Оглавление

Понятие языка. Первоначальные формы его выражения……………………….. 2

Демокрит и эпикурейцы……………………………………………………………………………. 2

Витрувий……………………………………………………………………………………………………. 7

Проблема происхождения языка в свете  эпохи Возрождения………………. 7

Теория
общественного договора Т. Гоббса…………………………………………….. 8

Этапы становления
речи (Пьер Луи Мопертюи). Концепция Э. Кондильяка    9

Стихийностя
возникновения языка (Ж.-Ж. Руссо)……………………………….. 11

«Соображения
о происхождении и формации языков» А. Смита………….. 13

Концепция В. Вундта……………………………………………………………………………… 14

Корни языка в
физических действиях……………………………………………………. 17

Заключение……………………………………………………………………………………………… 19

Список литературы…………………………………………………………………………………. 21

Понятие языка.

Первоначальные формы его выражения

Язык – наиболее объемлющее и наиболее дифференцированное средство
выражения, которым владеет человек, и одновременно высшая форма проявления
объективного духа. Язык родился из естественных звуков. Уже каждый крик –
своего рода язык. Человек трудился над совершенствованием этого важного, хотя
еще и весьма примитивного средства общения, стремясь придать крику некую форму.
Крик при этом распадался на свои составные части; так появился ряд звуков,
которые сначала являлись только особыми звуковыми оттенками крика. Звуки
обособлялись от крика, опять срастались в звуковые образования и превращались в
основы слов, при этом пантомимический характер звуков играл решающую роль.
Такой звуковой комплекс, как, например, «хо», мог уже столь отчетливо
отличаться от других звуковых комплексов («ха», «хе» и
т.д.), что возникала привычка связывать его с наличием и появлением какого-то
определенного предмета. Поэтому, когда появлялся этот предмет, появлялся как бы
сам по себе и в одной и той же форме этот звуковой комплекс. Данный процесс
обратим: восприятие звукового комплекса влечет за собой возникновение
представления о предмете. Звуковой комплекс превращается в магическое слово,
обладающее способностью совершать колдовство с предметом (в мышлении
первобытных народов представления и реальность еще весьма и весьма
различаются). Язык еще и сегодня рассматривается в некоторых случаях как
обладающий магической силой («заговаривание», заклинание, молитвы и
т.д.).

Демокрит и эпикурейцы

Демокрит
связывал возникновение языка с образом жизни первобытных людей и с их нуждами.
Он так представлял себе возникновение человечества. Сначала у людей была жизнь,
похожая на звериную. Они вразброд выходили на пастбища и питались травой и
плодами деревьев. Страх перед зверями заставил их объединиться и помогать друг
другу. Голос их первоначально был нечленораздельным и бессмысленным, но
постепенно они перешли к членораздельным словам, устано­вив друг с другом
символы для каждой вещи, и тем самым создали средство для изъяснения
относительно всего. Хотя, как мы помним, Платон устами Сократа назвал грубым
соображение о договоре между людьми именовать так или иначе вещи. Для Платона,
создателя мира идей и государства философов, древние люди были ничтожными и
неспособными ни придумать имена, ни договориться об их значении. Договорная
гипотеза, предполагающая естественное, на основе человеческих потребностей
появление имен, более созвучна материалистическому мировоззрению. И впервые она
была сформулирована за век до платоновского «Кратила» знаменитым
философом-материалистом античности Демокритом (V—IV вв. до н. э.).
Его энциклопедические знания, глубина мышления, широта философского охвата
вопросов (по словам Аристотеля, он «размышлял обо всем») создали ему
большой научный авторитет среди философов. Вместе со своим учителем Левкиппом
он является основоположником философии атомизма и детерминизма.

В этом
рассуждении нетрудно усмотреть постановку научной задачи: как произошел переход
от нечленораздель­ных, неосмысленных звериных звуков к членораздельному
изъяснению слова. Мы не знаем, пытался ли Демокрит ответить на этот вопрос, но
то, что он сделал его очевидным. для нас вне сомнений.

Приведенные
рассуждения Демокрита легко объясняют разнообразие языков и племен. Поскольку
люди составляли слова случайным образом (а не «по природе вещей»),
постольку в разных человеческих объединениях создавались разные языки.
Объединения людей, разбросанные по всему миру, положили начало разным племенам
с их «разнозвучными» языками.

Эпикур и
эпикурейцы, продолжая традицию Демокрита, внесли свои добавления и уточнения в
договорную теорию. Эпикур, например, полагал, что прежде, чем племена
установили обозначения вещей, у них развились особые способы выдыхания воздуха.
Дело в том, что человеческая природа вообще и впечатления людей в особенности
испытывают сильное воздействие окружающих вещей и местности, где живет племя.
Особенные впечатления, испыты­ваемые людьми разных племен, вызывают особое
выдыхание воздуха, что и привело впоследствии к появлению различных языков, а
не просто случайность установления имен, как полагал Демокрит.                            

Однако
простое выдыхание воздуха оказалось плохим средством
«взаимосообщения», так как оно было двусмысленным и недостаточно
сжатым. Чтобы отделаться от этих недостатков, люди племен «сообща
установили особые обозначения» (задержим внимание на этой аргументации
Эпикура: люди сообща и сознательно — хотя, с современной точки зрения,
последнее не принципиально — избавлялись от того, что мешало им в общении, а не
только в «изъяснении» себя или вещей: двусмысленность приводит к непониманию
собеседника, длинноты — к неэкономному расходу энергии говорящего и утомлению
слушающего, что выражается в одном из принципов функционирования языка —
сжатием звуковой и смысловой стороны языковых выражений; аргументацию Эпикура
можно назвать первым в истории философии обращением к процессу коммуникации).

Кроме слов, установленных для вещей, люди изобрели слова для
абстрактных понятий или таких вещей, которые нельзя воспринять, например атомы.
Это явилось результа­том того, что разум уточнил переданное человеку природой и
«открыл кое-что сверх этого».

Уже эпикуреец Диоген из Эноанды (II в. н.э.) выступил с резкой критикой
идеи «установителя имен». Тот довод, который Платон скрытно
подразумевал в рассуждениях Сократа (установитель имен должен был бы сначала
познать сущность всех вещей, а затем создать все имена, что невозможно), Диоген
высказал явно: во-первых, до установления имен не было ни звуков, ни букв и
создавать имена было не из чего; во-вторых, невозможно одному собрать такое
множество имен, а если он и соберет, то «смешнее всего смешного обучать
людей словам, прикасаясь указкой к каждой вещи, и приговаривать, что это пусть
называется камень, это — дерево и т. д.».

Глубокие
мысли высказывает и другой эпикуреец — Лукреций Кар (ок. 98—55 до н.э.), поэт и
философ-материалист, автор знаменитой поэмы «О природе вещей», где
излагается атомистическое учение. Он, как и Диоген, критикует
«установителя имен». Как можно предполагать, риторически ставит
вопрос Лукреций, что какой-то один человек был способен «обозначить вещи
все голосом« и »расчленять языком своим звуки», а остальные люди
этого делать не умели? Откуда мог узнать установитель слова, которых люди еще
не применяли? Люди бы просто не потерпели человека, поучающего их непонятным
звукам.

Как же,
по мнению Лукреция, мог возникнуть язык? Здесь он, возможно, первым выдвигает
гипотезу, которая впослед­ствии была названа эмоциональной. Выражать названия
предметов заставила человека нужда в общении, удовлетво­рению которой послужили
язык и голос. Впечатления человека от вещи вызываются не просто чем-то
увиденным им, а «осознанием свойств, ему в пользу служащих» (очень
важное утверждение, до сих пор иногда плохо понимаемое философами и
лингвистами). Отсюда понятно, что человек эмоционально воспринимал полезные
(или вредные) свойства. Показав на примерах, какие разнообразные звуки,
связанные с переживаниями, могут произносить животные, Лукреций заключает:

Стало быть, если различные чувства легко могут
вызывать

У бессловесных зверей издавание звуков различных,

То уж тем более роду людей подобало в ту пору Звуками
обозначать все несхожие, разные вещи[1].

Как и у
Эпикура, у Лукреция человеческая речь, прежде чем быть созданной людьми, прошла
некоторый предвари­тельный, «физиологический» этап – этап
эмоциональных криков, которые связывались с впечатлениями от воздействующих на
человека вещей и становились их обозначениями. В дальнейшем люди сами стали
«конструировать» имена соответственно впечатлениям, которые
производили на них вещи. Методы такого «конструирования» излагает
Сократ в «Кратиле», когда строит свои этимологии и выводит первые
имена. Видимо, как раз атомисты—линия Демокрита—Эпи­кура — здесь и имеются в
виду.

Поскольку
речь — материальные звуки, перенести на их строение принцип создания из
мельчайших тел (атомов) все более и более крупных было бы естественно. Как и
атомы, буквы различаются формой (А и Р), положением (Р и Ь) и порядком (АР и
РА). Подобно тому как изменение этих свойств атомов приводит к изменению всей
вещи, из них состоящей, так и изменение в буквах приводит к новым словам. Вот
как Лукреций иллюстрирует этот атомистичес­кий тезис:

Много имеет значения, как сочетаются тельца
Эти первичные и в положеньи каком пребывают,
Также какое движение друг другу дают и приемлют,
Так что, чуть-чуть изменив сочетанья, они образуют Пламя из дерева. Это и в
самих словах мы заметим. Звуками мы отличаем понятия ligna (дрова) от ignes
(огни), В буквах почти одинаких слегка изменивши порядок[2].

Вполне возможно, что кто-то из атомистов предположил, что для отдельных
ощущений от вещей — вторичных ка­честв — можно подобрать такие звуки (буквы),
которые более всего подходят по вызываемым ими ощущениям к тем, которые
вызываются вещами. Отсюда сократовские примеры в «Кратиле»; r (r) «подражает» движению и порыву, i (i) — всему тонкому, 1 (l) — скользкому и гладкому и т.
д.

Подобрав буквы для вещи, люди соединяли их в слоги и слова, может быть,
по принципу подобия, как атомы соединяются в более сложные тела. Естественно,
что слоги и слова различаются или формой букв, или их положением, или порядком.
Из слов образуются словосочетания и затем предложения — механическое
«сплетение имен». Таким образом, слова приобретают и «сохраняют
свой склад, сохраняют фигуру», как выражается Лукреций.

Витрувий

К точке зрения эпикурейцев на происхождение языка примыкают высказывания
римского архитектора, соратника Юлия Цезаря, Витрувия (1 в. до н.э.). В
трактате «Об архитектуре» Витрувий, как и многие античные философы,
придерживался идеи общественного прогресса. Противопо­ложное мнение состояло в
том, что древние люди жили в золотом веке, и последующее их существование
только ухудшалось.

Древние
люди, по мнению Витрувия, жили, как звери в лесах и пещерах, питаясь дикой
птицей. Но однажды ветер раскачал деревья, и от трения их сучьев разгорелся
огонь. Привыкнув к нему, люди поняли его пользу: он давал тепло их телу.
Собравшись у огня, они поддерживали его и знаками приглашали других погреться.
Так возникли первые «сбори­ща» людей. Своим дыханием они производили
различные звуки, из которых под воздействием ежедневной практики употребления
были установлены «какие пришлось» слова, а затем частое употребление
вещей потребовало и употребления слов, т.е. люди «самопроизвольно»
начали говорить. Таким образом, Витрувий различает два этапа: установление слов
людьми и употребление их в речи, которая возникла «самопроизвольно»,
стихийно, из потребности в общении.

Проблема происхождения языка в свете
эпохи Возрождения

После
древнегреческой философии интерес мыслителей к проблеме происхождения языка
резко упал из-за господства в науке богословских, в частности библейских,
представлений. Однако эпоха Просвещения, расцвет которой приходится на XVIII
в., возродила вновь эту проблематику. Особенно много внимания уделили ей
французские просветители. Отход от теологического понятия о богоданности языка
происходил постепенно. В XVII — начале XVIII в., когда в Германии в ответ на
вопрос Берлинской академии о происхождении языка многие мыслители еще
отстаивали идею чуда, во Франции начали раздаваться голоса материалистически
мыслящих ученых в пользу человеческого, естественного начала речи.

Это была
эпоха первой промышленной революции, распространения книгопечатания (первый
печатный станок И. Гутенберга — XV в.), механического ткацкого станка и
паровой машины (XVIII в.), это была эпоха антифеодального, буржуазного
просвещения с его сильным всплеском интереса к человеческой природе, к
естественным возможностям и правам человека.

Идеология
средних веков, с одной стороны, возвеличивала господствующую власть, светскую и
духовную, ибо власть от бога, с другой — принижала низшие и средние слои
общества (трудовой люд, ремесленники, торговцы), ибо человек рожден во грехе.
Просветители чутко уловили назревшие социально-экономические потребности этих
слоев и в противовес средневековой идеологии выдвинули принцип сознательной
организованности простых людей, дающий, по их мнению, объяснение и разумному
социальному устройству общества и его происхождению. Этот принцип оформился в
виде теории общественного договора, в соответствии с которой и законы
устанавливаются людьми, жертвующими иногда личными интересами ради общего
благосостояния, и язык формируется в результате общественного соглашения.

В этих
условиях естественной реакцией на идею чудесного происхождения языка стала идея
изобретения его людьми. Подобно тому как они придумали колесо и порох, печатный
станок и паровую машину, они изобрели язык.

Теория общественного договора Т. Гоббса

По мнению Т. Гоббса, первоначальное естественное состояние людей —
разд­робленность и разобщенность. Каждая семья жила сама по себе и
самостоятельно добывала пищу, стараясь уйти подальше от других, чтобы собрать
больше плодов. Люди не только мало общались друг с другом, но и «вели
войну всех против всех». И чтобы легче выжить, чтобы осуществить свои
естественные права на жизнь и свободу, люди решили объединиться и договориться
о создании государства, которое бы обеспечило им безопас­ность и
благосостояние. Но для этого потребовался язык, и они изобрели его.

Один из предшественников просветителей XVIII в., Томас Гоббс
(1588—1679), английский философ-материалист, боль­шой поборник теории
общественного договора, так рас­суждал о значении языка: значение
книгопечатания — этого остроумного изобретения — гораздо меньше, чем значение
письменности. Но самое «благородное и выгодное» изоб­ретение — это
изобретение речи. С ее помощью люди регистрируют в памяти свои мысли и сообщают
их друг другу для взаимной пользы и приятного общения. Употребляя первые
названия, люди получили возможность формули­ровать первые истины. Так, когда им
«пришло в голову» давать разные названия одной и той же вещи, они
могли уже высказать истинное предложение: «человек есть живое
существо».

Т. Гоббс, правда, не обсуждает вопроса, как могли быть изобретены
первые имена, или названия, полагая, видимо, что это происходило так же, как и
всякое другое изобрета­тельство. Но сама эта идея, высказанная в 1651 г. в его
основном труде «Левиафан, или материя, форма и власть государства
церковного и гражданского» и направленная против теологии, была смелой и
прогрессивной для того времени.

Этапы становления речи (Пьер Луи Мопертюи). Концепция
Э. Кондильяка

Пьер Луи
Мопертюи, французский математик, физик и философ (первая половина XVIII в.),
более развернуто, чем Т. Гоббс, разработал идею придумывания языка людьми.
В «Диссертации о языках» он намечает три этапа становления речи.

Первые
люди выражали свои простые и настоятельные нужды с помощью нескольких жестов и
криков, которых было достаточно для общения. Затем с увеличением разнообразия
нужд к этим природным жестам и критикам люди надумали присоединить условные
крики и жесты, что сделало первый язык более многообъемлющим. Прошло много
времени, прежде чем наступил третий этап формиро­вания языка, когда способы
выражения стали независимыми от жестов и тонов криков. Люди заметили, что можно
обойтись при общении без движений тела и усиления гортани, что эти сложные
действия могут быть заменены простыми «ударениями» языка и губ.
Наряду с этим преимуществом новый способ давал огромное число артикуляций,
«комби­нируемых до бесконечности». Почувствовав выгоду этого языка,
народы сохранили его, и так возникло слово.

Французский
философ-просветитель Этьен Кондильяк (1715—1780) положил в основу своей точки
зрения на происхождение языка идею взаимопомощи людей и возник­новения слов из
их естественных криков. Люди, как бы заброшенные в мир (Кондильяк в своем
«Опыте о происхож­дении человеческих познаний» (1746) обыгрывает
ситуацию выживших после всемирного потопа детей), сострадали друг другу и часто
обращались к взаимопомощи. Призывы о помощи или предложения ее выражались
криками, которые связывались с восприятиями предметов, вызывавшими эти крики.
Крики сопровождались жестом или действием, которые уточняли восприятие и
значение крика.

Образовавшаяся привычка связывать идеи с произ­вольными знаками
сочеталась с тем, что стали использовать естественные крики в качестве
элементов нового условного языка. Так, они начали артикулировать новые звуки,
которые связывались с представлениями о предметах, и, чтобы быть лучше
понятыми, они сопровождали эти звуки жестом, указывающим на предметы, которые
они хотели отметить. Так люди научились давать наименования вещам.

Признавая
существование «идей чувственных» и «идей абстрактных», он
последние считал результатом «сум­мирования» первых,– упорядочения
их. На примере бесчувс­твенной статуи, постепенно наделяемой мыслителем ощу­щениями.
он показывает, как из них возникают внимание, память, разум. Идеи чувственные
образуют практическое знание, а абстрактные — теоретическое. Первое бессозна­тельно
и возникает вне языка. Второе невозможно без него. Слова, будучи знаками идей,
являются орудием теорети­ческого знания, с помощью их происходит классификация
и упорядочение чувственных идей. Кроме слов, мышление имеет дело и с другими
знаками. Грамматикой всех возможных знаков, в том числе и математических,
является логика — самая общая наука о мышлении.

Стихийность возникновения языка (Ж.-Ж. Руссо)

Истоки
языка, по мнению Ж.-Ж. Руссо, выдающегося французского писателя и философа
XVIII в.. лежат в бессознательных, стихийных действиях людей, прежде всего в
эмоционально-эстетических переживаниях и их выражении голосом. Разделяя
потребности на первичные (например, в еде) и нравственные, вызывающие различные
страсти. Ж.-Ж. Руссо полагал, что первые разъединяют первобытных людей
(собирая плоды они как бы конкурируют между собой), а вторые соединяют. Эти
нравственные страсти — любовь, ненависть, сострадание, гнев — и вызывают первые
непроиз­вольные звуки — «природные вопли».

Представление
о том, что первые люди жили разрозненно, в одиночку или семьями, было широко
распространено среди философов. Поэтому они и допускали наличие периода
«безъязыкого» существования людей. Сейчас мы, конечно, не можем
принять этой точки зрения: «дикие» люди, как и все стадные животные,
жили в тесном сообществе и у них, как и у животных, были свои средства общения,
свой «язык».

Затем,
рассуждает Ж.-Ж. Руссо, по мере того, как люди все более сближались между
собой, и на основе особой «способности к совершенствованию» их
понятия стали расширяться и умножаться, они начали искать другие знаки, более
широкие и многочисленные, чем «вопли». Такими знаками для предметов,
видимых глазом и простых для изображения, стали жесты, а для тех, которые
«поражали» слух, — подражательные звуки. Здесь большую роль сыграла
подражательная детская речь. Более того, ребенок, стре­мившийся высказать
матери свои желания, был создателем языка, применяя жесты и звукоподражания.
Следующий этап — замена жеста артикуляцией голоса.

Как мы
помним, Сократ в диалоге «Кратил» отверг идею подражания словами
природным звукам, и у древних греков она так и не рассматривалась как серьезная
(исключение составляют стойки). Руссо же, видимо, впервые в новое время принял
ее как один из способов первоначального словооб­разования.

Если
эмоциональные выкрики — от природы человека, а звукоподражания — от природы
вещей, то голосовые артикуляции — чистая условность. Они не могли возникнуть,
считает Ж.-Ж. Руссо, без общего согласия. Но в то же время замена жестов
на артикулированные звуки требовала не только единодушного согласия первых
людей, но и слов, чтобы договориться о значении новых слов и ввести их в
употребление. Поэтому, признается Ж.-Ж. Руссо, понять такую замену очень
трудно. Однако, скажем мы, что же мешало Руссо тщательнее продумать этот
переход? Почему он не мог представить себе первых людей, договаривающихся о
значении слов с помощью жестов, которые бы указывали, какие звукоподражания
обозначают те или иные предметы? Ведь Э. Кондильяк смог некоторым образом
увязать звук с уточняющим его значение жестом. Видимо, дело в том, что Руссо
второй этап происхождения языка (жесты и звукопод­ражания) не рассматривал как
этап, на котором уже происходит общение, а жест и звукоподражание у него —
средства самовыражения, а не передачи информации.

Однако,
естественно-научная постановка вопроса, что предшествовало членораздельной речи
в человеческом пове­дении и как произошел переход к ней, является несомненно
заслугой Ж.-Ж. Руссо. Именно в таком виде в дальнейшем будет
рассматриваться эта проблематика философами и лингвистами.

Изложив
последовательность становления языка в «Рас­суждении о происхождении
основных законов» (1754), правда, не затрагивая или не видя причин
социальной необходимости в переходах от «природных воплей» к языку
жестов и от него к артикулированной речи, Ж.-Ж. Руссо в «Трактате о
проис­хождении языка» (1761) подробно излагает свои представ­ления о
характере первобытной речи. Это прежде всего язык образный, поэтический,
первыми выражениями были тропы, а собственные смыслы слов были найдены
впоследствии. Люди сначала говорили, скорее пели в поэтической форме, а потом
уже научились мыслить. Этими представлениями Ж.-Ж. Руссо еще более
осложнил свою задачу — выяснить, как люди договорились о значении слов, так как
условиться об образном, переносном употреблении слов все же труднее, чем об их
прямых значениях.

Идеи Ж.-Ж. Руссо, интересные и разнообразные, имели большое
влияние на современников, рассуждавших о проис­хождении языка, и на авторов
последующих гипотез. Он первый, кто развил идею этапности происхождения языка,
высказал мысль о том, что первые слова имели смысл предложений, т.е. что
первыми словами были речения — коммуникативные единицы, и поставил вопрос о
способах перехода от жеста к членораздельному звуку; он фактически первый
рассмотрел «природный вопль» как источник. материал для будущего,
членораздельного языка.

Еще одну оригинальную, но не совсем верную мысль высказал Руссо, на
которой хотелось бы остановиться и по существу ее важности, и потому, что она
вызвала резонанс у современников, в частности была воспринята А. Смитом,
мы имеем в виду мысль о том, что первые слова обозначали индивидуальные
предметы, были именами собственными. Один дуб, рассуждал Руссо, получил свое
название, а другой — свое, и должно было пройти много времени, прежде чем люди
заметили нечто общее между ними. Это и явилось источником одинаковых имен —
синонимии.

«Соображения о происхождении и формации
языков» А. Смита

Идею
Руссо подхватил и развил А. Смит. В своей работе «Соображения о
происхождении и формации языков» (1759) он описывает гипотетическую
ситуацию, в которой участвуют два дикаря, оторванных от своего племени и
вынужденных создать язык для общения друг с другом. Они стали бы со­относить
произносимые звуки с окружающими их пред­метами. Но предметы эти единичны:
пещера, в которой они прятались от холода; дерево, дававшее им плоды; источник
воды и т.д. Поэтому и слова первоначально были именами собственными.

Вопрос,
следовательно, состоит в том, какими по степени общности могли быть первые
слова? Могли бы они быть собственными именами, т.е. единичными? Будем
рассуждать так. В ситуации двух дикарей А. Смита не было необхо­димости в
изобретении названий: дикари вполне могли общаться жестами или
«воплями». Другое дело, если перед их глазами росло несколько
деревьев. Нужно ли было давать каждому свое имя или лучше придумать общее?
Здесь мы должны исходить из того, что язык чутко реагирует на потребности
общения. Если некоторый объект (предмет, явление, человек) значим для общения,
то рано или поздно мышление вырабатывает для него специальное обозначение. В
противном случае он либо совсем не обозначается, либо обозначается описательно,
т.е. комбина­цией различных слов.

Вполне
возможно, что первые имена (вычленившиеся из слов-предложений) были именами
собственными, но обозна­чали они не предметы, а людей или их сообщества,
поскольку различать и сообщать что-либо им и о них было жизненно необходимо.
Названия же предметов, одинаковых с точки зрения потребностей людей, скорее
всего, были сразу же обобщенными и определенными чтобы отделять их от других
предметов.

Поэтому
категорические утверждения Ж.-Ж. Руссо и А. Смита о единичности
первых имен нуждаются в определенном уточнении.

Концепция
В. Вундта

            Выдающийся философ и психолог второй
половины XIX в. В. Вундт в своей стройной глубоко увязанной
концепции учел передовые веяния и фактические данные языкознания, психологии и
этнологии.

            По Вундту, язык образуется не произвольно
и бессознательно. Слово, как и любое другое инстинктивное действие, возникает
из «инстинктивного побуждения». Первоначальное слово – субъективный
продукт внутреннего движения, и выражает оно не само представление о предмете,
а то, как это представление бессознательно действует на внутренний мир
человека.

            В. Вундт поставил перед собой задачу
сопоставить и увязать три плана человеческого поведения: физические действия
(пантомима), психические движения (чувства и мысли) и языковое поведение,
поскольку «язык есть всякое выражение чувств, представлений, понятий посредством
движений»[3].

            «Мимические движения» могут быть
трех видов: рефлекторные, указательные и изобразительные. Рефлекторные движения
выражают чувства, и в языке им соответствуют первые слова – междометия;
указательные жесты передают представления о наличных предметах; изобразительные
действия воспроизводят очертания отсутствующих предметов. Второй и третий типы
пантомимы лежат в основе первых словесных корней. С развитием языка роль
пантомимических движений в общении уменьшается, оставаясь, однако, значительной
в случае указательных жестов, поскольку указательные местоимения, по
В. Вундту, появляются в языке в последнюю очередь, и порождающий их
психологический закон имеет своеобразную (более произвольную) природу.

            Но Вундт далек от понимания того, что язык
возник в ответ на потребность в общении, вызванную внешними факторами. Он
сосредотачивает свое внимание на психических движениях внутреннего мира
индивида.

            Истоки языка лежат в ярких, бросающихся в
глаза признаках (предикатах) предметов. Такими признаками являются прежде всего
качества, воспринимаемые органами чувств. Так, солнце может быть первоначально
только теплым и блестящим, и эти «обширные» представления – предикаты
– и ложатся в основу его названия – корня. Как только возникает представление –
предикат, сразу же инстинктивно появляется звук, его обозначающий. Первые
суждения обходились без подлежащих, они представляли собой одни предикаты (это
были как бы безличные предложения): «нечто светит», «нечто
издает звук» (мысль Вундта о предикатных суждениях в дальнейшем найдет
себе уточнение и развитие в трудах многих лингвистов и станет основой той
сложившейся концепции изобретения языка людьми, в соответствии с которой первоначально
было не имя и не слово, а слово – предложение).

            Звук, которым выражалось на первом этапе
появления языка предикативное представление, мог быть и эмоциональным выкриком
(междометием), вызванным этим представлением и подражанием звучанию
соответствующего предмета. Конечно, первоначально естественно звучавшие корни
радикального языка в процессе стихийного его развития значительно изменяются –
и Вундт пытается доказать это на большом языковом материале.

            Первые корни были связаны с указательной и
изобразительной пантомимой и соответственно делились на указательные (здесь,
который, этот, там) и предикативные (солнце, человек, любовь). Разница между
ними состоит в том, что если указательная пантомима и корень имеют одно и то же
назначение, благодаря чему корень просто «обращает» пантомиму в звук,
то изобразительная пантомима и предикативный корень только
«переводит» пантомиму в звук.

            В результате взаимодействия чувственных
признаков, предикатов и звуков образуется радикальный язык, в котором нет
грамматики и предложения строятся как свободная последовательность корней,
соответствующая ходу мыслей говорящего. Примером такого языка Вундт считает
китайский, который развивался за счет богатства корней: чтобы сказать «в
доме», китаец употребит два корня – дом и внутренность.

            По мере того как «обширные»,
общие, целостные (сознания совпадают с индивидуальным объектом) представления
начинают расчленяться на составляющие их признаки, образуются агрегаты
признаков, состоящие из совокупностей отдельных признаков. Этим совокупностям
соответствуют наборы корней, из которых один становится основным, а остальные –
уточняющими. На этой ступени формируются агглютинативные языки, в которых слова
«склеиваются» из нескольких корней. Вундт приводит пример: в
делаварском языке есть слово
nadholineen, образованное из корней naten
«достать», hol (от
amohol «лодка») и ineen
«нас» и означающее «достать-на-лодке-нас» (угроза
неприятеля переплыть к нам на лодке.

            И наконец, когда развиваются и выделяются
в мышлении общие представления и абстрактные признаки, слово превращается в
символ, и значения его составных элементов уже не принимаются во внимание. Из
таких слов–символов и образуются инфлекционные языки со сложной грамматикой.

            Поскольку первые этапы языка сильно
зависят от условий жизни народа, постольку число первоначальных языков было
бесконечным. Дальнейшее же их развитие и застывание связано со свойствами их
народов.

Корни языка в физических действиях

XIX в. —
век бурного развития промышленной революции капитализма с его индивидуализмом и
прагматизмом, может быть, косвенно, но оказал влияние на характер рассуждений
философов и филологов о происхождении языка. Если В. Гумбольд,
В. Вундт и А.А. Потебня опирались в своих гипотезах на внутренние
способности индивида, его духа или инстинктов, то другая серия гипотез, в
которой выделяется концепция Л. Нуаре, обращена к внешней, физической
деятельности людей, притом совместной.

Одним из
основоположников этой линии явился известный немецкий филолог Л. Гейгер
(1829—1870). Его большой интерес к возникновению и развитию языка выразился в
двух работах: «Происхождение языка» и «Происхождение и развитие
человеческого языка и разума»[4].

В основе формирования языка лежат не чувства, связы­вающие образ
предмета и исторгаемый человеком звук (теория междометий), и не звуковые
впечатления от предметов (ономатопоэтическая теория), а зрительные вос­приятия,
как полагает Л. Гейгер. Из всех зрительных восприятий наиболее сильными
были восприятия человеческих движений. С другой стороны, произнесение человеком
какого-либо звука обязательно связано с мимикой лица, по крайней мере с
«жестом» рта, и легко наблюдается собеседником. Этот «жест»
изображает звук, а звук — свой жест. Этот двуединый объект языка связывается с
впечат­лением от действий (немимических) и начинает их обозначать. Постепенно
звук освобождается от мимики и уже самос­тоятельно обозначает действие.

Этот
первоначально мимический язык был достаточно выразительным, чтобы люди могли
без предварительного соглашения понимать друг друга.

Конечно,
скажем мы, глухие могут «читать» звучащую речь по движениям губ говорящего,
но для этого они должны пройти большую школу обучения. Мимика — достаточно
выразительное средство для эмоциональных состояний, но недостаточное для
описания внешних явлений, в том числе и действий.

Постольку
исходные впечатления вызывались действиями людей, постольку первыми корнями
явились глагольные, полагал Л. Гейгер. Так, в основу названий цвета легли не
впечатления от разных красок, а «действие намазывания крас­кой
предмета». Гейгер пытается, но малоуспешно, показать, что названия
предметов производны от названий действий. Так, дерево, происходит от лишенный
коры, земля — от растертое, зерно — от растущее и т. д.

Сама по
себе идея действия, лежащего в основе происхождения языка, звучит вполне
современно, но развер­тывается она у Гейгера односторонне и прямолинейно.

Однако
представление об определенной роли ротового «жеста» живо и в наше
время. Так, в журнале «Тетради по ми­ровой истории» в 1956 г. была
опубликована статья Р. Пэджета «Происхождение языка и эпоха
палеолита”[5],
в которой автор утверждал, что язык возникает из пантоми­мических движений рук,
которым бессознательно подражает рот, а движения последнего коррелируют с
горловыми звуками. Думается, что «техника» движений рук и рта
настолько разнородна, что проведение между ними ана­логии — слишком смелая
гипотеза.

Заключение

            Сообщества первобытных людей всегда
владели некоторыми средствами общения. Естественнее всего предположить, что
сначала это была пантомима, сопровождаемая нечленораздельными звуками (ср.
средства общения обезьян). Почему и как произошел переход от пантомимы к
членораздельной речи?

            Можно наметить следующее отличие звуковой
речи от пантомимы:

a)  большая обобщенность языковых единиц, обеспечивающая
их повышенные комбинационные возможности для описания разнообразных ситуаций;

b)  легкость их воспроизводимости, отвечающая экономии
энергии при общении;

c)  лаконизм контекста, соответствующего ситуации, что
способствует оперативности общения.

            Эти особенности звуковой речи были вызваны
к жизни, надо полагать, неуклонным ростом мощности потоков информации,
циркулирующей как внутри первобытного сообщества (внутренние потоки), так и
между ним и окружающей средой (внешние потоки).

Усложняющиеся формы труда и
борьбы, взаимодействующие с развивающимся мышлением, требовали более тонкого и
информированного управления.

Увеличение форм
взаимодействия членов сообщества, а всего сообщества – с внешней средой
требовало замены наглядно-образных, связанных с большими затратами энергии и
времени средств общения (пантомима) на более гибкие, разнообразные и
экономичные средства, каковые содержал звуковой язык.

Выполняя одну и ту же
знаковую функцию, пантомима и звук как бы конкурировали между собой, и в этой
конкуренции победил более экономичный и оперативный звук. Нечленораздельный
звук, становясь многозначным, начал варьироваться и стягиваться до тех предел,
в которых он оставался отличимым от других звуков. Каждый такой звук имел свое
значение – образ отрезка пантомимического действия. Это уже были слова –
предложения, оперируя которыми человек может выйти за границы инстинктов и
выработать неограниченные по объему и разнообразию знания.

Интересно, что все попытки
научить человекообразных обезьян звуковому языку были безуспешны, так как
звуковой аппарат животных не в состоянии воспроизводить разнообразные
членораздельные звуки человеческой речи, однако удалось научить нескольких
шимпанзе пользоваться рядом жестов языка глухонемых. Подобные опыты лишь
подтверждают тот факт, что человеческая речь в ее современном виде появилась не
сразу, а прошла длинный и трудный путь становления культуры, сопровождая этот
процесс, развиваясь вместе с ним.

Список литературы

1.  
Geiger L. Urspung der
Sprache. Stutgart, 1869; Jdem. Urspung und Entwickelung der menschlichen
Sprachen und vernunft. Stutgart, 1862, T. 1; 1872, T. 2.

2.  
Paget R.A.S. The
origins of language with special reference to the Paleolitnic age. – Cahiers
d’histoire mondiale, 1956, t. 1, N2.

3.  
Античные теории языка и стиля. М.;
Л., 1936.

4.  
Вундт В. Душа человека и
животных. СПб., 1866, т.2.

5.  
Краткая философская энциклопедия.
М., 1994.

6.  
Поливанов Е. Д. Статьи
по общему языкознанию. М., 1968.

7.  
Якушин Б. В. Гипотезы о
происхождении языка. М., 1985.

---