал ереси
жидовствующих. Еретик Башкин, осужденный Собором в 1553 г. и сознавшийся, что
свое злое учение он принял от аптекаря Матфея, родом литвина, да от Андрея
Хотеева, которых Курбский справедливо признает лютеранами, сознался вместе, что
«утверждали его в том» лжеучении заволжские старцы, издавна известные
своею расположенностию к жидовствующим. Максим Грек (1556) увидел нужду
написать сочинение и «на люторы», хотя ограничился в нем только
защитою православного иконопочитания. Последователи лютеранства и вообще
протестантских сект нередко приходили в Россию из Литвы, Ливонии, Германии,
Дании, Голландии, Англии в качестве посланников от своих государей, а еще чаще
по делам торговли и проживали в Москве, Новгороде, Пскове и других городах;
иные вызываемы были из-за границы нашим правительством как искусные мастера и
художники; еще иные переселялись к нам сами и занимались разными ремеслами или
поступали на государеву службу. Всего же более рассеялось по России немцев (как
называли у нас тогда преимущественно лютеран и прочих протестантов) из Ливонии
в продолжение счастливой Ливонской войны: их выводили в качестве пленных целыми
тысячами и продавали или раздавали даром в Новгороде, Твери, Москве и где
приходилось, а в 1565 г. царь вывел из Дерпта даже всех немцев и сослал во
Владимир, Углич, Кострому, Нижний Новгород с женами и детьми. В Москве немцы
селились в новой немецкой слободе на берегу Яузы. Сначала приняли у нас
протестантов довольно благосклонно: в них видели прежде всего рьяных врагов
папства и, следовательно, как бы своих союзников против ненавистных латинян.
Лютеранам и кальвинистам царь позволил иметь в Москве две церкви; с уважением
относился к дерптскому пастору Веттерману, переселившемуся с своими прихожанами
в Россию, приказав открыть для него царскую библиотеку; любил слушать проповеди
голштинского пастора Христиана Бокгорна и открыто высказывал, что лютеранское
учение, повидимому, близко к истине и что его можно было бы терпеть, если бы
Лютер, нападая с неудержимою силою красноречия на папское иго, не ниспровергал
древнего церковного чина и не помрачил своих познаний в Священном Писании
постыдным отступничеством, свергнув с себя монашеские одежды и клобук и
женившись на монахине. Некоторые лютеране и кальвинисты, приходившие из
Германии и Англии или находившиеся при государе на службе, пользовались
особенным его благоволением и доверием. Он часто беседовал с ними о верованиях
и обрядах у иностранных народов и с большим вниманием выслушивал то, что
сообщали ему о новых христианских сектах, их учении и различии их между собою.
Один из этих любимцев царя (Эберфельд) будто бы пытался даже склонить его к
принятию Аугсбурского исповедания. Но когда царь близко узнал дух и характер протестантских
исповеданий, когда русские увидели и услышали, что протестанты отвергают посты,
почитание икон, призывание святых, монашество и пр., тогда взгляд на
протестантов у нас совершенно изменился: их начали считать еретиками, злыми
еретиками, и царь, опасаясь ли того, чтобы они не заразили своим учением
русских и не ввели в России разных сект, или недовольный тщеславием и наглостию
протестантов, приказал (в 1579 г.) сжечь обе их церкви в Москве, хотя через
пять лет по ходатайству английского посла Горсея, если верить ему, вновь
разрешил им построить церковь за городом.
В
начале 1570 г. Иван Васильевич имел торжественную беседу о вере с одним из
членов общины чешских и моравских братьев — Иваном Рокитою, приходившим к нам
при послах польского короля Казимира (правильно: Сигизмунда II. — Ред.) в
качестве их пастора, и в этой беседе царя со всею ясностию обнаружилось, как
понимали тогда в России лютеранство и однородные с ним религиозные секты.
Беседа происходила в палатах государевых на особо устроенном и богато
украшенном возвышении, в присутствии не только польских послов и множества
русских бояр, но и в присутствии русского духовенства. Первое слово
принадлежало царю, и он, обращаясь к Роките, сказал: «Вы привыкли
хвалиться своею евангелическою верою, но на деле между вами постоянно
происходят шумные разделения, и вы своими новыми догматами перевернули почти
всю Европу, так что нельзя было бы тому и верить, если бы до нас не доходили, к
великому изумлению, почти ежедневные о том вести. Мы знаем, что мнения вашей
секты заключались в лжеучениях еще древних еретиков и давно уже рассмотрены и
строго осуждены многими Соборами и христианскими учеными. Но как не подивиться,
что вы проповедуете и неизвестные прежде ереси, приписывая оправдание человека
одной вере, когда сказано, что придет Господь судить живых и мертвых и воздаст
каждому награду по делам его? Если одна вера доставляет вечное блаженство, то
для чего нужен Суд и зачем так часто в Новом Завете усвояется достоинство нашим
делам? Гус и Лютер, эти опустошители древней Церкви, ни от кого не получили
законной власти учить и не совершали чудес, какие по обетованию Спасителя
творили истинные Его ученики, так и ты не имеешь законного права учить, не
можешь совершать чудес, не должен считаться проповедником Евангелия.
Помним
слова треблаженного Павла: Како проповедят, аще не посланы будут? (Рим. 10, 15)
Подумай же теперь, Рокита, своим умом, кто вас, бедных, послал на проповедь;
подумай, наконец, что вы проповедуете; подумай, какими недостойными способами
вы разрушаете драгоценный союз Христова стада? Живете вы невоздержно,
уподобляясь свиньям; осуждаете и отвергаете по ненависти к Церкви посты,
которые служат к здоровью тела и души, тогда как Господь заповедал нам бдеть и
воздерживаться… Ненавидите вы и святых на небе, порицаете их, разрушаете их
храмы и алтари, а они между тем, обитая в небесном свете, могли бы много
приносить вам пользы своим ходатайством пред Богом, Который еще во дни земной
их жизни изгонял по молитвам их демонов, воскрешал мертвых. Святым иконам вы не
только не воздаете никакой чести, но выбрасываете их из ваших храмов и жилищ,
тогда как ими следовало бы украшать все стены всяких зданий. Такое злодейство
тем более должно считаться важным, что вы тут неистовствуете и против Самого
Бога…» Это и многое другое говорил Иоанн и затем приказал Роките
отвечать смело и свободно, без всяких опасений, обещаясь слушать его с полным
вниманием и снисхождением. Тогда Рокита, который знал славянский язык, произнес
весьма обширную и красноречивую речь, давая в ней по порядку отзывы на все те
мысли, какие высказаны были царем против протестантов; раскрывал учение их об
оправдании верою и значении добрых дел; доказывал, что Лютер имел право учить,
как имеют то же право и прочие протестантские учители, хотя и не совершают
чудес; объяснял, как понимают протестанты пост, почему не признают ходатайства
святых, почему отвергают почитание икон и монашество. Оратор говорил с большою
энергиею и по местам не только смело, но слишком дерзко, стараясь, впрочем,
направлять свои слова против Римской Церкви и умалчивая о Греческой или даже
выражая к ней удивление. Грозный царь сдержал свое обещание: он слушал речь
внимательно, терпеливо и ни разу ее не остановил, хотя в ней было немало
такого, что могло возмутить его душу. Он даже объявил, что речь Рокиты ему
понравилась, но приказал изложить ее на бумаге и прибавил, что напишет на нее
опровержение.
В
мае того же 1570 г. царь действительно доставил Роките обещанное опровержение
на его речь. Это любопытное опровержение, сохранившееся, к сожалению, только в
латинском переводе, как и все предшествовавшее собеседование царя с Рокитою,
состоит из 14 глав, которые, впрочем, большею частию очень кратки и по
содержанию своему могут быть подведены под два отдела. В одних главах царь высказывает
свои мысли о Лютере и о последующих проповедниках лютеранства. Лютер, говорит
царь, как по своей жизни, так и по своему имени на нашем языке был человек
лютый, свирепый. Устремившись на Христа, он ниспроверг Его установления,
низвратил учение апостолов и святых отцов и дал Священным Писаниям не тот
смысл, какой они заключают в себе, а какой внушил ему его испорченный разум
(гл. 1). Как сатана с своими демонами повсюду обольщает людей, так и вы
являетесь споспобниками ему в этом коварстве. Лютер не имел законного права
учить, не был ни апостолом, ни епископом и ни от кого не был послан на
учительство (гл. 9). Подобно Лютеру, и прочие проповедники лютеранства не суть
законные учители: они не имеют посланничества от Христа, низвращают слово
Божие, отвергают все преданное святыми отцами. К ним прилагает царь разные
места Священного Писания, в которых говорится о лжепророках и лжеучителях, о
волках, татях и разбойниках, и восклицает: «О вы, погибшие, которые по
своей прихоти низвращаете Писание!.. Оставив законных пастырей, учителей и
самих апостолов, вы ниспровергаете заповедь Христа и вновь распинаете Его в вас
самих… И мы по всей справедливости поражаем вас, врагов истины, громом
проклятия. Вы антихристы, потому что антихрист тот, кто восстает против Христа»
(гл. 2, 4, 8). В частности, Рокиту, а в лице его и вообще лютеран, царь не
соглашается называть даже христианами, потому что они следуют учению не Христа,
а Лютера, и называет их врагами Креста Христова и собаками (гл. 3, 7). В других
главах Иван Васильевич разбирает учение лютеран и их отступления от истины;
опровергает их учение об оправдании учением апостола Иакова о делах и примерами
добродетелей ветхозаветных праведников (гл. 6); обличает лютеран за то, что они
не почитают Божией Матери и других святых, в частности апостолов и отцов
Церкви, не призывают угодников Божиих в молитвах и редко совершают у себя
литургию и таинство Евхаристии (гл. 6, 11, 12); отстаивает церковные посты (гл.
10) и иконопочитание и при этом объясняет, что известные изречения о кумирах,
приводимые из десятословия и вообще из Ветхого Завета, относятся к идолам, а не
к священным изображениям, и указывает на древнейшие иконы от времен
апостольских и на чудеса, совершающиеся от святых икон (гл. 5, 13); наконец, с
жаром защищает монашество и, между прочим, говорит: «Ни Христос, ни
апостолы не имели жен. Если у Петра были теща и жена, то это было прежде,
нежели он последовал за Христом; равно и все апостолы, как только сделались
последователями Христа, жили в чистоте, и тещи стали для них матерями, а жены
сестрами… Для сохранения чистоты лучше воздерживаться от супружества и
употребления мяса, но те, которые не дали такого обета, могут жить в
супружестве и есть мясо, лишь бы исполняли заповеди Христовы, которые даны
равно и для монахов и для мирян» (гл. 14). Нельзя сказать, чтобы сочинение
нашего государя, так любившего заниматься религиозными вопросами и прениями,
отличалось раздельностию понятий, последовательностию и основательностию, но
оно проникнуто самою живою ревностию о православии и нескрываемою неприязнию к
лютеранизму и переполнено множеством текстов из Священного Писания, которое
царь знал очень подробно. Под конец последней главы своего сочинения он
обратился к Роките с следующими словами: «Ты в моих глазах еретик, потому
что все твое учение превратно и совершенно противно христианскому и церковному
учению, и не только ты еретик, но и слуга антихристов, воздвигнутый дьяволом.
Не один ты лютеранин, есть и другие, еще худшие тебя. Потому мы запрещаем тебе
распространять свое учение в наших владениях».
Несправедлива
мысль, встречающаяся у протестантских писателей, будто Иван Васильевич
предпочитал протестантство католицизму, хотя и правда, что некоторых
протестантов он особенно приближал к себе и нередко увлекался их советами. Если
он резко отзывался о папе, то еще более резко — о Лютере и других проповедниках
лютеранства. Если латинян называл еретиками, то лютеран не хотел называть даже
христианами. Если латинянам не дозволил иметь свою церковь в России, а
протестантам дозволил построить новую, после того как велел сжечь две прежние
их церкви, то дозволил из внимания к ходатайству английского посла, а отнюдь не
из какого-либо расположения к самому протестантскому исповеданию. Зато, с
другой стороны, дозволял иногда латинянам входить в русскую церковь, а
протестантам не дозволял, водясь, конечно, тою мыслию, что первые, подобно
православным, признают и призывание святых в молитвах, и поклонение иконам, а
последние не признают; сам пригласил, например, Антония Поссевина в Успенский
собор и тут же присовокупил: «Только смотри, Антоний, не введи с собою в
церковь кого-либо из лютеран». Если при завоевании Ливонии разрушал все
латинские церкви и выгонял всех латинских священников, то точно так же поступал
и с лютеранскими церквами и священниками. Сами латиняне и протестанты
несомненно старались действовать на Иоанна во вред друг другу и в пользу своих
исповеданий. Любимцы царя из протестантов сильно настраивали его против папы и
папского посла Антония, и под их-то, может быть, влиянием царь и не согласился
дозволить латинских церквей в России, несмотря на все просьбы Антония. А
последний именем папы просил, чтобы царь не держал у себя «магистров
люторских, немецких, которые не знают Пречистыя Богородицы и святых Божиих, а
чтобы держал правдивых священников веры римския». Но Антонию на это
сказано было то же самое, что не раз говорили ему: в Русском государстве живут
многие люди всяких вер, и живут все своим обычаем, их не стесняют, не
преследуют, но только никому из них не позволяют совращать русских в свою веру.
Русские — повторим вслед за самими иностранцами, посещавшими тогда наше
отечество, — только одних себя признавали истинными христианами, а всех прочих
христиан, в том числе и протестантов, и латинян, считали еретиками, даже не
лучшими турок, и всех не только католиков, но равно и протестантов и других
перекрещивали в случае принятия ими православия.