Проблема межгосударственного сотрудничества в современной науке

Было бы большим преувеличением считать исследование проблемы
межгосударственного сотрудничества новой отраслью политической теории.
Сотрудничество и конфликт издавна находятся в центре полемики между двумя
основными направлениями этой теории — «либеральным» и «реалистическим».
Преобладание либерализма в 20-е годы сменяется в середине 30-х триумфом теории
политического реализма, продолжавшимся вплоть до 70-х годов, когда его позиции
были серьезно поколеблены [I]. Все же можно сказать, что изучение проблемы
сотрудничества носило как бы вторичный, периферийный характер по отношению к
проблеме конфликта. И если попытки создания конфликтологии как строго научного
относительно .самостоятельного направления в рамках теории международных
отношений известны уже в 50-е годы, то этого нельзя сказать о проблеме
межгосударственного сотрудничества. Исследования’этой проблемы носили в
основном разрозненный характер и касались главным образом военно-политических
союзов и (начиная с 60-х годов) экономической помощи слаборазвитым странам.
Постепенно на передний план выступает изучение интеграционных процессов,
которые при всей их значимости рассматривались лишь как один из типов
межгосударственного сотрудничества [2-9] ¹ .

Положение начинает меняться с 80-х годов, когда изучение проблемы
межгосударственного сотрудничества выходит из тени конфликтологии и приобретает
относительно самостоятельный характер. Внимание ученых привлекают такие
«малозначащие» с позиций прошлых лет вопросы, как внутренние причины
сотрудничества, стимулирующая или препятствующая роль международной среды в его
развитии, пути, ведущие к сотрудничеству, его причины и следствия, его формы и
типы [11-16]. Характерным для нового этапа в исследовании межгосударственного
сотрудничества (90-е годы) стало его осмысление как одной из сторон переговоров
(другая сторона представлена в виде конфликта), в то время как в 80-е годы оно
едва ли не отож-

 

дествлялось с режимами. (Важно и то, что дискуссия по проблемам
международного сотрудничества все более выходит за рамки межпарадигмального
спора о его возможности в условиях анархической международной среды [17].)
Сегодня накоплен достаточно обширный материал для систематизации исследований в
области межгосударственного сотрудничества, подведения промежуточных итогов и
осмысления задач и условий дальнейшего научного поиска. В предлагаемой статье
ставится цель показать важную роль в таком поиске социологического подхода,
который не отрицает значения устоявшихся, традиционных подходов к изучению
межгосударственного сотрудничества.

Понятие и типы сотрудничества

Анализируя современную литературу, посвященную межгосударственному
сотрудничеству, Э. Милнер приходит к выводу о значительных успехах в этой
области за последнее десятилетие. При этом она особо выделяет два важнейших, с
ее точки зрения, теоретических достижения.

Первое: несмотря на продолжающиеся и сегодня дискуссии, в научном сообществе
сформировалось согласие по поводу понятия межгосударственного сотрудничества.
Вслед за Р. Кохейном многие ученые определяют сотрудничество как ситуацию,
«когда одни акторы регулируют свое поведение в соответствии с фактическими
или ожидаемыми предпочтениями других через процесс [взаимной] координации
политик» [15, р. 467]. Иначе говоря, межгосударственное сотрудничество
предполагает наличие трех элементов: общие цели государств-партнеров, ожидание
ими выгод от ситуации и взаимный характер этих выгод. «Каждый актор не
обязательно помогает другому, но, делая это, он ожидает улучшения своей
собственной ситуации, что ведет к взаимной координации государственных
политик» [15, р. 467]. Такое понимание важно потому, что позволяет найти
границы не только между сотрудничеством и соперничеством, или конфликтом,
которые подразумевают линию поведения, имеющую целью уменьшить выгоду других
или направленную на то, чтобы помешать им удовлетворить их интересы. Оно дает
возможность отличать сотрудничество от несотрудничества как одностороннего
поведения, в котором акторы не учитывают последствий своих действий для других,
а также от бездействия, если оно не уменьшает отрицательных последствий для
политик каждой из сторон [15, р. 468]².

Наличие консенсуса относительно содержания понятия «межгосударственное
сотрудничество» дает возможность создания хотя бы первичной классификации
кооперативных ситуаций. С этой точки зрения могут быть выделены следующие типы
межгосударственного сотрудничества: переговоры, предметом которых является
распределение выгод государств от их взаимодействия (это одновременно и путь к
сотрудничеству и показатель его существования; например, Токийский раунд ГАТТ,
отмена тарифных барьеров); сознательное, достигнутое в результате обсуждения
согласование политик (формальные договоры и соглашения о деятельности); неявное
сотрудничество, осуществляющееся без прямых связей и/или формальных соглашений,
не предполагающее заключения договоров (такое сотрудничество возникает из
совпадающих ожиданий акторов); навязанное сотрудничество: более сильная сторона
заставляет другую корректировать ее политику,- но одновременно корректирует и
свою собственную; создание специализированных институтов (например, институтов
ООН), осуществляющих регламентации, экспертизы, субсидии.

Другое важное достижение последних исследований в области межгосударственного
сотрудничества, которое подчеркивает Милнер, — это выработка гипотез об
условиях, при которых сотрудничество между государствами становится наиболее
вероятным. Хотя эти гипотезы и не составляют комплексной теории
межгосударственного’ сотрудничества, они предлагают серию переменных, каждая из
которых делает сотрудничество более вероятным, а их анализ и эмпирическая
проверка способны продвинуть создание указанной теории и, следовательно,
развитие теории международных отношений в целом.

Милнер называет и анализирует шесть таких гипотез. Первая — «гипотеза
взаимности», основным содержанием которой является ожидание государствами
выгод от сотрудничества и опасение потерь и даже наказаний в случае уклонения
от него. Вторая — «гипотеза о количестве акторов», с точки зрения
которой перспективы сотрудничества возрастают с уменьшением числа
взаимодействующих государств. Третья — «гипотеза итерации», с позиций
которой возможности вступления государств на путь сотрудничества связаны с
длительностью их взаимодействия. Четвертая -«гипотеза о международных
режимах», или о нормах, принципах и процедурах принятия решений,
совокупность которых представляет собой центры межгосударственного
сотрудничества. Пятая — «гипотеза эпистемических сообществ», т.е.
сотрудничества профессиональных экспертов, разделяющих общее понимание проблемы
и пути ее решения. Шестая — «гипотеза асимметрии силы», которая имеет
сходство с так называемой гегемонистской теорией стабильности и с позиций
которой сотрудничество более вероятно, если в наличии имеется сильное и
заинтересованное государство (гегемон).

Основной недостаток указанных гипотез Э. Милнер усматривает в том, что они
не уделяют внимания внутренним источникам межгосударственного сотрудничества (и
в этом смысле ее позиции близки к позициям некоторых представителей
социологического подхода³). Однако, прежде чем более подробно
анализировать вклад последнего, стоит кратко рассмотреть особенности
исследования межгосударственного сотрудничества в рамках наиболее авторитетных
в настоящее время теоретических парадигм.

Основные подходы к анализу
сотрудничества в современных теориях международных отношений

Гипотезы об условиях межгосударственного сотрудничества стали предметом
дискуссии между двумя наиболее влиятельными направлениями в современной теории
международных отношений — неолиберализмом и неореализмом⁴. Спор
между ними ведется по следующим шести пунктам [19, 20].

Первый — природа и последствия анархичности международных отношений
(отсутствие верховной власти и вытекающая из этого необходимость для каждого
государства рассчитывать только на себя). Неореалисты считают, что анархия
накладывает на поведение государств жесткие ограничения и принуждения. Для
неолибералов эти ограничения и принуждения хотя и существуют, но не являются
непреодолимыми.

Второй пункт касается содержания межгосударственного сотрудничества. Для
неореалистов это главным образом вопросы общей военной безопасности, тогда как
для неолибералов — вопросы взаимных экономических выгод.

Третий пункт затрагивает проблему абсолютных и относительных выгод
сотрудничества. Неолибералы считают, что движущей силой межгосударственного
взаимодействия является достижение абсолютных выгод. С точки зрения
неореалистов, установить сотрудничество достаточно трудно даже тогда, когда все
стороны могут достигнуть абсолютной выгоды, поскольку ни одно государство не
согласно на получение меньшей абсолютной выгоды. Беспокойство по поводу
относительной прибыли, вероятно, препятствует сотрудничеству. Перед лицом таких
потенциальных проблем, как возможность обмана партнера и девальвации
собственных преимуществ, государства стремятся к «справедливости» в
распределении выгод от сотрудничества, которая рассматривается как сохранение
баланса возможностей, существовавшего до сотрудничества. «Ни одна страна
не допустит политических преимуществ другой, -пишет Д. Греко, — без ожидания
(обоснованного или нет) получить взамен пропорциональные преимущества»
[13, р. 469].

Содержание четвертого пункта — вопроc о приоритете государственных целей и,
по сути, источников или причин сотрудничества государств. С этой точки зрения
для неореалистов главное — изучение проблем военной безопасности государств.
Согласно же неолибералам, основной целью, которую преследуют государства,
вступая в сотрудничество в мире, где существует возможность использования
военной силы, является максимальное экономическое процветание.

Центральным для пятого пункта дискуссии стал вопрос о намерениях. Для
неореалистов поведение государств определяется, с одной стороны, системными
принуждениями и ограничениями, а с другой — их реально существующими
возможностями и способностями. Неопределенность же намерений не позволяет
использовать их в качестве инструмента анализа, поэтому при анализе
государственной политики ими вполне можно пренебречь. Напротив, неолибералы, не
отрицая значения реальных возможностей, считают, что государственные намерения
не менее важны, поэтому при изучении межгосударственного сотрудничества их
следует анализировать и принимать во внимание⁵.

Шестой пункт касается международных режимов. И неореалисты, и неолибералы
отмечают их значение для сотрудничества, но расходятся в оценке их регулирующей
роли: неореалисты считают, что их оппоненты преувеличивают важность
международных режимов и институтов в смягчении принудительных эффектов
международной системы для сотрудничества государств.

Таким образом, дискуссия неореалистов и неолибералов выдвигает на передний
план ряд важных вопросов, касающихся международного сотрудничества. В то же
время положения этой дискуссии нуждаются в дополнительной эмпирической
проверке. Кроме того, дискуссия не внесла ожидаемого вклада в анализ проблемы
межгосударственного сотрудничества, поскольку выявила серьезные внутренние
слабости и ограниченность обеих участвующих в ней сторон — неореализма и
неолиберализма.

Резюмируя указанные слабости, Р. Пауэлл [17] подчеркивает три аспекта.
Во-первых, ссылка на анархичность международной системы малоплодотворна, ибо
она не проясняет способы, имеющиеся в распоряжении государств для достижения
своих целей. Кроме того, следует согласиться с Кохейном, который подчеркивает,
что международная система всегда была анархичной, поэтому ссылки на анархию для
объяснения международных изменений, в частности изменений в уровне
межгосударственного сотрудничества и его институализации, недостаточно.

Во-вторых, в понимание межгосударственного сотрудничества мало нового внес и
спор об относительных и абсолютных выгодах. В конечном итоге он превращается в
>спор о том, чтб следует считать выгодным для государства. Суть проблемы, по
мнению Пауэлла, в том, что степень заинтересованности государства в
относительных выгодах не является неизменной (и с этим согласны обе стороны).
Но это означает, что сотрудничество и заинтересованность в относительных
выгодах могут изменяться одновременно.

B-тре.тьих, существование режимов и институтов действительно делает
возможной реализацию совместных выгод от межгосударственного сотрудничества.
Однако некоторые из способов такой реализации дают большую часть одному
государству, меньшую — другому. Кроме того, существующий международный режим и
распределение выгод могут не отражать реального соотношения силы. В итоге
подобные ситуации способны порождать конфликты по поводу распределения выгод и
даже стать потенциальной причиной гегемонистских войн.

Сам Пауэлл считает, что фундаментальное объяснение проблем межгосударственного
сотрудничества скрыто в особенностях состояния международной стратегической
среды. В результате теория международных отношений сталкивается с двумя
нерешенными вопросами: действительно ли институты и режимы легко
приспосабливаются к изменениям в распределении сил? Какие факторы влияют на.
стабильность международного сотрудничества и на темпы приспособления режимов к
происходящим изменениям? Можно добавить, что в целом для теории международных
отношений остается открытым и вопрос о характере и тенденциях изменений,
происходящих в международной среде.

Именно эти вопросы так или иначе обсуждаются в рамках социологического
подхода к анализу межгосударственного сотрудничества.

Специфика социологического подхода

Использование достижений социологии в анализе мировой политики —
сравнительно новое явление в развитии теории международных отношений. В
американской литературе его возникновение может быть отнесено приблизительно к
концу 1970-х -началу 1980-х годов, В Европе его разработки имели место несколько
раньше. Во Франции социологическое направление в исследовании международных
отношений заявляет о себе (в частности работами Р. Арона, Г. Бутуля, Р. Боска и
др.) уже в начале 60-х, хотя первые попытки в этом отношении были сделаны еще в
30-е годы (например, в работах Ж. Сиотиса). В Англии социологическое
направление появляется (прежде всего в работах М. Уайта) в конце 40-х годов.

Существо социологического подхода, вероятно, удобнее всего передать путем
сравнения с двумя уже упоминавшимися выше крупными парадигмами
международно-политического анализа — неореализмом и неолиберализмом.

И неореализм, и неолиберализм нередко именуют рационалистскими подходами,
поскольку и тот, и другой ставят в центр рассмотрения рационального политика,
руководствующегося не эмоциями, а расчетом в принятии политических решений. Для
неореалистов это расчет, определяемый, соображениями власти (в первую очередь
баланс сил или угроз), для неолибералов — соображениями материального
благосостояния. Никаких иных факторов для неолибералов и неореалистов по
большому счету не существует: есть только экономические и властные интересы.
Борьба за реализацию этих интересов и связанную с этим максимизацию власти или
богатства и определяет характер международно-политических, явлений. Эти интересы
представляются как раз и навсегда данные (или, по крайней мере, мало
варьирующиеся), и потому проблема исследователя состоит лишь в том, чтобы
вычислить, кто из акторов находится в наиболее выгодном положении, и способен
выбрать более эффективную стратегию для реализации своих интересов [22, 18].
Кроме того, представители обоих направлений склонны рассматривать внутреннюю и
внешнюю политику как самостоятельные, раздельные сферы общественных отношений
(хотя неолибералы делают некоторые оговорки).

Напротив, социологический подход подчеркивает значимость в международной
политике ценностей (а не интересов), формируемых действием культурных
норм и традиций. Опираясь на давно сформулированные в социологии и социальной
психологии идеи, сторонники данного подхода доказывают, что интересы акторов не
должны восприниматься как нечто данное. Внешнее окружение не должно
представляться в качестве застывшей реальности, как это делается, например, в
развиваемой неореалистами и нерлибералами концепции международной анархии.
Анархия есть то, что из нее делают государства, а не то, что существует в виде
объективной данности.

Структуру международных отношений предлагается рассматривать в различных
нормативных плоскостях, что ведет к вариациям в идентичностях акторов, а следовательно,
и в восприятии ими своих интересов [23, 24]. Так же как и внешняя среда, эти
интересы есть не что-то данное: они конструируются (отсюда
«конструктивизм» — одно из влиятельных направлений в рамках
социологического подхода) в ходе взаимодействия акторов с внешним нормативным
окружением. Если согласиться с таким подходом, то процесс социального
конструирования должен стать предметом эмпирического исследования, а не
задаваться априорно [25-29]. Наконец, представители социологического подхода
(прежде всего в лице современной французской школы международных отношений,
представленной в работах Б. Бади, Д. Биго, М.-К. Смуте и других) настаивают на
все более заметном стирании различий между внутренней и внешней политикой, на
изменении в этой связи роли государства во взаимодействии с другими
международными акторами и на радикальной трансформации таких основополагающих
ранее понятий, как суверенитет, территориальность и безопасность [30].

Как видно, при своей относительной целостности социологическая парадигма
неоднородна и включает целый ряд различных направлений⁶, каждое из
которых трактует проблематику международного сотрудничества на свой лад.
Следующий раздел суммирует подходы различных социологических направлений к
анализу международного сотрудничества.

Основные направления
социологического анализа международного сотрудничества

С известной долей условности современные социологические подходы к анализу
международного сотрудничества могут быть разделены на четыре основные группы.
Эти подходы подчеркивают значимость: легитимности международных институтов
(«британская школа»); международных культурных норм (конструктивизм);
истории формирования международных акторов (исторический институционализм);
роли новых международных акторов в стирании границ между внутренней и внешней
политикой и изменении в этой связи всей картины международной жизни
(французская школа социологии международных отношений)⁷.

Сторонники «британской школы», формирование которой связано прежде
всего с именами М. Уайта и X. Булла, рассматривают межгосударственное
сотрудничество как результат исторического укрепления «международного
общества» и сопровождающих его нормативных структур. Международное
общество видится ими как общество, в котором государственным акторам отводится
центральная роль, а не как общество, вытесняющее государства с международной
арeны. Государства превалируют в определении действующих в международном
обществе норм, а существование этих норм — результат сознательных и исторически
длительных усилий государств по регуляции международной деятельности.
Легитимность есть факт признания государствами наличия и действия международных
норм, оказывающих важное воздействие на их поведение.

Весьма характерно, что международная анархия, наличие которой признается
теоретиками «британской школы», понимается существенно иначе, нежели
в неореализме — как отсутствие международного правительства, а не как
отсутствие всяческой управляемости и легитимности в отношениях между нациями
[32]. В развитие этой логики, Б. Бузан сформулировал понятие зрелой анархии,
принципиально отличающейся прочностью своих нормативных ограничений,
накладываемых на деятельность государственных акторов [33].

Другие два направления в анализе сотрудничества подчеркивают наличие и
значимость международных норм как существующих относительно независимо от
государственных усилий по их созданию и воспроизводству. Если для сторонников
британской традиции нормы (и соответственно легитимность международного
общества) проистекают из сознательных усилий государств, то для
конструктивистов и исторических институционалистов международные нормы обладают
мощным самодостаточным влиянием на государства. С точки зрения конструктивистов
и исторических институционалистов, нормы не обязательно создаются при
непосредственном участии государств и под их контролем и, следовательно, должны
быть изучены как независимый от государства субстрат. На этом, однако, сходство
конструктивистов и исторических институционалистов в критическом отношении к
понятию международной легитимности завершается. В своем понимании позитивного
содержания норм эти два подхода существенно разнятся.

Конструктивисты убеждены, что нормы нужно связывать не с политической по
своему содержанию легитимностью, а с социальными процессами, развивающимися в
международных отношениях, и с прочностью социальной ткани этих отношений.
Лидеры государства могут и не отдавать себе сознательного отчета в
существовании социальных норм, что отнюдь не отменяет их действия и значимости.
Нормы неформальны, мобильны и пластичны, и международная политика есть
результат постоянного взаимодействия и взаимопроникновения международных и
национальных норм или самообразов (идентичностей) государств относительно их
роли и статуса в мире. Мировая политика поэтому представляет собой реальность,
постоянную в своей открытости переменам, а государства — единицы, вечно
открытые переформулированию своих идентичностей под влиянием внешней среды.
Международное сотрудничество должно рассматриваться как результат сходного социального
воздействия внешней среды и связанного с ним сходства в национальных ценностях,
интересах и предпочтениях государств.

Напротив, для исторических институционалистов сотрудничество — результат
воздействия культурных социальных и политических факторов, как международных,
так и внутренних. «Длинная тень истории» делает международные нормы
гораздо более прочными в их способности формировать у государственных акторов
устойчивую национальную идентичность, нежели это видится конструктивистам.
Государства, с точки зрения институционалистов, обладают гораздо более четким
видением своей роли в мире, чем государства в понимании конструктивистов.
Соответственно в институциональной традиции сотрудничество государств есть
нечто более устойчивое и долговечное, чем сотрудничество, анализируемое в
рамках конструктивистского подхода. Конструктивисты рассматривают национальную
идентичность и сотрудничество как гораздо более подвижную, подверженную
изменениям реальность.

Различия в интерпретации прочности и характера международного сотрудничества
конструктивистами и институционалистами могут быть проиллюстрированы с помощью
сопоставления их взглядов на государственный суверенитет. Институцио-налисты
рассматривают суверенитет как нечто гораздо более устойчивое и неизменное, в
известном смысле препятствующее существенному продвижению по пути к
международному сотрудничеству. Распад империй и возникновение новых независимых
государств, настойчивое укрепление нормы государственного суверенитета в мире
-результат мощного воздействия международной системы, возникшей с заключением
Вестфальского мира и упрочившейся с распадом Европейской колониальной системы и
традиционных империй на протяжении XIX-XX веков [28]. Напротив, для
конструктивистов суверенитет не есть объективно существующая данность,
последовательно и неуклонно расширяющая свое влияние в мире. Это норма,
распространяющаяся лишь постольку, поскольку этому способствует определенный
тип международной системы. Такой процесс нельзя считать неуклонным и
однолинейным, поскольку сам тип международной системы не является раз и
навсегда предопределенным и может принципиально измениться, как это произошло
недавно с распадом биполярной системы, сформированной «холодной
войной». Не является он и однотипным: государственный суверенитет может
представать в различных формах и обличиях [34]. Следовательно, для
конструктивистов межгосударственное сотрудничество легко достижимо (хотя,
по-видимому, и менее долговечно), ибо не стеснено по большому счету даже
рамками государственного суверенитета. Оно достижимо даже там, где это казалось
невозможным для институционалистов, и может стать результатом взаимоадаптации
иден-тичностей договаривающихся сторон⁸.

С точки зрения представителей французской школы социологии международных
отношений, принципиально важное значение для анализа сотрудничества государств
имеет изучение тех сдвигов, которые происходят во взаимодействии государств и
новых участников международных отношений. Межгосударственное сотрудничество,
подчеркивает Б. Бади, сегодня уже нельзя анализировать без учета тех изменений,
которые отличают современность oт Вестфальской системы международных отношений.
В наши дни государство уже не только не единственный, но и не во всех
отношениях господствующий актер международной сцены. Усиление взаимозависимости
и процессы глобализации порождают фундаментальные новые тенденции в мировой
политике, Во-первых, происходит автономизация деятельности транснациональных
акторов — этнических, религиозных, культурных, профессиональных и иных групп,
мультинациональных фирм, представителей рыночных, коммуникативных,
информационных, миграционных потоков, а также диаспор, мафиозных кланов,
выдающихся личностей, частных лиц и т.п. В этих условиях государственный
суверенитет подрывается «расщеплением» лояльности индивида между
тремя относительно самостоятельными мирами — государством, транснациональными и
социокультурными сферами. Во-вторых, формируемые многообразными процессами
идентификации (этнической, религиозной, групповой) новые акторы все более
успешно претендуют на свою собственную роль в международной жизни, стремясь
оказывать влияние на ее структуру, на действующих лиц, на возникающие между
ними конфликты. Важная особенность происходящих перемен — то, что указанные
процессы способствуют дестабилизации всей системы международных отношений,
сложившейся в итоге Вестфальских договоров.

При этом мощным источником дестабилизации становится заимствование
государством методов и средств сотрудничества, присущих новым международным
акторам. В поисках новых форм легитимности государство все чаще идет на
замещение отношений гражданской солидарности рыночными отношениями, групповыми
связями, транснациональной солидарностью. Делая все больше уступок групповой
идентификации (и групповой исключительности), идя на уступки и компромиссы во
взаимодействии с новыми акторами, государство активно способствует разрушению
главных принципов, составляющих саму основу его легитимности: суверенитета,
территориальности, политического представительства [36].

Таким образом, особенности межгосударственного сотрудничества в современных
условиях не могут быть правильно поняты, если не учитывать и не подвергать
анализу по крайней мере два фундаментальных обстоятельства: во-первых, то, что
«чисто» межгосударственного сотрудничества сегодня уже не существует,
и, во-вторых, то, что радикальное противопоставление внутренней и внешней политики
и полное делегирование гражданами первой из них государству принадлежит
прошлому⁹.

Различия и эвристические возможности социологических направлений в
исследовании межгосударственного сотрудничества, возможно, будут более наглядны
в эмпирическом контексте постсоветского пространства. Демонстрация некоторых
сильных и слабых сторон социологического подхода в сравнении с
рационалистическими (неореализм и неолиберализм) подходами на примере
постсоветского региона — цель следующего и завершающего раздела.

Социологический подход к
международному сотрудничеству и постсоветский регион

Неореалистские и неолиберальные подходы к сотрудничеству, несомненно,
способны прояснить немало эмпирических вопросов, возникающих у исследователей
постсоветского пространства. Например, последователи теории гегемонистского
сотрудничества [38, 6] будут правы, заметив, что неспособность и нежелание
России выступить в роли гегемона-локомотива процессов экономического
взаимодействия и интеграции помогает объяснить мощное действие центробежных
тенденций в Евразии. В свою очередь неолибералы справедливо укажут на
наметившееся после 1994 года сближение ряда постсоветских государств, объясняя
такое сближение сходством их экономических интересов. В последние два-три года
даже Украина существенно скорректировала свое понимание независимости и
стремится к налаживанию сотрудничества с Россией, не говоря уже о таких
государствах, как Казахстан и Белоруссия. В значительной мере этому
способствовали подчеркивающиеся неолибералами различные факторы экономической
взаимозависимости (торговая, инвестиционная, производственная, ресурсная).

Тем не менее и неореализм, и неолиберализм далеки от того, чтобы
исчерпывающе объяснить происходящие в постсоветском регионе события. Как
объяснить, например, различия во внешнеэкономических ориентациях Украины и
Казахстана, двух объективно сходных в отношении экономической и военной
конкурентоспособности государств? Почему одно государство неизменно
подчеркивает свою дистанцию в отношении к СНГ и стремится сотрудничать с
постсоветскими государствами на двусторонней основе, в то время как другое
настойчиво на протяжении ряда лет выступает с многосторонними инициативами,
отстаивая идеи Евразийского союза? Ни неореа-листские, ни неолиберальные
подходы, игнорирующие анализ внутригосударственных процессов и политическое
происхождение государств, не смогут убедительно ответить на эти вопросы. В
области безопасности системные объяснения, как «жесткие» (баланс сил
и военно-экономических возможностей), так и более «мягкие» (баланс
угроз), также столкнутся с проблемами интерпретации поведения бывших советских
республик.

Социологический подход способен пролить свет на некоторые важные загадки,
касающиеся сотрудничества новых независимых государств как в области создания
приемлемой системы безопасности, так и в экономической области. Этот подход
хорошо схватывает особую природу постимперских государств, в основном
игнорируемую как в неореалистских, так и в неолиберальных теориях. Новые
независимые государства выбираются из-под имперских развалин и проходят процесс
государственного строительства. Это фундаментальный по своей значимости
процесс, переопределяющий саму концепцию общества, включая его национальные
границы, национальную память и культурное восприятие внешнего мира [39].

В этой связи стоит присмотреться к духовно-психологическим измерениям новых
независимых государств, таким, как национальная память, идентичность, характер
национального восприятия внешних угроз. Различия постимперских государств могут
быть цписаны, например, в зависимости от степени, в какой граждане этих
государств идентифицируют себя с нацией как неимперским образованием.
Национальная идентичность может быть сильнее, слабее или не существовать
вообще, в зависимости от того, прошли ли массы людей через психологический
процесс идентификации с нацией [40]. Сильная национальная идентичность
подрывает институциональное наследие империи, расширяя тем самым имеющиеся у
государства возможности выбора оптимальной стратегии международной адаптации.
Бывшие советские республики могут различаться своим экономическим и военным
поведением в зависимости от способности бросить вызов унаследованным от
имперских времен институтам и взять под свой контроль процесс формирования
национальной политики, т.е. в зависимости от силы их национальной идентичности¹⁰.
Обладающие более сильной национальной идентичностью мобилизуются быстрее и
более склонны поддержать государственные решения, направленные на защиту
национальной независимости. Поэтому сильная национальная идентичность может
рассматриваться государственными деятелями как дополнительный ресурс в
поддержании их усилий по национальному строительству¹¹.

Анализ межгосударственного сотрудничества с точки зрения национальной
идентичности государств поможет ответить на ряд вопросов, прояснить которые не
под силу рационалистским теориям. В области экономического сотрудничества одна
из загадок (почему Латвия и Белоруссия, столь сходные в военной и экономической
конкурентоспособности, избрали принципиально различные стратегии
внешнеэкономической ориентации) сравнительно легко разрешается, если обратиться
к анализу их национальной идентичности. И в отношении опыта независимой
государственности, и в оказании сопротивления проводившейся Москвой политике
советизации, и в силе идентификации с «Западом» скорее, чем с
«Востоком» и Россией, Латвия (как и другие государства Балтии)
радикально отличается от Белоруссии, что не могло не способствовать
формированию политики экономической (как, впрочем, и военно-политической)
интеграции в европейские структуры [41].

В области военно-политического сотрудничества анализ национальной
идентичности и политической истории новых независимых государств поможет
ответить на многочисленные вопросы, касающиеся выбора ими союзников на
постсоветском пространстве и вне его. Выбор союзников обусловлен не только
наличием опасности военного вмешательства извне, как полагают реалисты, но и в
значительной степени определенной духовно-политической предрасположенностью
нации к заключению союзов. Теория баланса угроз, предложенная Ст. Уолтом, —
модификация теории баланса власти [43, 44] — также едва ли достаточна как
объяснение¹². Ведь что такое анализ внешних угроз без рассмотрения
культурных особенностей нации, их воспринимающих? Применительно к постсоветским
республикам вопрос заключается не только в том, что именно в нынешнем и прошлом
поведении и исторической традиции России отталкивает от нее Украину, страны
Балтии и ряд других государств, но и в том, каковы культурные особенности самих
этих государств и как эти особенности помогают объяснить восприятие России как
потенциального врага, а НАТО — как потенциального союзника.

Конечно, социологический подход далек от того, чтобы претендовать на разрешение
всех встающих перед исследователями постсоветского пространства вопросов.
Задача данного обзора состояла отнюдь не в том, чтобы отдать предпочтение
конструктивистским или историко-институциональным концепциям, ниспровергая при
этом существующие неолиберальные и неореалистские. Только через формулирование
новых теоретических подходов и их эмпирическую проверку и возможно подлинное
приращение социального знания.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Stein A. Why Nations Cooperate. Ithaca, 1990. P. IX-XI.

2. Deutsch К. Political Community in the North Atlantic Area.
Princeton, 1957.

3. Haas E. The Uniting of Europe: Political, Social and Economic
Forces, 1950-1957. London, 1958.

4. Lindberg L. The Political Dynamics of European Economic
Integration. London, 1963.

5. Caporaso J.A. Theory and Method in the Study of International
Integration // International Organization. 1971. V. 25.

6. Keohane R.O. After Hegemony: Collaboration and Discord in the
World Political Economy. Princeton, 1984.

7. The New European Community: Decisionmaking and Institutional Change / Ed.
Keohane R., Hoffman S. Boulder, 1991